Сапог двух других Верзил он не видел, но это было уже неважно. В добавок – на их столе лежала трубка. Кого из троих – тоже неважно.
Господин Мышекорь был готов подбежать к ним – но он героически подошел неторопливым шагом.
– Прощения прошу, благородные господа. Не сочтите за обиду, позвольте табачком вас угостить.
При приближении хоббита те двое, что были без капюшонов, встали. И вряд ли от почтения.
Под плащами блеснули рукояти мечей.
Мышекорь тихо охнул.
– Успокойтесь, друзья мои, – тихо проговорил человек в капюшоне, и его голос был доброжелательным и ласковым. – Добрый хоббит всего лишь хочет угостить нас табаком. И, возможно, рассчитывает, что мы табак у него купим. Так, друг мой? – обратился он к Мышекорю.
– Ну… – замялся тот.
– Присядьте, прошу вас. Или, если хотите, позовите сюда ваших спутников. Они, как я вижу, любители полуночных разговоров. Мы – тоже.
Мышекорь обернулся, посмотрел на своих мальчишек: они жадно впились глазами в таинственных людей. Он пошел позвать ребят.
Пока хоббита не было, один из двух, шрамолицый, едва слышно спросил человека в капюшоне:
– Зачем вам это нужно?
– Я люблю этот народ, – так же тихо отвечал тот. – Он добр нравом и стоек духом. Разреши, прошу, мне поговорить с ними часок-другой.
– Но не позже полуночи…
Хоббиты уже подошли, и человек в капюшоне перебил спутника коротким кивком.
– Садитесь, друзья мои, – приветливо сказал он хоббитам. Трубку он уже успел набить, и второй спутник, русоволосый, поднес ему уголек.
Хоббиты уселись, робея. Человек в капюшоне сделал несколько затяжек, блаженно сощурился, откинулся на спинку высокого стула.
– Чудный табак! Последний раз я курил такой годы тому назад. Еще до войны… Нголмег, попробуй – и после этого ты непременно найдешь свободную суму, чтобы набить ее этим табаком под завязку.
Шрамолицый достал трубку, закурил.
– Как тебя зовут, почтенный хоббит? – голос человека в капюшоне был удивительно располагающим.
– Дрого Мышекорь, к вашим услугам. А это мой сын Перри и Улти Хренкель, сын моего… э-э… товарища.
– Перри? Странное имя.
– С вашего позволения, сударь, – заговорил Перри, которому ужасно хотелось побеседовать с этим человеком самому, а не слушать разговор отца, – меня зовут Передур. Отец говорит, что вычитал это имя в какой-то старой книге…
– Верно, – кивнул человек в капюшоне. – Это был герой одного из сказаний людей1.
– Ох, сударь, – вступил в разговор Мышекорь-старший, – вот вы, по всему видать, человек образованный, смеяться над моим парнем не станете. А я уж и не рад, что так его назвал. Задразнили его в свое время…
– Жаль, – голос незнакомца был полон искренним участием. – "Дур" на языке эльфов означает "верный", и не стоило бы смеяться над таким корнем в слове.
– Только в имени Пелендура означает он именно дурь! – сгоряча сказал русоволосый.
– Уймись! – шрамолицый, до того спокойно куривший, гневно сверкнул глазами. – Хватит это вспоминать.
– Анардил, – обернулся человек в капюшоне к русоволому, – Пелендур был по-своему прав. Он ведь был не один. Он говорил от имени многих.
– Но вы не должны были подчиняться им! – хоббиты вдруг поняли, что Анардил едва ли ни доросток по их счету. Просто война поторопилась превратить юношу в мужа.
– Анардил, прав я был или нет, – мягко ответил незнакомец, – это уже неважно. Уже поздно думать об этом.
– Сударь, – встрял в разговор Улти, робеющий от собственной дерзости, – да неужто этот Пелендур посмел обидеть вас?!
– Обидеть! – зло хмыкнул Анардил. – Мягко сказано. Он посмел отнять…
– Анардил! – голос шрамолицего был негромок, но он словно плетью хлестнул. – Прекрати. Не время и не место.
Человек в капюшоне отвернулся к огню. Недавно расправленные плечи обреченно ссутулились. Хоббитам вдруг стало жаль его – почему? за что?
– Сударь, – воскликнул Улти, – кто такой этот Пелендур, что за беду он вам принес?
Незнакомец отложил трубку, сцепил руки (перчаток он не снимал), провел большими пальцами по лбу, помолчал. Потом ответил:
– Пелендур был прав хотя бы тем, что говорил не от самого себя, а от многих. Я мог тогда поставить на своем… – хоббитам показалось, что он отвечает не им, а – себе? судьбе? – Я мог собрать своих… друзей и решить дело силой. Но я бы тогда перестал быть собой. Впрочем, – он обвел хоббитов взглядом (они почувствовали это, даром что его лицо оставалось в тени), – вам всё это мало интересно.
– Кто вы, сударь? – участливо спросил Дрого Мышекорь.
– Ну… – не сразу ответил тот, – называй меня Бродягой. Никакого другого имени мне уже не осталось.
Что-то пронзительно-щемящее было в этом тихом усталом голосе, в этом отказе от имени. Дрого почувствовал, что к его глазам подступили слезы.
– Вот мы с вами, сударь Бродяга… – он запнулся на таком странном сочетании слов и перебил сам себя, извиняясь: – Непривычно звучит, ну да вы сами сказали вас так называть… Так вот, мы с вами вроде за одним столом сидим, одно пиво пьем, а, как посмотреть, так и не здесь вы. А где-то совсем в другом мире, где и солнце с луной другие. Ежели вы понимаете, про что я толкую.
– Другие? – Бродяга снова откинулся на спинку стула, взял трубку, раскурил, выпустил кольцо дыма. – Ты говоришь – Солнце и Луна. У нас говорят – Анар и Исиль. Для эльдар это – майэ Ариэн и майа Тилион. А есть те, кто видит на небе последний лист Тельпериона и последний плод Лаурелина. Пожалуй, все мы и впрямь живем в разных мирах…
И – словно окно распахнулось. Окно в незнакомый, неведомый и такой желанный мир, где звучит древняя речь, где пол небу в чудесных ладьях, сверкающих ярче любых самоцветов, вечно плывут…
– Вы, сударь, должно быть, и эльфов видели? – не утерпел Улти.
– Видел… – по голосу Бродяги было слышно, что он улыбается.
– А… какие они? – прошептал юный хоббит.
– Они? Их время уходит. Они всё больше отдаляются от людей. Времена, Эпохи идут мимо – а они остаются в прошлом. Шаг к ним – это шаг назад.
– А вы… вы знаете дорогу к ним? – прошептал потрясенный Улти.