И, не оглядываясь, понял ли его одуревший от нечеловеческой усталости Исмаил, продолжил путь. Цель была близка, и мешкать, рисковать в последний момент он не желал.
Показав один из фирманов страже, проехал во дворец. А тут, надо же, навстречу идёт по каким-то своим делам Капы айяс (главный белый евнух).
— О, а у меня к тебе дело есть! — не стал скрывать своей радости Селим. Глянув, кто его так приветствует, евнух этой радости не разделил. Его, до этого сморщенное в задумчивости лицо (морщинистось и некоторая бабскость, да простят меня дамы, были весьма характерны для этой категории служащих дворца) напряглось и помрачнело.
— Чего тебе? — быть грубоватым в общении с офицерами ему позволяли не только собственный высокий статус в иерархии, но и известная всем близость к уху валиде-ханум, игравшей последние десятилетия в халифате очень значимую роль.
Селим широко улыбнулся в ответ и вытащил из сумки на поясе свиток с фирманом.
— Вот, прямо из рук Грозы всех неверных получил, туфлю его разрешено было поцеловать. Но, сам понимаешь, на улице ТАКОЕ разворачивать нельзя.
Капы айяс поклонился до земли свитку и пригласил идти за собой. В помещении, где оказалось несколько его подчинённых, он повернулся ожидающе к Селиму. Ага бостанджи немедленно вручил фирман тому, кому он и был предназначен. Евнух опять поклонился, на сей раз в пояс, поцеловал свиток и развернул его. Прочитав, выронил на пол и в ужасе уставился на янычара.
— Эээ… — только и смог выдавить из своего перехваченного страхом горла гроза сераля. Пока он читал, двое подчинённых Селима зашли ему за спину. Один немедленно, привычно ловко накинул на толстую морщинистую шею шёлковый шнурок и отточенным движением захлестнул его на горле. Евнух попытался просунуть под удавку пальцы, чтоб вдохнуть такой необходимый ему сейчас глоток воздуха, но попытка ему не удалась. Он похрипел немного, посипел, испортил свои атласные штаны и атмосферу в комнате непотребством. И умер.
— Стоять! — гаркнул Селим, увидев попытку одного из подчинённых покойного выскользнуть из комнаты. — Все, кто попробует дать знать о случившемся валиде-ханум, лягут рядом с ним. Такова воля Непоколебимой опоры веры!
Любителей спорить с человеком, провозглашающим приказ султана, в Османской империи никогда не было много. Можно даже сказать, это был исчезающий вид. Здесь и сейчас их не оказалось совсем. Оставив рядом с трупом для его обезглавливания и пригляда за евнухами двух своих янычар, ага бостанджи выспросил, где можно встретиться с главой чёрных евнухов, и пошёл туда. Блюда для голов при Мураде редко пустовали, и казнённый уже не успеет пожалеть, что блюдо будет простым. Серебряные полагались только для носителей званий визиря.
С чёрным евнухом, таким же толстым и морщинистым, но с кожей иссиня-чёрного цвета, справились также легко. Выступать против приговоров султана тогда было не принято точно так же, как против визитов НКВД в середине тридцатых годов ХХ века в другой стране. Даже вооружённые и имеющие за спиной подчинённые им воинские части люди послушно сдавались и умирали.
Предъявив соответствующий фирман, Селим прошёл со своими людьми во двор, где располагалась "Клетка" — небольшой домик, в котором обычно содержали принцев-Османов. В месте, полном жаждущих мужского внимания девушек — без женской ласки, в точке бьющей бурным ключом жизни — ежеминутно ожидающие смерти. На весну тысяча шестьсот тридцать восьмого года там находилось двое. Дядя Мурада IV Мустафа I и не только единокровный, но и единоутробный брат султана Ибрагим.
Мустафа был уникален. Он единственный из известных истории султанов, кто сам просился в отставку. И получал её, оставаясь в живых, аж два раза. Дважды Мустафу возводили на престол, и оба раза он перебирался оттуда обратно в "Клетку". В отличие от остальных принцев, он чувствовал себя здесь комфортно. А что кормил рыб в Босфоре золотыми монетами вместо крошек… так каждый имеет право на странности. Править из-за совершенной неадекватности Мустафа не мог в принципе. В первый раз он за три месяца спустил годовой бюджет на подарки поставившим его людям. Его несамостоятельность, неспособность к управленческой деятельности вынудили руководителей оджака, корпуса капыкуллу, заменить сумасшедшего на племянника, сына правившего до него Ахмета. Но Осман II оказался слишком умным и волевым, чтобы быть марионеткой, за что и был убит. На престол посадили опять Мустафу. Второе его "правление", от которого он отказывался как мог, продлилось пятнадцать месяцев и вспоминалось всеми пережившими как затянувшийся кошмар. В Стамбуле воцарился беспредел, причём принёс его в столицу не уголовный элемент, а призванные охранять спокойствие в городе янычары. Они принялись грабить всех, у кого было что грабить. За эти месяцы сменилось шесть Великих визирей, попытка его матери, откровенно неумной женщины, взять бразды правления привела к распространению хаоса на всю страну. Пришлось янычарам, очень любившим Мустафу, свергать его снова и сажать на трон одиннадцатилетнего Мурада. У него хоть мать дурой никто не считал. До тридцать второго года власть в стране принадлежала именно ей и её фаворитам. Потом Мурад перехватил бразды правления и проявил себя как выдающийся, хоть и очень жестокий и склонный к разгулу, государь. Долгое время Кёслем-султан удавалось сохранять жизнь нескольким принцам-Османам, но к весне их осталось двое.
Второй, Ибрагим, был пока ничем не примечательным молодым человеком. То, что он неумён и безволен, в нашей реальности проявилось позже. Мурад и у нас отдал приказ о его казни, но валиде-ханум тогда смогла убедить Великого визиря и диван оставить Ибрагиму жизнь. Служившие прежде всего Кёслем-султан, а потом уже Мураду евнухи для предотвращения вмешательства матери султана и были казнены. Селим со своими людьми стремительно подошёл к "Клетке". Защищавшие её евнухи заслонили ему проход.
— У меня фирман повелителя о казни его брата! — поднял вверх бумагу Селим.
— Мы должны посоветоваться… — замялись стражники.
Ага бостанджи кивнул стоящему рядом янычару, и тот вывалил из мешка под ноги стражи две головы бывших евнухов-начальников.
— Вот фирман Падишаха Вселенной о казни всякого, кто попытается мне воспрепятствовать! — Селим поднял другой свиток.
Несколько мгновений помявшись, евнухи разошлись в стороны, освободив проход. Селим, а вслед за ним и его люди, вошли в "Клетку". Комнату, где содержался Ибрагим, нашли легко. Там они обнаружили очень встревоженного, бледного и полного молодого человека в богатой одежде. Увидев, кто вошёл, он откровенно запаниковал.
— Нет, нет… не надо! Я жить хочу, я ещё не жил! — скорее забормотал он, чем закричал. Селиму стало жалко парня, несмотря на происхождение всю жизнь проведшего в заключении, а последние годы — в ежеминутном ожидании смерти. Но именно этот молодой мужчина мог стать знаменем врагов, центром их объединения, и он легко подавил возникшее сочувствие к обречённому. Помощники аги быстро схватили принца, накинули на шею удавку, и его не стало. Убедившись, что Ибрагим мёртв, Селим повернулся и пошёл прочь.
У входа мимо них в "Клетку" проскочила, оттолкнув замешкавшегося янычара, полная немолодая женщина в богатейшем шёлковом платье, полупрозрачном белом чарчафе, стоившем немалых денег, и увешанная баснословными драгоценностями. Все поняли, кто это, и ей не пытались помешать. Валиде-ханум узнала о предстоящей казни сына, но воспрепятствовать ей уже не успела. Слишком поздно доложили, да и способности к бегу у неё давно были… пониженные. И вскоре из "Клетки" раздался ни с чем не сравнимый вой. Волчица застала мёртвым любимого волчонка… Несколько мгновений спустя вой сменился надсадным криком, перемежаемым безумными причитаниями по-гречески. Селим плохо знал этот язык, но ни на миг не усомнился в одном: если они не уберутся отсюда вовремя, да попадутся на глаза валиде-ханум, одним лишь проклятием матери, потерявшей от горя рассудок, дело не кончится.
Злые, дико уставшие, бостанджи постарались как можно скорее уйти. А Селим — единственный из всех — при этом тщательно скрывал злобную усмешку. Благодаря его усердию в халифате остался только один Осман, да и тот сумасшедший, не способный оставить потомство. Огромную империю ждала борьба за власть.
"Туда ей и дорога. В пекло!"
*шейх-уль-ислам — заместитель халифа по вере. Возглавлявшим огромное государство османским султанам было некогда тщательно курировать дела вероучения, что им полагалось как халифам, поэтому это было поручено шейх-уль-исламу. Впрочем, решал окончательно, как всё остальное в этом государстве, халиф, он же — султан.
2*капуджибаши — глава внешней охраны султана и службы ликвидации неугодных повелителю людей. Их обычно душили шёлковым шнурком. Мог султан приказать доставить провинившегося к себе на глаза. Для четвертования или посажения на кол.
Известия о казни Ибрагима и гибели Мурада расходились кругами по планете. Неравномерно, но быстро. Где-то в Западной Анатолии они встретились. Многие не хотели верить в произошедшее. И не только из преклонения перед Османами: существовала ещё одна причина, по которой людям в халифате страшно было даже подумать об этом. О бесплодии и безумии Мустафы знали все, легко было догадаться, что на троне предков он долго усидеть не сможет. Одновременная гибель обоих братьев оставила страну без правителя и легитимного преемника, а значит, претендентов на престол будет много, и между собой они точно не поладят. Начнётся война за власть, причём, гражданская, между своими. И, как и все гражданские войны, жестокая. Наверняка обрадуются враги Осман и… набросятся на плохо защищённые границы, ведь войска пойдут внутрь страны для выяснения, кому быть султаном и халифом, чей род возглавит самое могучее государство исламского мира.
Сначала самые дальновидные, потом просто умные, стали перебираться на новые места жительства. С окраин — бежали в центр, Стамбул; из столицы, за которую, как нетрудно было предвидеть, будут бороться претенденты на верховную власть — переезжали на тихие окраины. Люди остро чувствуя грядущую опасность, неодинаково, зачастую с диаметрально противоположенными выводами, оценивали перспективы различных провинций султаната стать ареной борьбы за власть. Немалое число имеющих средства и возможности предпочло перебраться в земли франков, благо с ними у страны был сейчас мир.
В сильнейшее возбуждение пришли послы иностранных держав. Ещё бы, такое изменение в политическом раскладе! Если казнь наследника просто волнительна и требует немедленной отсылки гонца в метрополию, то пришедшая вслед весть о гибели султана… повергла весь дипломатический корпус в шок. Глубокий и сильный. Немедленно были отправлены новые гонцы, а дипломаты начали наводить справки у знакомых чиновников и строить предположения о дальнейшей судьбе Оттоманской империи. Перспективы для многих государств, в том числе общих границ с османами не имеющих, выглядели светлыми и многообещающими. Впрочем, никакие взятки сейчас прояснить ситуацию не могли. Османские чиновники и сами пребывали в состоянии шока и тяжелейшего расстройства. Даже попавшие на высокие посты после долгой службы в боевых частях, что при Мураде было скорее нормой, чем исключением, выглядели потерянными и беспомощно разводили руками.
— Всё в руках Аллаха! — единственно внятная часть их ответов о будущем страны. Некоторые из них тут же начинали наводить встречные справки о возможности переехать в страну, дипломат которой вёл с ними разговор. Вместе с семьёй и родственниками. У людей, многим из которых неоднократно приходилось смотреть в глаза смерти на поле боя, во взгляде сквозила растерянность, а у менее стойких — откровенный страх перед будущим.
Столицу затопила волна слухов, и, в отличие от морских волн, она способствовала не тушению пожаров, а разжиганию страстей. Обстановка в Стамбуле стала стремительно накаляться. Встревоженные и испуганные люди становятся опасны для окружающих и самих себя, а успокаивать их никто не думал. Не до того было начальственному люду.
Особенно остро новость восприняли в столице Священной Римской империи германской нации, Вене. Именно империя долго была главным врагом осман в Европе. Естественно было ожидать, что император немедленно начнёт подготовку похода на юг, для возвращения потерянных земель. Но он не мог этого сделать. Мощнейшее государство Центральной Европы прочно застряло в развязанной им же самим войне. Вроде бы уже совсем выигранная, с разгромом всех врагов на поле боя, она никак не желала прекращаться, не видно было этому пришедшему в Европу ужасу ни конца, ни края. Двадцать лет европейцы увлечённо убивали друг друга, изничтожая всё вокруг.
Не обошла беда и имперские земли — даже окрестности Вены разорялись врагами. Сменивший на престоле католического фанатика-отца Фердинанд III, сын двух близких родственников (его мать Мария Анна Баварская вышла замуж за кузена эрцгерцога Фердинанда, старшего сына своей тётки), но человек неглупый и небесталанный, с удовольствием заключил бы мир. Однако вызванный его папашей джинн разрушения никак не желал убираться обратно в бутылку. Теперь другие страны добивались своих целей в этой всеобщей бойне, не желая считаться с интересами империи. Пресечение династии у соседей давало прекрасный шанс Габсбургам отодвинуть границы подальше на юг, подмять под себя богатейшие земли, но для этого надо было развязать себе руки на севере. Вене срочно понадобился мир. Но признавать переход Лотарингии к Франции, а нескольких земель Северной Германии к Швеции император и его окружение готовы не были.
В Швеции, чьей королеве Кристине, дочери великого Густава-Адольфа, было всего лишь одиннадцать лет, продолжалось фактическое царствование канцлера Акселя Оксеншерна. Вместе с родственниками он имел большинство в регентском совете. Не только королева, мать Кристины и вдова Густава Адольфа, иностранка, но и его брат были отстранены от власти. Канцлер держал все нити управления в своих твёрдых, уверенных руках. Армия этой скандинавской страны воскресла после страшного разгрома тридцать четвёртого года при Нимегейне. Отказавшись поначалу от нереалистичных амбиций покойного короля по завоеванию Германии целиком, он пытался подмять под себя как можно большую часть Северной Германии и всё побережье Балтики, сделать это море "шведским озером".
Экономически слабая Швеция держала огромную армию только благодаря французским субсидиям и регулярному ограблению немецких, австрийских, чешских земель. Бесконечная война, с одной стороны, истощала государство, с другой — позволяла сбросить агрессивных и активных людей, вечно создающих проблемы внутри страны, в армию. Между тем, чем дальше, тем больше канцлер Швеции проникался великодержавными идеями покойного короля. Пока события в Оттоманской империи впрямую шведов не коснулись.
Дружный тандем из Ришелье и Людовика XIII уверенно вёл Францию к доминированию на континенте. Поздно вступившая в войну и чуть было не вышибленная из неё поражениями от опытных испанских и имперских войск Франция быстро набирала военный вес, её руководители смотрели в будущее с оптимизмом, несмотря на многочисленные проблемы, терзавшие страну. Бунты крестьян, восстания знати, недовольство третьего сословия — убойный коктейль для любого государства, сколь бы сильно оно ни было. Среди французов того времени великий Ришелье вызывал, большей частью, отнюдь не любовь и уважение.
Захапав Лотарингию и округлив владения в Италии, французы уже подумывали о разделе Германии со шведами. Как раз в начале марта эти страны подписали договор о продлении войны минимум на три года. По-крайней мере, без взаимной договорённости о необходимости её прекращения. Уход династии Османов с неизбежными разборками за власть вызвал в Париже разочарование и тревогу. Здесь давно уже считали Оттоманскую империю важным союзником. Исчезновение такого противовеса империи, пусть и потенциального в данный момент, Ришелье не радовало.
Испания, уверенно вползавшая в тяжелейшую гражданскую войну сразу в двух провинциях, ставшая терпеть поражения во Франции, даже при постоянном ухудшении положения во Фландрии, к миру готова не была. Голландцы по-прежнему блокировали устье Шельды для фламандской торговли и требовали свободы торговли в испанских колониях, на что никакое испанское правительство пойти не могло, а французы захватом Лотарингии перерезали прямой путь во Фландрию по суше. На море давно доминировали голландцы, и для испанцев подобное положение было нетерпимым. По крайней мере, таково было мнение герцога Оливареса, ввязавшегося в тяжелейшую войну под предлогом защиты целостности важнейшего союзника — империи. Мысль, что лучше ходить дольше по неудобному маршруту, чем, делая то же самое, ещё и воевать с сильным противником, пока в мозги правящей элиты в Мадриде проникнуть не могла. Пока.
Голландцы, ввязавшиеся в безнадёжную авантюру принуждения Испании к открытию её колоний для голландских купцов, продолжали бессмысленно истощать собственные силы в войне во Фландрии. Закопавшись на фландрских полях, лидеры страны проявили воистину кротовую близорукость. Они активно участвовали в левантийской торговле, и известие о пресечении династии Османов их встревожило. Война всегда и везде заметно усложняет ведение бизнеса, здесь это особенно хорошо знали. Но впрямую интересы Нидерландов гибель султана и его наследника задевали не слишком сильно. Левантийская торговля для страны была далеко не главным источником товаров и доходов.
Карл I продолжал, совместно с архиепископом Лаудом, реформы в англиканской церкви по приближению её к католическому идеалу. Неприятие таких перемен большинством населения короля не смущало ни в малейшей степени. В Шотландии дело шло к непризнанию над собой его власти. Из-за разгона парламента финансовое обеспечение правления скатилось к заведомо недостаточному минимуму. Реагировать на какие-то проблемы расположенной бог знает где Оттоманской империи ему было не по средствам, да и недосуг. Даже Карл не мог не ощутить раскачивания трона под собственным седалищем. Широта кругозора в таких случаях сильно сужается.
Венеция в отличие от Голландии, в значительной степени жила именно левантийской торговлей. Отсюда и внимание к событиям в Стамбуле было самым пристальным. Посольство республики тщательно отслеживало события в Оттоманской империи, не жалело денег на шпионаж. Поэтому из иностранцев именно в их миссии, вероятно, первыми узнали сначала о казни Ибрагима, а несколько дней спустя о гибели султана. Поначалу эти события лишь встревожили и взволновали дипломатов, немедленно отправивших извещения о случившемся в метрополию. Сообщения посчитали противоречивыми.
С одной стороны, это печально, что у важнейшей для страны левантийской торговли появятся проблемы. С другой — набор силы Оттоманской империей при Мураде внушал дожу Франческо Эриццо и сенату нарастающее беспокойство. Вопрос, куда поведёт султан войска после победы над персами, для венецианцев был далеко не праздным. Приходившие из Стамбула сведения указывали на возможность удара по республике св. Марка.
Известие же, пришедшее в посольство из нескольких независимых источников, что янычары однозначно считают виновниками гибели султана именно их, повергло всех дипломатов и присутствовавших в Стамбуле венецианских купцов в панику. Как будут поступать янычары в этом случае с теми, кого сочтут повинными, ни у кого сомнений не было. Бегство венецианцев из Стамбула и пределов Оттоманской империи началось немедленно. Сначала выехали купцы и их наёмный персонал, потом, после коротких колебаний, покинули страну аккредитации дипломаты. Из других западноевропейцев их примеру последовали единицы. Те венецианцы, которые по жадности или по глупости не поспешил отплыть домой, были выловлены вскоре остававшимися в столице янычарами и самыми зверскими способами публично казнены на радость алчущей крови толпе. Сильно не повезло купцам и путешественникам, застигнутым этим известием во внутренних областях халифата. Из них выжили единицы, в основном — успевшие принять ислам.
Естественно, такое малое количество казнённых не удовлетворило жажду справедливости у стамбульской толпы. В её понимании за смерть султана, официального сообщения о которой всё ещё не было, требовалось отомстить всем неверным. Толпа пошла на штурм кварталов, где жили франки, под которыми понимались все западноевропейцы. Янычары, призванные охранять спокойствие и порядок в городе, возглавили этот штурм. Несмотря на героическое сопротивление, все жители этих кварталов, вне зависимости от пола и возраста, погибли. Женщины и девочки, не успевшие покончить с собой, за исключением уж совсем малышек — умерли под разгорячёнными искателями справедливости. Мужчины ушли из жизни в бою, если сражались, или на плахах и колах — если не посмели защищать свою жизнь. Оставшиеся при штурме живыми успели позавидовать погибшим.
Нельзя сказать, что они погибли напрасно. Своей смертью бедолаги невольно спасли живших в Стамбуле местных христиан. Во многих других городах халифата, за неимением франков, убивали и грабили греков, армян, коптов, болгар и сербов… кое-где досталось даже весьма утесняемым в Венеции евреям. В конце концов, пророка они не признают, денег у них возмутительно много, запрещённым ростовщичеством занимаются — можно и наказать за это. И шли на штурм "не своих" кварталов озверевшие толпы, и гибли в городах и селениях халифата ни в чём не повинные люди. Резня пришла даже раньше начала схватки за власть.
В Москве известие о гибели династии Османов приняли неоднозначно. С одной стороны — сгинувшие Османы были врагами, их вассалы, крымские татары и ногаи, ежегодно несли на Русь смерть и разорение, уводили русских людей в полон. Исчезновение такого врага — безусловно к выгоде государства. С другой стороны, Османы были легитимными правителями, признанными всеми другими государями. Причём государями высшего ранга, не какими-нибудь герцогишками. Посему Михаил ощутил искренне сопереживание и сожаление. Их гибель — безусловный повод выразить сочувствие, только кому?
В Речи Посполитой и Великом княжестве Литовском смерть проклятых агарян порадовала подавляющее большинство людей. В который уже раз король и коронный гетман попытались организовать большой поход на юг, на сателлита Осман, Молдавию, чьи богатые земли давно манили некоторых магнатов. Но у них опять ничего не получилось. Большая часть правящего класса страны была довольна сложившимся положением, уверена в могуществе собственной армии, победа над Московией и почётный мир со шведами убедили их в этом ещё раз. А доверять королю Владиславу наём новой армии для похода считалось рискованным, вдруг он попытается использовать её для захвата реальной власти в стране? Посему здесь порадовались и… успокоились. А зря.
В самом халифате особо необходимо выделить реакцию в трёх местах: Румелии, Восточной Анатолии и Египте. Не обращать на них внимания у претендентов на власть не получилось бы, там были свои армии. Меткого выражения Мао: "Винтовка рождает власть" в те времена знать никто не мог, но нечто подобное приходило на ум многим пашам. Немалое их число имело среди предков принцесс османского дома. Однако для претензий на власть куда важнее было иметь войска, чем больше, тем лучше.
Египетская армия на данный момент была небольшой, но сохранившийся корпус мамелюков при желании мог легко её увеличить до значительных размеров. Пока никаких антиосманских действий оставшиеся без бейлербея мамелюки не предпринимали. Посылка гонцов на родину предков, Черкесию, призывавших сородичей прибыть в Египет, легко объяснялось их желанием помочь армии халифа, как и срочное строительство на египетской верфи боевых каторг.
Собиравший в Эрзеруме армию для похода на Багдад Гюрджи Мехмед-паша после прихода к нему печальных известий предпринял самые решительные и энергичные меры по ускорению процесса. Всем вдруг засомневавшимся очень прозрачно намекнули, что промедление может им стоить головы. Большинство бейлербеев намёк поняли. Вопреки первоначальным планам, Мехмед, грузин по национальности, спешно послал посланников в Черкесию, Мингрелию и Имеретию за войсками и дополнительными средствами. Своих соотечественников он знал, поэтому согласен был на их вклад в войну не воинами, а наличностью. А вот тяжёлая черкесская конница ему срочно потребовалась в максимально возможном количестве. Теперь армия готовилась уже не к осаде и штурму крепости, а к полевому сражению.