Сонный летний полдень поднимался цветочным маревом к небу. Казалось, что даже летний ветерок ленится дуть как следует. Так, заденет травинку здесь, пошевелит лепестки ромашки там – и все. Монотонно жужжат пчелы, облетая цветочное хозяйство, где-то в лесу стучит дятел – тоже лениво и монотонно, будто ни разу в жизни не кормленный.
Под этот стук задремал Леший. Не в своей берлоге, что находилась около дуба столетнего, который рос в глубине леса, а просто прилег меж трех берез и уснул. Зря, конечно, он это сделал, но об этом позже сказ будет. А пока Леший лежал почти на опушке и, изредка открывая глаза, разглядывал небо. Голубое-голубое да такое чистое, что Леший расчувствовался и умилился голубизне и покою. А расчувствовавшись, задремал, как это у него всегда и непременно случалось от сильных эмоций.
Ни одно облачко не посмело нарушить покой летнего дня. Небо было бы идеально голубым, если бы не парящий сокол. Он казался соринкой, темной закорючкой, нарушающей гармонию цвета.
Соколу в общем-то на полуденную дрему было наплевать. Он занимался ответственным делом – охотой. Охотился на своего давнего врага. Врагом его была мышка. Мышка не простая, а белая. Этот редкий среди мышей цвет назывался альбиносовым. О том сокол услышал, когда под крышей царского терема в засаде сидел. Мышка вела себя очень нахально и сокола полностью игнорировала – слизывала крошки прямо с рук одной из царевен и даже прикидывалась ручной. Именно тогда одна из царских дочек и сказала, что мышка не простая, а альбиносовая. После того как мыши спасли столицу Лукоморского царства-государства от злостной великанши Усоньши Виевны, к грызунам этим, прежде без счету истребляемым, стали проявлять почет да уважение.
Соколу было совсем без разницы, какого цвета еда. Мышей внизу много. Серых. Но эта была очень хитрой, и, несмотря на то что ее белую шкурку было видно за версту даже в самой густой траве, наглому грызуну каждый раз удавалось избежать когтей крылатого хищника. А потому как поймать эту шуструю мышку сокол не мог, то мечтать о ней начал денно и нощно. И такой она стала вкусной ему казаться, такой сочной и даже сладкой, что стал сокол мышь эту наглую во сне видеть.
Сокол заметил движение в ивняке, что украшал берег пруда зеленью и тенью, и ринулся было вниз, но огромный гребень, что вдруг показался над верхушками ив, испугал его. Размеры неведомого зверя намного превышали охотничьи способности хищной птицы. И опять-таки цветовая гамма не та. На что ему, спрашивается, жесткий на вид чешуйчатый гребень фиолетового цвета вместо маленькой, беленькой и, что самое главное, мягкой мышки?
Сокол сделал еще круг. Пролетел над кромкой леса, ивняком и прудом, заросшим белыми лилиями. Последние два дня мышка мелькала на берегу пруда, и сокол недоумевал: что это обнаглевшего грызуна потянуло из хлебных царских горниц к лесному омуту? Недоумевал до тех пор, пока не увидел трех царских дочек, гуськом направившихся к пруду. С узелками в руках, между прочим. Понятно. Девицы ее подкармливают. Небось и на берег попала в узелке с припасами! Если царевны пришли, значит, мышка тоже появится!
Сокол снизился, сделал еще круг и едва не был сбит гребнем неведомого зверя. Уже набирая высоту, он заметил белое пятнышко около платьев, небрежно брошенных на берегу. Охотник сильно обрадовался мыше, будто доброй знакомице, и зашел на новый круг.
Мышка тоже заметила давнего недруга. Она бросила кусок сыра, что с превеликим аппетитом поедала, и поспешила спрятаться в густых зарослях, но не успела. Она даже забыла испугаться – настолько велико было ее удивление. На берегу омута можно было увидеть любого хищника, любую нечисть, но чтоб такое страшилище чудное?!
Две огромные лапы изумрудно-зеленого цвета с острыми ярко-фиолетовыми когтями раздвинули деревья так, будто это были травинки. Три пары огромных глаз в упор посмотрели на грызуна. Глаза эти размером с тот самый каравай, которым царевны собирались пообедать и в котором мышка активно прогрызла большую дыру. Насквозь и прогрызла. Даже по цвету глаза зверя о трех головах на тот каравай походили – такие же тепло-желтые. Тонкая полоска зрачка пересекала радужку – совсем как та бороздка, которую мыша только что проела в хрустящей хлебной корке. Глаза сидели близко друг к другу на вытянутых зеленых мордах. Темные дыры носов показались маленькому грызуну огромными пещерами – каждая ноздря была раз в сто больше ее норки. Мышка посмотрела ниже – и обомлела. Те белые полосы, что, собственно, и преградили ей путь, оказались острыми клыками. Едва из огня да в полымя не попала! Спасаясь от сокола, полезла в пасть к чудовищу!
Мышка посмотрела на небо и подумала о том, что страшный прежде враг на фоне новой опасности напоминает мелкого воробья. А потом решила, что новый враг охотится не за ней, малорослою. Ну не наесться такой громадине одной маленькой мышей, пусть даже и преотлично откормленной! На один зуб не хватит, а у зверя их вон сколько!
Мыша успокоилась, но все же поспешила уйти с дороги, чтобы не затоптали ненароком. Обходить невиданного зверя она решила с той стороны, где зубы мельче, шея короче, а голова меньше.
Сокол тоже препятствие заметил, еще раньше, чем его добыча, и потому не упал на мышку камнем с неба, как собирался, а зашел на следующий круг. Надо же было такому случиться – выследил наконец, а тут змей, да не простой – о трех головах. Тело за деревьями не видать, но шеи вон какие длинные. Соколу сверху хорошо были видны три плоские вытянутые головы и длинные раздвоенные языки – видимо, змей разговаривал или шипел, но что за звуки издавало невиданное чудовище, сокол не разобрал. Визг купающихся царевен заглушал все. А мышка, как назло, зазевалась – белое пятнышко едва-едва двигалось влево.
Мыша была любопытна до самой невозможности, поэтому не спешила, очень внимательно прислушиваясь к разговору голов, а когда сообразила, о чем речь идет, то очень захотела узнать, что же будет дальше.
– И все-таки это неправильно, – сказала та голова, что была ближе к мышке, – я считаю, что подглядывать не стоит.
– Почему? – спросила левая голова.
– Поймут неправильно, – с недовольством в голосе ответила правая.
– А жениться, не увидев невесту, правильно? Кота в мешке нам не надо! – прорычала средняя голова Змея Горыныча.
– Но их же трое! – возразила та голова, которую звали Умником.
– Ну ты, Умник, и сказал! – Левая голова, что звалась Озорником, коротко хохотнула и продолжила: – А нас сколько? Нас тоже трое.
– А то, что дамы не одеты, тебя, Озорник, не смущает? – продолжал нудить Умник, раздражая братьев этим своим занудством.
– Напротив, меня это радует. Я даже красоту их прочувствовал, хотя девчонки не нашего племени! – На деле-то Озорнику девчонки и не нравились вовсе, но брата подонимать да до белого каления довести он вовсе не прочь был.
– Вот и поискали бы соплеменников, вместо того чтобы за чужими подглядывать, – ответил Умник и демонстративно отвернулся, вновь преградив путь мышке, которая, удовлетворив любопытство, собралась было прошмыгнуть мимо.
– Да сколько можно искать! – возмутился Озорник и проворчал: – По миру рыщем – невесту ищем. И в Аглии были, и в Гишпанских землях, и Хранцию до икоты всю перепугали вместе с населением тамошним. Нет змеев о трех головах на свете, нет и вовсе ни одного разу не было!!! И что это Старшому жениться приспичило? Домой даже не заглянули, лежим тут в сырости…
– Цыц! – шикнул Старшой. – И возбуждаться запрещаю!
– Я не специально, это глаза отреагировали, а царевны ладненькие. Не рычи, Старшой!
– Вот и возбуждайся глазами – они твои, а на общие части тела возбуждение не распространяй! Вон, Умник совсем смутился… И потом, не корову выбираем, а невесту.
– Я бы лучше корову завел, – мечтательно произнес Озорник.
Старшой нахмурился и вопросительно скосил глаза вправо, а младший смутился и покраснел, точнее – позеленел густо. Из бирюзового стал темно-зеленым и шумно вздохнул. Озорник хотел было сказать, что он неправильно выразился, а братья слишком буквально поняли его, но не успел.
Именно этот момент мышка выбрала, чтобы прошмыгнуть мимо Умника, а сокол пошел ва-банк и решил выхватить мышь из-под носа трехголового змея.
Умник шумно втянул воздух, не заметив, что в его огромную ноздрю затянуло несчастного, страдающего любопытством грызуна. Сокол, решительно настроенный на охоту, не мог уже остановиться, и вместо вожделенной добычи его когти впились в ноздри змея – самое чувствительное и болезненное место на голове.
Змей громко чихнул – недруги отлетели на несколько шагов и запутались в ветках ивы. Причем мышка не разбилась при падении только потому, что крепко держалась за хвост крылатого недруга.
Царевны завизжали, вскочили из воды и, забыв одеться, бросились наутек.
Змей попытался взлететь, но рухнул вниз, ломая тонкие ивы. Одновременно с ним упали три березы, стоявшие в стороне от леса, особняком, почти на лужайке. Змей взревел в три глотки и выпустил струи пламени в сторону, лесного пруда, совсем еще недавно упокоенно-сонного. Пруд моментально вскипел и поднялся в воздух белым и горячим облаком пара.
– Как больно… – просипела одна голова. – Чем это нас так?
– Корягой… – простонала в ответ другая. – Корягу зацепили.
– Чем зацепили, Старшой?
– Лапой, Умник, и зацепили, – прорычал старший брат. – Озорник, а ты чему опять внепланово возбуждаешься? Прекрати немедленно дело это непотребное!
– Не могу! – взвыла третья голова. – Сами глаза откройте и посмотрите…
Братья открыли глаза и увидели голое дно пруда, сплошь усыпанное вареной рыбой.
В центре, на круглом каменном ложе распластался ошпаренный Водяной, голый и красный. Он слабо шевелился и пытался обнять подружку, покрытую зеленой чешуей. Подружка, как видно было невооруженным очками глазом, пострадала меньше. Она выбралась из-под несостоявшегося любовника и, что-то прокричав на незнакомом языке, пошла прочь, громко шлепая ластами по траве.
– Куда, Наядушка?.. – простонал вслед покинутый жених.
– На домус, – ответила бывшая невеста, не оборачиваясь.
– А как же я?!
– А ты пошелус на фаллос, провинциалус придурикус! – в бешенстве проорала иностранка.
Она резким движением откинула копну зеленых, похожих на водоросли волос, дернула плечиком и, проходя мимо Змея Горыныча, ткнула его зеленым кулачком в одну из морд. Змей не возмутился, понимая, что у бывшей невесты Водяного причина для раздражения имеется очень веская. Братья проводили ее заинтересованными взглядами трех пар глаз и сделали еще одну попытку взлететь, на этот раз успешную.
Ошпаренный Водяной растерянно посмотрел на облако пара, которое совсем недавно было его любимым прудом и прекраснейшим местом для свиданий. И на виновника инцидента, быстро набиравшего высоту, он тоже посмотрел. Тот взмахивал крыльями, одновременно стараясь освободиться от длинного корневища, которое прицепилось к мощной лапе, оснащенной страшными когтями. Наконец это ему удалось, и подводный донжуан следил мутным взглядом за падающей корягой в полной прострации. Следил до тех пор, пока она не свалилась на его многострадальную голову.
Раздался треск, коряга переломилась на две части, но удар по голове вывел Водяного из шокового состояния – он сначала всхлипнул, а потом, почувствовав боль от ожогов, тихонечко заскулил. Вскочив с ложа, Водяной плюхнулся в чудом сохранившуюся лужицу – остужаться.
Под упавшими березами совой заухал придавленный и сильно перепуганный Леший, переполошив лесной народ.
Сокол наконец-то выпутался из веток ивняка, только для того, чтобы быть сбитым все еще падающей на землю вареной рыбой.
Мышка вспомнила, что сокол – враг, и юркнула в норку, а сокол вспомнил, что он птица, и взмахнул крыльями, поднимаясь в воздух. В охоте сегодня нужда пернатому хищнику отпала, потому как еды кругом было теперь огромное количество. Он схватил когтями первую попавшуюся рыбину – это оказался довольно увесистый сом – и полетел восвояси, решив, что на сегодня приключений хватит.
Высоко в небе летел Змей Горыныч. Сокол проводил его взглядом, вздохнул и подумал, что хотя охота сегодня и была испорчена, но день получился интересным и познавательным. Пернатый хищник очень бы удивился, узнав, что в этом Горыныч с ним полностью согласен.
А в Городище Лукоморском переполох знатный случился. Дочки царские прибежали домой голышом да с криками. И поступком этим мужское население столицы привели в великое смущение. Мамки да няньки сразу полотенцами девушек прикрыли да одеваться уволокли. И только потом, когда они, причесанные да одетые, спустились в думскую залу, царь-батюшка расспрашивать принялся, что так напугало девиц. Но царевны ничего толком ответить не могли, потому как ничего толком и не видели. Что-то громыхнуло, что-то полыхнуло, кто-то завыл страшно – и это все, чего удалось Вавиле добиться от дочерей. Чих Горыныча им громом показался, а то, что озеро вдруг паром в небо ушло, – и вовсе чудом неслыханным.
– Ума не приложу, что тут делать? – озадачился царь Вавила.
– А что гадать? На месте следы преступления искать надо, там и разберемся, что за ворог пожаловал, – предложил воевода Потап, все еще красный словно рак после увиденного.
Другие-то глаза позакрывали, как только поняли, что царевны голышом бегут, а Потап рот разинул, глаза выпучил и отвернуться совсем забыл. Вот и краснел да потел теперь, сгорая со стыда и смущаясь. И потому хотелось славному богатырю поскорее заняться делом, чтобы мысли его другое направление приняли. По чести сказать, так Василису с Марьей Потап и не заметил вовсе. У него только одна Еленушка в глазах стояла. И без того воевода потел в присутствии младшей царевны, а тут и вовсе охватила его жгучая страсть.
– Дело говоришь, Потап, – согласился царь Вавила, – трубите сбор – на берег пруда разбираться с нарушителем спокойствия отправляемся. – Вавила задумался, немного помолчал и добавил: – Ну в случае ежели супостата не окажется, так хоть определим, какого роду-племени беда та нежданная.
И царь зашагал по улице, заложив руки за спину да нахмурившись. Следом за ним Потап шаг чеканил, оставляя на земле глубокие следы. Оно и немудрено было – воевода высок да плечист, что дуб кряжистый, и весил он соответственно. И кольчуга железная, и шлем, и меч да прочее вооружение тоже тяжести добавляли.
За Потапом дружинники маршировали, построившись в две колонны, а уж за ними остальные любопытствующие. Большой интерес возник у народа, всем захотелось посмотреть на странного пугальщика. Вот и обезлюдело Городище махом. А уж за людом честным ребятня неслась с криками, смехом да визгом. И направилась вся толпа шумная к пруду, прежде тихому, незамутненному.
Разное говорили люди, разное предполагали и версии выдвигали тоже разные, порой прямо-таки взаимоисключающие. Кто говорил, что будто Усоньша Виевна из царства Пекельного снова вылезла, кто-то Кощея-покойничка вспомнил – будто он ожил и начал вредительствовать, кто еще что говорил, вообще уж несуразное и не соответствующее действительности. Но все предположения были далеки от истины.
Стоял дворец на Стеклянной горе одинокий, будто покинутый. Посмотреть на него – так казалось, что и потускнел он, и солнечные лучи в полсилы отражать стал. Будто человек в тоске ликом потемнел – так и тот дворец в хрустальном сиянии потускнел. А причиной этой тоскливой темноты стала депрессия Дворцового.
Сидел Дворцовый пригорюнившись и обхватив руками голову. Кругом пыль, да грязь, да разор знатный. И хоть положено было маленькому хозяину за порядком следить, да не мог он. И для кого теперь эту сверкающую чистоту наводить? Кто по хрустальному полу маленькими лапками будет стучать да коготками поцарапывать? И в кладовых пусто было – даже мышам поживиться нечем. Ни крошки хлеба, ни яиц, ни маслица невозможно было там найти. А уж об орехах да ягодах, о грибах да разной снеди лесной и вовсе говорить не хотелось. Давно уж кладовая даров от Лешего не видела.
К Дворцовому изредка братец его наведывался – Домовик из царского терема.
– И что ты унынию предаешься аки девица нервенная, нестабильная? – обычно вопрошал Домовик, но в ответ только ахи да охи получал вместо разумных слов. – Вернется твой змееныш до дому родного. И ничего с ним в дороге не сделается! Он у тебя парень умный да смышленый.
Тут Дворцовый оживал ненадолго и принимался взахлеб рассказывать, какой хороший его сыночка, какой ласковый, как грамоте да наукам учен, как веселью и радости предается, да еще о том, как его – родителя – чтит и любит.
Терпеливо слушал те рассказы Домовик, понимая, как туго сейчас приходится родственнику. И не перебивал, не говорил, что уже в который раз одно и то же слушает и всю биографию Горыныча наизусть выучил. Хотя и подмывало Домовика все это высказать. А чтобы депрессию с Дворцового согнать – наподдать тому пониже спины лаптем как следует. Но всякий раз удерживался, только вот захаживать все реже и реже стал. Кому ж охота по своей воле в тоску черную тягучую окунаться? Она хоть и не твоя тоска, а все одно побудешь рядом, так непременно тоской той и замараешься. И все потом не так кажется, да и не радует – и пол метен абы как, и детки царские воспитаны плохо, и мышей развелось, будь они неладны!
Сочувствовал горю Дворцового, однако, Домовик сильно, а потому, заслышав от мышей шепоток о том переполохе, что на берегу лесного пруда случился, сразу послал родственнику весточку и припасов из своей кладовой.
Заметался Дворцовый, заохал. Из угла в угол, не зная, за что в первую очередь схватиться, закидался. Но с волнением он все же справился и решил, справедливо рассудив, что сыночка его с дороги голодный прибудет, стосковавшийся по домашней родительской пище, а потому главная забота сейчас – приготовить знатный обед.
Засучил Дворцовый рукава да кашеварить принялся. Да так споро и быстро, что казалось, будто не две руки у него, а все десять. Счастливый отец и тесто на блины заводил, дабы Умнику радости доставить, и пироги тут же лепил, чтобы Старшого побаловать, и котлеты жарил – Озорника, который до них охоч был, порадовать. Еще и на кухне пыль да грязь, наросшие за время депрессии, сметать успевал. И полы тотчас же засверкали, пусть пока и в одном кухонном помещении.
А Змей Горыныч уже к дому приближался, тяжело крылами взмахивая. Он устал. Устал потому, что как только на прямую линию к Лукоморью определился, так летел торопясь, не останавливался на привалы. И земли разные он посмотрел в путешествии, и с диковинками заморскими столкнулся – такими, что диву дашься, но дом родной милее ему был и ласковее. И если бы Старшому не приспичило на царских дочек взглянуть, сидел бы сейчас Горыныч в хрустальном дворце, блины бы со сметаной да пироги в три глотки уписывал и слушал радостные причитания своего папеньки Дворцового.
– День выдался интересный, хотя и оконфузились, – сказал Старшой, обращаясь к братьям. – Что притихли?
– Ладно, Старшой, не ворчи, – попросил Озорник, которого охватила совсем не детская ностальгия по дому да по котлетам папенькиным. – Дались тебе эти дочки царские! Давай лучше корову стащим. Смотри, вон – внизу – какая красавица пасется!
На лугу действительно корова паслась. Толстая коровища, породистая. Вся белая, только вокруг уха темное пятно. Почему ту корову в стадо не отправили, а одну пастись оставили – так не по чину было породистой, благородной скотине с простыми буренками дружбу водить. Принадлежала корова та Елене Прекрасной, и царевна собиралась продать ее втридорога. Потому и распорядилась на лугах заливных пасти, чтобы массу нагуливала, а вместе с массой и стоимость, соответственно.
– Я не ворчу, я думаю: за что мне такое наказание?! – воскликнула средняя голова.
– Какое? – подал голос Умник, до этой поры молчавший, будто в рот воды набрал.
– Два брата-идиота, – прорычал Старшой. – Один на корове уже готов жениться, а другой все бы на цветочки любовался.
– Цветочки полезнее, потому как любовь к прекрасному прививают недюжинную! – огрызнулся Умник, изрядно повзрослевший и осмелевший в странствиях.
– А я корову не на предмет женитьбы рассматривал, а на предмет гастрономических интересов, – обиженно буркнул Озорник.
– Цыц, я с вами дома поговорю! – отмел возражения старший брат, а средний и младший с тоской посмотрели на одиноко стоящую гору.
Гора та в народе звалась Стеклянной и сверкала так, что при солнечном свете на нее больно было смотреть. Взобраться по ее скользким склонам немыслимо, поэтому Змей Горыныч спокойно отсутствовал долгое время, нисколько не переживая за свое добро. Да и слава у замка, что стоял на вершине горы, была дурная и жилище Змея получше хрустальных склонов защищала. И папенька тоже беспорядка не допустит. Раньше дворец этот принадлежал Кощею Бессмертному, но Горыныч не был лично с ним знаком. Кощей куда-то пропал, когда как раз Змей из яйца вылупился. Охотников по доброй воле посетить дурное место не находилось.
Тело Змея засверкало всеми цветами радуги, солнечные лучи запрыгали по огромным, размером с большую тарелку, чешуйкам. Змей Горыныч влетел в приветливо распахнутое окно замка и приземлился, подняв клубы пыли. Грязь эта да запустение так разительно отличались от того, к чему привык Змей в своем доме, что его огромное сердце похолодело.
– Беда с папенькой! – воскликнул Умник.
– Может, помер с горя? – предположил Озорник, а Старшой во всю мочь зарычал:
– Батя, ты где?!
– Сыночка!!! – раздался радостно-плаксивый вопль, и навстречу Горынычу кинулся маленький, с полметра ростом, старичок. Он перецеловал все три морды Змея и тут же причитать принялся: – Ой, да как выросли-то, маленькие мои, как возмужали! Да похудали-то в дороге, поди, ни разу не евши как следует!
– И мы по тебе соскучились! – радостно гаркнул Старшой, и три раздвоенных змеиных языка ласково лизнули Дворцового.
Дворцовый потребовал, чтобы воспитанник его отчитался за долгое отсутствие, но сначала пригласил Горыныча в просторную кухню, где на плите что-то кипело, шипело и булькало.
– Жениться я решил, папенька, – сказал Старшой, сыто отрыгивая да поглаживая живот, вздувшийся пирогами, блинами, котлетами.
– Да зачем нам такая забота?! – хором вскричали младшие головы. – Зачем жениться?!
– Зачем жениться, говорите?! – Старшой поковырялся в зубах, посмотрел на Дворцового, окончательно сомлевшего от счастья, и изрек: – Затем, что в доме добром порядочном хозяйка нужна, а в этом и всех трех не хватит.
– Так ведь папенька… – начал было Умник, но старший брат немедленно перебил его:
– А папенька нам не уборщица, да в кухарки и повара тоже не нанимался! И старенький он уже, а дворец огромный. Один хрусталь натираючи с ума до конца жизни сойти можно. Так что разговор закончен – летим свататься!
Братья промолчали – возразить было нечего. Дворец большой, добра полные сундуки, а присмотру нет. А Дворцовый, такой речью премного польщенный и от заботы вовсе растаявший, подавно не стал возражать. Хотя переживал он сильно – рано, считал, маленькому жениться, но перечить не стал. А ну как снова в бега да путешествия ударится? Тоскуй потом по нему до самой бесконечности. Нет уж, пусть дитя неразумное женится да дома сидит!
Прошествовал Горыныч по пыльным полам к зеркалу. Сдернув с ближайшего сундука салфетку, змей смахнул пыль с зеркальной поверхности и посмотрел на себя, любимого. Он поворачивался то одним боком, то другим, внимательно изучая отражение.
– Красавец! – одобрительно хмыкнул Старшой. То, что он увидел в зеркале, очень понравилось – силен, мощен, огромен, весь зеленый да чешуйчатый.
– Еще бы! – радостно подтвердил Озорник. Он, оттолкнув две другие головы, тоже к стеклу отражающему протиснулся, но ничего нового для себя там не увидел. А потому скорчил страшную рожу и показал язык своему отражению.
– Кто от такого завидного жениха откажется?! – продолжал развивать тему старший брат.
– А если все-таки не отдадут царевен в жены, что тогда делать будем, а? – спросил Умник, и в его голосе звучала надежда.
– Заруби себе на носу, Умник: если ты чего-то хочешь, у тебя это будет!
– Правильно, Старшой, говоришь, а если не дадут – сами возьмем!
– Но почему, Озорник? Ты не подумал о том, что тебя могут посчитать неподходящим женихом? Дочки-то царские все-таки, – осторожно, чтобы не схлопотать оплеуху, напомнил Умник.
– Потому что если нам что-то надо, то у нас это будет, – ответила правой голове левая, а средняя гордо добавила:
– Потому что мы – наше величество Змей Горыныч! – А следом старший и средний братья хором прорычали: – И право у нас царское!
– Мания величия у вас царская, – прошептал Умник, но с советами больше не высовывался.
Открыв ближайший сундук, коих от Кощея осталось великое множество, начал Змей Горыныч на сватовство собираться. Главная голова выудила из недр бездонных голубую шапочку с вышитыми на боку буковками. Три штучки всего – «ВДВ» – и ничего более. Что буковки эти значили, Старшой не знал, но шапочку на голову нацепил, лихо набекрень заломив, хоть и маловата она ему была.
Умник достал пару серебряных колец и вдел их в дырочки, просверленные над правым глазом. За право просверлить эти дырки он долго боролся, говорил, что на общий хвост не претендует, а морда его собственная. Аргумент получился железный – возразить было нечего, поэтому братья хоть и ругались нецензурно, когда он дырки сверлил, но терпели.
Озорник посмотрел на братьев и, заразившись общим настроением, поковырялся в носу, за что немедленно получил два недовольных, осуждающих взгляда.
– Я… это… прихорашиваюсь, – объяснил он, на всякий случай вытягивая шею подальше в сторону в целях безопасности.
– Если бы не общая организма, я бы тебя побил – великое удовольствие из твоего носа козявки таскать! Ты хоть иногда вспоминай, что система нервная у нас одна на всех, и осязать то, чего у тебя в ноздрях залежи цельные, приятности мало, – прошипел Старшой с брезгливым выражением на морде. – А ты зачем это нацепил?
– Чтобы невестам не стыдно было в глаза смотреть, – вздохнул младший, прилаживая к носу темные очки, – после того как мы за ними подглядывали.
– Мы не подглядывали, мы рассматривали, – хором ответили два других брата.
– Не понимаю, в чем разница?
– Подглядывают дурно воспитанные, а рассматривают хозяйственные, – рассудительно произнес Дворцовый, наблюдая за сборами. Что бы ни сделал его любимый сыночка, все для заботливого отца хорошо было, всему сыскивал он оправдание да правильное объяснение.
– Лихо загнул, батя, – рассмеялся Озорник. – Это чтоб невесты, значит, без изъяну были. Как их зовут-то?
– Одну Еленой Прекрасной кличут, – начал Дворцовый, но тут его младшенький перебил.
– Вообще-то они близнецы, – сказал Умник, – но мне интересно, она соревновалась за это звание или присвоила его?
– А что ей оставалось делать? – Дворцовый хитро улыбнулся. – Сестер-то зовут Василиса Премудрая и Марья Искусница – вот и осталось ей то прозвище, какое ее наклонности лучше отражало.
– Искусница? – Озорник задумался и переспросил: – Это что, искусать может?
– Дубина, она в делах искусна, что мне особенно нравится! – Старшой посмотрел на сети паутины, на слой пыли, что совсем скрыл великолепие хрустального дворца, и отдал команду: – Отставить разговоры, летим жениться!
Но не то день был плохим, не то Умнику не нравилась эта идея до такой степени, что сглазил он всю задумку, только сватовство не состоялось. Сорвалось по той причине, что свататься было не к кому. Еще подлетая к царскому терему, Змей Горыныч обратил внимание на удивительную тишину, вовсе не свойственную царскому подворью. Ни одной души вокруг не наблюдалось. Змей опустился перед крыльцом и направился к ступеням, но его остановил грозный окрик:
– Куцы прешь?! Ибо нет никого дома!
– Что, совсем никого? – удивился Старшой, заметив на ступенях маленького старичка.
На старичке была длинная рубаха, подпоясанная красной лентой – явно из девичьей косы стащил, и полосатые портки. Мужичок запустил пальцы в тщательно расчесанную бороду и шевелил ими, выискивая невидимую соринку, и его, Змея Горыныча, нисколько не боялся. А чего ему бояться-то? Домовик за Горынычевым развитием с детства наблюдал, вынужденный слушать рассказы родственника. И знал он змея трехголового, что называется, с пеленок, и куда лучше знал, чем тот сам себя знать мог. А Горыныч раньше никого не видел – ни Домовика, ни какого другого домового. Домовые в гости-то больше по ночам ходили, а ночью Змей спал.
– Ты кто? – спросил Змей всеми тремя головами.
– Я – Домовик, – представился мужичок. В его голосе звучала такая гордость, будто он был самим батюшкой царем.
– А где царь? – хором осведомились Змеевы головы.
– Нетути, ибо по делам отсутствуют, – ответил Домовик, с интересом рассматривая Змея.
Мальцом-то он Горыныча не раз видел, но тогда и не думал, что малявка, каким Змей в детстве был, в этакую громадину вырастет. Домовик только головой покачал – ну чего было Дворцовому так убиваться, спрашивается? Да зверь этот трехголовый только для него сыночка, а для остальных он страшилище лютое – особенно для тех, кто его ночью встретит, да еще и в темном переулке.
– А царевны где? – спросил Старшой, все еще надеясь, что сегодня дела сделаются.
– При нем, ибо от себя отпускать боится, – ответил Домовик, задирая бородатое лицо к солнышку.
– Это еще почему? – Старшой озадачился – что может грозить царевым дочкам?
– Потому и боится, что лихие люди озорничают. На царевен напали, когда те в пруду мылись. Хорошо, спаслись, вот только сраму не оберешься – голышом домой прибежали. – Домовик улыбнулся в усы, вспомнив, какой переполох поднялся в тереме, когда во двор влетели нагие визжащие царевны. Он-то знал, что причиной утреннего переполоха был не кто иной, как стоящий сейчас перед ним Горыныч, но не стал об этом рассказывать. Домовику нравилось пересказывать слухи и домыслы, да и побеседовать он не прочь был. – На пруд все ушли. И воевода с дружиной там, ибо поклялся супостатов проучить. Он воин славный, разберется. А люди вот говорят, что это либо Тмутараканская орда шалит, либо хызрырские племена набег устроили, ибо парни они такие горячие, что даже пруд испарился. И до девок охочи. Царевнам повезло – удрали, а вот невесту у Водяного умыкнули-таки. – И Домовик поглядел на Змея свысока, довольный своей информированностью.
– А ее-то зачем? – удивился Змей Горыныч. Братья переглянулись, не понимая, кому понадобилась мокрая морская баба, тем более такая страшная.
– А это чтобы, значит, страсть охладить, – компетентно заявил Домовик, – ибо женщина она холодная, потому как Наяда.
– Ха, холодная, а Водяного вон как горячо костерила. – Озорник расхохотался, представив, каково сейчас приходится похитителям мокрой красотки. – И не подумаешь, что у нее этот… темперамент отсутствует! Жаль, не по-нашенски лопотала, не запомнил!
– А ты почем знаешь? – Домовик было подозрительно прищурился, но, вдруг спохватившись, проворчал: – Некогда мне, ибо дела. Приходите завтра, когда царь-батюшка дома будет.
Змей спорить не стал. Он попятился и взлетел, решив, что суетиться не стоит. За один день невесты никуда не денутся.
Некоторое время Горыныч молча взмахивал крыльями, каждая голова о своем думала.
– А может, поможем людям с игом поганым справиться? – несмело предложил Умник, поглядывая в сторону, пруда.
– Какое иго? – угрюмо усмехнулся Старшой. – Это они нас игом обозвали, не разобравшись. Кроме нас на том бережку никого и не было.
– Ребята, давайте домой – есть хочу, – прорычал Озорник.
– Потерпишь, – утешил его старший брат. – И откуда у тебя аппетит такой безразмерный взялся? Только что ведь откушали!
– Требую единоличного права управления полетом! – вдруг взбунтовался Озорник. – Положено один раз в год. И вообще, у нас эта… как ее… демагогия, вот!
– Демократия, остолоп, – поправил Старшой, но спорить не стал, хотя дал себе слово раз и навсегда установить диктатуру. Решение это только окрепло после того, как средний брат вошел в крутое пике и, схватив с луга откормленную корову, взмыл вверх.
– Ну и зачем? – поинтересовался Старшой.
– Молоко люблю, – буркнул Озорник. – Раз уж мы решили жениться, почему бы не побаловать себя?
– Я не буду ее доить. Не умею, – вступил в разговор Умник. – И вообще, сначала женился бы, а потом уж и хозяйством обзаводился.
– Сам научусь, велика наука – за титьки дергать! – оптимистично воскликнул Озорник.
– Такими лапищами ты ей все вымя оторвешь, – осторожно напомнил Умник, на историю, в Английских землях имевшую место быть, намекая.
– Тогда сосать буду, – настаивал упрямец.
– Ну в прошлый раз всю корову и засосал, вместе с рогами и копытами, – сказал Старшой и коротко хохотнул, тоже припомнив этот эпизод.
– Увлекся немного, – проворчал Озорник и отвернул морду, чтобы братья не заметили, что на морде той раскаяния не наблюдается.
– Так увлекся, что всю корову сожрал, – напомнил Старшой. – Даже с нами не поделился.
– Организма-то у нас все равно одна, – попытался оправдаться Озорник. – Так что, Старшой, не прикидывайся обделенным.
– Организм, может, и один, но глотки-то разные, балбес! – проворчал старший брат. – И вкусовые ощущения, соответственно, тоже у каждого свои.
– Кстати по поводу организма, – снова включилась в разговор третья голова. – Я, между прочим, вегетарианец.
– Вегетарьянец, конечно, ты, Умник, но поносом страдаем почему-то все вместе, – прорычал Старшой и вспомнил то, как три дня пришлось просидеть в кустиках. Совсем без удовольствия вспомнил.
– Это чистка организма, – возразил Умник. – У нас, к вашему сведению, тысяча двести пятьдесят метров толстой кишки и вдвое больше тонкой. А застой каловых масс, между прочим, вызывает выброс токсинов в кровь.
– Прямой кишке от твоей статистики не легче, – проворчала средняя голова. – Начитался дурных книжек и жрешь сено аки лошадь какая. Вот выброшу всю библиотеку вместе со шкафами, может, тогда чудить перестанешь.
– А корову зря украли, – изменил тему разговора Умник. – В приданое за царевнами целое стадо дадут! – Посчитав тему исчерпанной, он резко отвернул голову в сторону.
Как назло, летевший мимо сокол тоже внимательно смотрел в ту же сторону, и потому получил сначала удар массивным кольцом, что украшало младшую голову Змея Горыныча, а потом, вдогонку, еще и удар краем кожистого крыла. Змей даже и не заметил птицу, слишком мелок был пернатый хищник.
Сокол же, войдя в штопор, упал вниз и ведь разбился бы, если бы не угодил в расшитый петухами передник Марьи Искусницы.
– Ой, птичка! – воскликнула Елена Прекрасная. Она аккуратно взяла сокола из передника сестры и, пробежавшись пальчиками по оперению, выдернула одно перо из хвоста несчастной птицы. – Какая прелесть! Это перо идеально подходит к моей новой шляпке, какую на хранцузский манер сшить собралась!
– Тебе бы только добро переводить, – проворчала Марья Искусница. – Я эти перья на стрелы пущу.
– Без меня не ощипывай, – попросила сестру Василиса Премудрая. – Я его препарирую.
– Пре… что сделаешь? – спросила Елена. Она втайне завидовала ученой сестре и старалась запоминать умные словечки, чтобы потом вставлять их в разговор. Надо сказать, что эффект получался обратный – речь Елены Прекрасной порой вообще было невозможно понять.
– Разрежу, – снисходительно пояснила Василиса.
– Зачем, Василисушка? – охнула Елена Прекрасная и, всплеснув руками, прижала ладошки к побледневшим щекам.
– Затем, что хочу посмотреть, как он устроен. Я тут аэродинамическую машину задумала, да никак не могу форму корпуса просчитать.
– Дайте сюда! – Девушки так увлеклись разговором, что не заметили, как к ним подошел воевода.
Потап забрал у Елены и птицу, и перо. Сокол с трудом открыл глаза и так благодарно посмотрел на спасителя, что тот, умиляясь собственной доброте, даже прослезился.
– Ишь что удумали, – проворчал он и с силой воткнул вырванное перо обратно в хвост.
Благодарность в глазах несчастной птицы утонула в приступе боли и погасла вместе с сознанием. Перед тем как отключиться и впасть в беспамятство, сокол успел заметить хитрую мордочку злорадствующей мыши – та выглядывала из норки прямо под ногами Потапа.
Мышка недолго злорадствовала, через мгновение в норку провалился каблук тяжелого сапога воеводы.
Потап потерял равновесие и попытался удержаться на ногах, вцепившись в подошедшего царя-батюшку. Но царь, хоть и комплекцией плотной обладал, не смог удержать богатыря – и они вместе рухнули в яму, глубокую и узкую, что осталась на месте выдранной с корнями березы. Вот ведь чудище какое – мало того что царевен напугал до истерики, еще и деревья рвет что травинки!
На поляне поднялся шум, заохали царевны, забегали дружинники, разыскивая веревку.
– Как вы там, живы?! – крикнула Василиса Премудрая, наклоняясь над краем ямы.
– Живы, – услышала она голос воеводы. – Только вот царь-батюшка подо мной оказался – боюсь, как бы не задохнулся.
– Потапушка, ты не ушибся?! – Елена Прекрасная всхлипнула и утерла набежавшие на глаза слезы.
Ласковое слово, что сорвалось с губ самой красивой царевны, согрело душу воеводы. С того самого часа, как Потап увидел бегущих голышом царевен, он решил, что женится. Богатырь был влюблен в Елену Прекрасную давно и хотел просить ее руки, но его останавливал страх перепутать нареченную с одной из сестер. Когда царевны молчали да в одинаковую одежку обряжались, отличить их друг от друга было невозможно. А на что ему, спрашивается, всезнайка Василиса? Или того хуже – Марья Искусница, с которой и поговорить-то нельзя, лишнего слова не вымолвит, всегда серьезна, всегда в делах? А Елена Прекрасная легка, смешлива и его, Потапа, слушает открыв рот. Так вот, когда Потап увидел царевен в чем мать родила, то заметил, что Марья слишком худа, Василиса чуть полновата, а Елена стройна, как березка. И родинка повыше пупка только у нее имеется. Потап так размечтался, что очнулся от грез, лишь когда ему на голову упала веревка с привязанным на конце камнем – для груза.
– Ох, – только и смог вымолвить царь Вавила, когда их, перемазанных с головы до ног землей, вытащили наверх. – Пойдем-ка, Потапушка, сполоснемся в пруду.
Вавила даже не ворчал на воеводу. Тот ему нравился, и царь-батюшка втайне мечтал, что добудет Потап себе царство, а тогда и царевну ему в жены отдать можно будет. Царь давно заметил, что Потап на Елену заглядывается, но сейчас неровня он царской дочери, неровня!
Об этом он и хотел поговорить наедине, потому и увлек воеводу к пруду. Но поговорить им не дали – следом увязались царевны, а за ними дружинники, которым было приказано не спускать с девушек глаз. Царь вздохнул и нагнулся к воде, но тут же отшатнулся – возмущенно булькая, со дна всплыл рассерженный Водяной.
Пруд уже по самые берега наполнился водой, только на поверхности меж кувшинками да лилиями вареная рыба плавала, чему люди немало удивились. Да и берег весь будто кто перепахал сначала, а потом еще и огнем опалил.
Водяной был под стать пруду – растрепанный, ошпаренный. Копна ряски, что заменяла ему волосы, была перепутана, местами целые клоки выдраны. Один ус короче другого, а борода и вовсе – срам какой! – отсутствует. Нос Водяного повис, словно кабачок, уши тоже грустно поникли, а перепончатые лапы то и дело прикладывали ко лбу компресс – большую болотную жабу. Жаба активно протестовала против применения своей особы в медицинских целях, но тщетно – Водяной макал ее в воду и снова подносил к горящему лбу. Зеленая кожа подводного хозяина пузырилась волдырями, а лицо было облеплено пластырями из кувшинок. Толстые губы Водяного сложились в унылую линию, а глаза под лохматыми бровями имели среднее выражение между великим расстройством и не менее великим негодованием. Когда Водяной говорил, то пришлепывал распухшими губами и всхлипывал, от этого его речь была похожа на бульканье.
– Жалоба у меня на дочек твоих! – сказал Водяной, влезая на прибрежную корягу. Он долго мостился и наконец устроился удобно – руки перепончатые на огромном животе сложил да хвостом по воде плеснул.
– Чем же тебе-то они не угодили, соседушка? – вздохнул царь Вавила, предчувствуя справедливость претензий речного да озерного хозяина.
– Мыться в пруду повадились, всю рыбу распугали, будто в царском тереме бани нет! Мне покоя не дают. Из-за них невеста ушла, а я ее, между прочим, целый год у дона Посея сватал! Чай, не кикимора какая болотная, а Наяда Грецкая, к подобным шалостям непривыкшая, а девки твои такой визг подняли!
– Дон Посей… – повторила Елена Прекрасная, задумчиво сморщив лобик. – А что он на Дону посеял? И почему это Наяда получилась Грецкая, если Дон на Украине течет? Мне о том хохляцкий богатырь в красных шароварах рассказывал. Я потом эти шаровары на батюшкины царские портки выменяла – платье хотела сшить, да Марья не дала. Отобрала! – И в голосе младшей царевны послышалась большая обида. Она на среднюю сестру глянула, личико недовольно скривила и фыркнула.
– И правильно сделала, – сказала, будто отрезала, Марья Искусница, полностью игнорируя обиды сестрицы. – Я штаны эти распорола и нашила из красного атласа и рубах дружинникам, и занавесок на весь дворец, и на паруса для ладьи еще осталось. А ты бы столько добра на одно платье спустила. Зачем тебе еще одно платье? У тебя их столько, что скоро одно на другое надевать будешь!
– А она и так надевает, – вступила в разговор старшая сестра. Василиса не могла упустить случая вставить в беседу беззлобные насмешки. – Напялит десять юбок под сарафан и строит из себя королеву хранцузскую!
– Тихо, сороки! – прикрикнул на дочек Вавила, но Елена, проигнорировав грозный окрик, спросила:
– Так что все-таки он на Дону посеял?
– Ничего не посеял. Дон Посей – это гишпанский водяной царь над морями-окиянами, – сказал воевода и, заметив восхищение во взгляде Елены, приосанился, но удовольствие испортила Василиса Премудрая.
– И ничего-то вы не знаете, – сказала она. – Никакой он не дон Посей, а Посейдон. Я читала, что он – древнегрек и вымер вместе с их сказками. И Дон вовсе не на Украине течет…
– Как же так? – снова удивилась Елена Прекрасная. – Как же он вымер, если Водяной к нему сватался, да и сказки живы – ты же их читала?!
– Ну во-первых, Водяной не к нему сватался, а к дочери одного из подчиненных Посейдону водяных, какие в Греции речными богами зовутся, – посмеиваясь, объяснила Василиса, – а во-вторых, сказки не он сам рассказывает, а люди добрые – о нем. Так те сказки и живут в поколениях.
– И все равно непонятно. – Елена Прекрасная в непосильных для ее ума размышлениях сморщила лобик. – Если он вымер аки древнегрек, то почему Водяной сватовство обговаривал с ним, а не с его заместителем?
Елена была любопытна и дотошно выясняла все подробности. Царь-батюшка, по опыту зная, что сейчас в спор втянутся все, включая Водяного, снова прикрикнул:
– Тихо, сказал! А ты, Водяной, не переживай, мы тебе другую невесту найдем. У подчиненных дона Посея дочерей много. Мне об этом Садко рассказывал, а он с морскими царями в давнем знакомстве.
– И точно, – подтвердил Садко. – Я похлопочу за тебя, да и стоить это будет недорого – всего пару пудов жемчуга речного.
Царь-батюшка с удовольствием крякнул, услышав эти слова, – вот хозяин достойный, со всего выгоду имеет и мыслит исключительно в коммерческом направлении!
– После такого конфуза дон Посей меня и на порог не пустит, – вздохнул Водяной, не веря в свое счастливое будущее.
– А мы к нему Садко сватом пошлем, – утешил его Вавила, – и дело сделает, и обновит старые дружеские связи.
– И старые половые связи тоже обновит, – сердито сказала Марья Искусница. Она резко повернулась и пошла прочь.
Царь догадался, что так рассердило среднюю дочь, и недовольно поморщился. Ну не царь Садко, не царь! Он даже не королевич, на худой конец.
Тут к царю подбежал дружинник и протянул китайский бумазейный лист.
– Срисовали, царь-батюшка, – доложил он.
– А что это за темная точка? – поинтересовался царь, рассматривая рисунок отпечатка, который оставил на краю поляны неведомый агрессор.
– Это дыра, в которую вы с воеводой упали, – отрапортовал бравый дружинник. – Корень древесный из земли супостат выворотил, вместе со стволом и ветвями.
– И все равно непонятно – какие-то обрывистые линии, силуэта нет. Видно, что зверь какой-то, но вот какой? – Вавила сдвинул набок корону и в раздумье почесал макушку.
– На змея похоже, – предположил Иванушка-дурачок, который всегда находился в радиусе десяти метров от Василисы Премудрой.
Царь Ивана-дурака не любил. Так-то, конечно, он парень неплохой, но в мужья царской дочке не годился. Тем более самой любимой. Царь-батюшка давным-давно для себя решил, что отдаст Василису только императору. Он нахмурился и ответил Ивану:
– Откуда ему взяться, если в наших краях змеев отродясь не было?
– Это не змей, а динозавра доисторическая, – снова блеснула интеллектом Премудрая. – А что рисунок обрывистый, так отпечаток сверху надо смотреть, чтобы правильно срисовать. Сверху картина целой будет.
– Дело говоришь, дочка, – согласился Вавила, и вся компания направилась к высокому дереву, что росло на краю леса, за ивняком, как раз над полянкой.
Дружинники перекинули веревку через крепкий сук, приладили сиденье. Сильные руки молодцов потянули за один конец веревки, а царь в люльке, привязанной к другому концу, взлетел под крону дерева.
– Что там видно?! – крикнул Потап.
– А ничего, – прокричал в ответ царь-батюшка, – затоптали всю поляну, так что ничего и не видно!
– И не слышно тоже, – проворчал кто-то рядом с царем.
Тот повернул голову и увидел на соседней ветке Лешего. Леший был сердит, его сучковатое лицо светилось недовольством. На лбу шишки величиной с кулак вылезли, кончик носа был обломан. Костюм, сшитый из зеленых листьев, сильно помят и местами разорван. Вид у Лешего, который среди местной нечисти слыл чистюлей и аккуратистом, был, мягко говоря, очень непрезентабельный. Лесной хозяин нахмурился и сердито продолжил:
– Покою от вас нет! Давеча твои девицы такой визг учинили, что березы попадали. На меня, между прочим, и попадали.
– Что ты несешь, Лесовик? – вступился за дочек Вавила. – Невозможно так визжать, чтобы деревья падали. Поди, кроты нор понарыли, корни подпортили! Не бывает так, чтоб от девичьего визга что-то падало. Пушинка не упадет, а ты говоришь – деревья!
– А спорим, что бывает? – Лесовик хитро блеснул глазами. – Пусть твои дочки повизжат. Ежели свалится что от их визга, то ты мне молочко будешь цельный год кажон день поставлять. А ежели нет, то я тебе на царское подворье мед да ягоду с оказией отправлять буду. Идет?
– Идет, – согласился царь-батюшка, – вот только посмотрю, что за зверь такой след на поляне оставил.
– А чего рассматривать, – перебил его Леший, досадуя на задержку, – Горыныч это. Давненько его в наших краях не было. Ну что, спорим?
Лесной хозяин имел большой недостаток – очень азартен был. Но так уж планида его распорядилась, что всегда споры те выигрывал. Потому Лешачиха, супружница его, против азартности Лешего не возражала, а, наоборот, даже приветствовала. Да и кто бы возражения имел, если на подворье от того недостатка знатная прибыль шла? Так, если со стороны прибыли азартность Лешего рассматривать, то и недостатком-то ту черту характера не назовешь. Вот и сейчас, стоило только зеленому хитрецу спровоцировать спор, как глазки его черные заблестели, под носом улыбка плутовская расплылась, а на лице появилось выражение удовольствия.
– Эх, была не была! – Царь размахнулся и ударил по протянутой крючковатой ладони Лешего. – Дочки мои, конечно, создания шумные, но чтоб визгом предметы двигать – это ты, Лесовик, загнул. Эх, возить тебе, Леший, мед на мое подворье!
И ведь выиграл бы любящий отец спор, если бы не белая мышка. Дело в том, что придавленная и испуганная альбиносиха выбралась из осыпавшейся под каблуком воеводы норки и, пытаясь смыться с многолюдной полянки подальше, запуталась в юбках Елены Прекрасной. Она долго карабкалась вверх по складкам и, естественно, попала в тупик. Потом мыша сообразила, что ползти надо вперед, а не вверх, и стала прогрызать дырку за дыркой в тяжелой ткани. К сожалению, в пространстве мышка уже совсем не ориентировалась и поэтому даже не предполагала, что прокладывает путь не в ту сторону. Уже совсем испугавшись за свою жизнь, полузадохнувшаяся мыша наконец проделала дыру в последней юбке царевны и вцепилась в единственное темное пятнышко на фоне белого живота Елены.
Царевна завизжала.
Дружинники, выпустив веревку, зажали руками уши.
Царь упал.
Леший, который по-прежнему сжимал ладонь царя Вавилы, тоже.
Елена Прекрасная визжала бы очень долго, но воевода Потап обхватил девицу и залепил богатырской ладонью пол-лица. Визг, естественно, прекратился, а Потап вдруг понял, что впервые обнял любимую, – и остолбенел. Он растерялся до такой степени, что забыл убрать руку от лица царевны. Елена Прекрасная извивалась, пытаясь вырваться из медвежьих объятий воеводы, она дрыгала ногами и мычала, пытаясь что-то сказать, но воевода словно окаменел. Именно поэтому царевна не смогла объявить во всеуслышание, что именно открылось ее глазам.
А видела Елена Прекрасная Змея Горыныча, который пролетал над поляной, зажав в когтистых лапах корову. Ее корову!!! Ту самую, которую она собиралась выменять на заморские серьги у купца Садко.
Змей Горыныч во дворец хрустальный влетел, корову опустил и сам приземлился.
– Ну и зачем же ты, маленький, животину в дом приволок? – спросил его Дворцовый, только что начистивший в зале полы. – Чего скотина мучиться будет?
Корова только твердь под копытами почувствовала – сразу попыталась сделать шаг. Копыта заскользили и разъехались в разные стороны. Несчастная животина выпучила глаза, разинула в удивлении пасть и попыталась собрать ноги в кучу. Эффект получился обратный – теперь она ехала по скользкому хрустальному полу на брюхе и отчаянно мычала. А глаза у животины были выпученные и такие удивленные да несчастные, что Умник от сочувствия всхлипнул.
– Ладно, батя, погорячились чуток, – сказал Старшой и с укоризной взглянул на Озорника.
Средний брат глаза поднял, сделал вид, что потолок рассматривает.
– И то верно, – одобрительно кивнул Дворцовый, – поставьте где взяли, чтобы шуму не было, да и обвинений в том, что сын у меня на руку нечист, тоже.
Дворцовый говорил справедливые слова, оттого головы змеиные сникли. Братья смотрели в пол и виновато молчали.
– И потом, я так понял, что вы свататься полетели к царским дочкам, – Дворцовый посмотрел на распластавшуюся по полу корову и хмыкнул, – а это, как я подозреваю правильно, совсем не царевна. Даже очень не царевна! Я царских дочек с малолетства наблюдал. – Он погладил бороденку, снова хмыкнул и продолжил: – Так вот, они совсем по-другому выглядят, ибо безрогие.
Упрек был справедливым, и возразить Горынычу было нечего. Но Старшой вдруг рассмеялся, да и говорит:
– Ничего, тятенька, мы второй заход сделаем! В первый-то никого в тереме не застали, а к пруду лесному, где семейство царево в тот момент отиралось, приземлиться не додумались!
Повернулся Змей и, с боку на бок переваливаясь, пошел было к балкону, чтобы задуманное в жизнь претворить. Но Дворцовый остановил его:
– Ну куда ж ты без подарков-то? Не положено с пустыми руками к невестам лететь!
Для Дворцового его сыночка самым лучшим был, и потому у него даже и мысли не возникло, что такой красавец, как Горыныч, может получить от ворот поворот. Скорее он считал, что это царевны не слишком хороши для его воспитанника. А потому, не сомневаясь ни капельки, приготовил он сундук добра – подарки девицам туда сложил. И чего там только не было! И платья заморские, золотом и серебром расшитые да разукрашенные самоцветами. И венцы на голову заграничные, какие диадемами зовутся. А уж бус, и монист, да перстеньков с серьгами – и вовсе без счету.
– Вот, – похвалился Дворцовый, – таких подарков в царском тереме отродясь не видели. Для тебя берег, сыночка!
– Спасибо, батюшка! – рявкнул Горыныч.
Подхватил он в лапы кованый сундук, на балкон вышел да ринулся с него в небесную синь. Полетел он сначала к лесному пруду, справедливо рассудив, что в царских хоромах пройдет сватовство или на берегу пруда – нет разницы.
У пруда уже никого не было, поэтому Змей направился к Городищу.
Сокол, заметив Змея, решил держаться подальше, чтобы снова не попасть под удар, но тут он углядел мышу. Дело в том, что Змей Горыныч решил приземлиться в огороде, как раз там, где наглая альбиносиха самозабвенно грызла морковь. Представив, что сейчас от врагини не останется даже мокрого пятнышка, сокол похолодел. Если мыша погибнет, то он, сокол, всегда будет считать себя неудачником и лишится шанса отмстить за издевательства. Такого гордая птица допустить не могла.
Сокол сорвался с крыши. Быстро взмахивая крыльями, поднырнул под брюхо Змея и в последний момент успел спасти обжоре жизнь. А увлекшаяся мышь даже не выпустила морковку. Недруги приземлились на плетеный забор, но не успели даже перевести дух, как под мощным ударом Змеева хвоста забор рухнул.
Поднялся переполох. Заголосили женщины, заплакали дети. Даже куры разбежались с подворья. Змей Горыныч обогнул царский терем, подошел к высокому резному крыльцу и наткнулся на ощетинившихся пиками дружинников. Воевода Потап вышел вперед, обнажил богатырский меч и приготовился хоть смерть принять, но не пропустить врага к царевнам.
– Выходи на бой, чудище поганое! – крикнул он, размахивая мечом.
– Какой бой? – удивленно проговорила одна голова Змея Горыныча.
– Поговорить хотим, – добавила другая голова.
– Мы с добром, – заявила третья голова, и Змей Горыныч поставил перед царем огромный сундук.
– О чем с тобой говорить, супостат?! – возмутился воевода, но царь удержал Потапа, готового ринуться на врага.
– Подожди, Потапушка, не ярись! – сказал Вавила. – Змей по-хорошему пришел, с подарками. Негоже сразу головы рубить, хотя бы выслушать надо. Говори, Горыныч, с чем пожаловал?
– Ну начинай, брат, – сказал Умник, обращаясь к старшему брату.
Старшой нахмурился:
– Сейчас. Надо правильно речь сформулировать, чтобы согласно обычаю звучала.
Он задумался, подбирая правильные, по его мнению, слова, но тут Озорник как всегда высунулся с инициативой и смазал все впечатление от сватовства.
– У нас петух, у вас курочка! – радостно прорычал он, улыбаясь во всю свою пасть. – Пришли проверить, как ваша курочка нестись будет!
– Ну… это зависит от того, как ваш петух кур будет топтать… – растерянно ответил царь-батюшка, наблюдая, как Змей стукнул себя по той голове, что интересовалась производительностью царского птичника.
Средняя голова шикнула на правую и левую, призывая к молчанию, и с достоинством произнесла:
– Свататься мы пришли, царь-батюшка. Жениться нам с братьями надо.
– Это что ж, еще змеев надо ожидать? – спросил царь, растерянно озираясь. – Сколько братьев прибудет?
– Зачем, мы все тут, – ответил Змей Горыныч и каждая голова раскланялась, представляясь.
И царь, и воевода, и бояре с дружинниками молчали, все еще не понимая, что же нужно Змею Горынычу. Василиса Премудрая, пользуясь паузой, воскликнула:
– Впервые наблюдаю столь интересных однояйцевых близнецов!
– Почему – однояйцевых?! – возмущенно взревел Озорник. – Мы многояйцевые! Это… в смысле двух… и вообще, нормальный мужской боекомплект… – Тут он понял, что только что сказал, и смутился окончательно.
Молчал и Вавила, не зная, как отреагировать на двусмысленную ситуацию. Напряжение нарастало, и неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, но тишину вдруг разрезал радостный голосок Елены Прекрасной:
– Поняла! Та дыра на берегу получилась из-за того, что твой мужской комплект в боевую готовность пришел!
Девушка была рада, что смогла утереть нос сестрам и показаться умнее их, не замечая, что как всегда добилась обратного эффекта. Елена Прекрасная была на удивление наивна, если не сказать – откровенно глупа.
– Час от часу не легче, – изумился Вавила. – Та дыра получилась, когда этот супостат березу лапой зацепил да с корнем выворотил. Но ты-то, скажи на милость, откуда знаешь такие тонкости о мужском… гм… боекомплекте?
– А это Василиса Ваньке-дураку рассказывала. – Услышав в голосе отца сердитые нотки, Елена Прекрасная попятилась и поспешила свалить все на сестру. Совесть ее не мучила, тем более что Василисе обычно все с рук сходило. – А я ничего не сделала, я только подсл… услышала! – И она юркнула за широкую спину воеводы.
– Не по Закону поступаешь, Змей! – вскричал Потап. – За девицами подглядывал, пруд высушил, в лесу потраву учинил, а теперь еще и речи поганые ведешь, невинных девиц смущаешь!
– Эти девицы невинные сами кого хочешь засмущают речами вольными, – проворчал Старшой.
– И корову, корову мою утащил! – добавила Елена, не покидая безопасного места за спиной заступника.
Две Змеевы головы повернулись влево и посмотрели на третью. Озорник, проклиная себя за любовь к молочным продуктам и не вовремя проснувшуюся независимость, попытался оправдаться.
– Я просто за титьки никогда не держался, – промямлил он, – потренироваться хотел.
– Что?!! – Потап ринулся на Змея Горыныча, но благоразумный царь снова удержал его от смертоубийства.
– Лети-ка ты, Змей, восвояси подобру-поздорову, – сказал он примирительно, но голосом твердым, что сталь булатная. – Не отдам я тебе дочерей, и баста!
– Так нам не для этого, – смутилась та голова, которую звали Умником. – Нам для компании.
– Не отдашь?! – угрожающе переспросил Старшой, перебивая младшего брата.
– Нет! Это мое последнее слово. – И Вавила в подтверждение крепкой решимости топнул ногой.
– Тогда я сам возьму! – взрычал Старшой, не ожидавший отказа.
– Тогда готовься к войне! – не менее грозно рыкнул воевода Потап.
– К партизанской, – нехорошо ухмыльнулся Умник.
– Ну и партизань сколько тебе влезет! И подарки твои нам без надобности, – рассердился Вавила, – забери-ка ты их!
Змей сгреб сундук, взмахнул крыльями и взмыл в небо. Царь-батюшка проводил его взглядом, потом, повернувшись к дочкам, приказал:
– А ну марш в светелку, и чтобы носа оттуда не высовывали!
– Батюшка, – попыталась подлизаться Василиса Премудрая, но разгневанный родитель был непреклонен:
– Я не только ваш батюшка, я вам еще и царь! Потап, проводи их до светлицы, да и охрану на дверях поставь надежную!
И тяжко Вавиле было смотреть, как дочки его дуются, но тут он тверд был. Понял вдруг царь, что безопасность и здоровье детей ему гораздо важнее, чем их мимолетные обиды да капризы. Он был непреклонен, и потому все три царевны под охраной дружинников отправились в девичью светлицу.
Светелка эта была уютной да прибранной. Напротив двери – широкое окно, из него вид на главную улицу. У окна стояла широкая лавка, накрытая лоскутным одеялом. Справа в ряд три кровати поставлены – все с пуховыми перинами, атласными одеялами и горами пышно взбитых подушек.
Вдоль другой стены – сундуки с платьями и маленькие столики для рукоделия. На одном столике книги стопками высились, ниток да ткани там никогда и не было. Другой стол, что Марье Искуснице принадлежал, напротив, шитьем да вышиванием перегружен был. Там еще и законченное кружево лежало, на которое Елена Прекрасная облизывалась, да никак не могла выпросить у сестрицы. А столик Еленушки был уставлен бутыльками и баночками, шкатулочками и ларцами. Еще к ее столику персональное зеркальце прикреплено было. И за уши Елену было от того зеркальца не оттянуть. Все она перед ним сидела, личико свое прекрасное составами разными мазала, белилась-румянилась да брови собольи жженой палочкой подводила.
Вот и сейчас, только в комнату вошла, сразу к столику своему кинулась и ну давай изъяны на лице выискивать. Не нашла, вздохнула с великим облегчением, пучок перьев схватила и начала лицо французской мукой посыпать. Мука та пудрой называлась и больших денег царю Вавиле стоила.
Марья Искусница сильных эмоций по поводу домашнего ареста тоже не испытывала. Раз такое случилось, так хоть шитье без помех закончит. Присела она на табуреточку, нитку взяла и в иглу вдевать ее стала.
А вот Василиса ножкой топнула, на кровать плюхнулась и в раздражении давай кулаками подушку мять.
– Вот так всегда! – возмущалась старшая сестра, пребывая в праведном гневе. – Как только начинается самое интересное – отправляют в светелку, словно маленьких. А случится что – бегут: Василисушка, научи… подскажи…
– Ну или: Марьюшка, сделай, – поддержала старшую сестру Марья Искусница, не поднимая глаз от шитья.
– Или: Еленушка, замолчи, – добавила младшенькая и тут же возмутилась: – Ну что вы смеетесь?!
Старшие сестры громко хохотали и не могли остановиться, хоть и знали, что младшенькая надолго обидится.
– Ничего, Еленушка, – наконец смогла выговорить Марья Искусница, – не бери в голову, все равно не поймешь.
Елена задумалась и неуверенно произнесла:
– Сестрица милая, кажется мне, что ты меня только что дурой обозначила?
Сестры притихли, почувствовав себя виноватыми. Василиса подошла к окну, раскрыла его и, окинув взглядом окрестности, сказала:
– Есть у меня план, как змея поймать.
Сказала, ни к кому конкретно не обращаясь, будто просто подумала вслух. Марья Искусница улыбнулась – она была неизменной участницей всех проделок, научных опытов и экспериментов сестры. А Елена тяжело вздохнула – она прекрасно знала, что когда сестры экспериментируют, то жди беды. Ей это грозит обязательной порчей вещей.
– Надо устроить ловушку, – продолжила Василиса, не оборачиваясь.
– А приманка? – поинтересовалась Марья Искусница. Она подошла к сестре и тоже посмотрела в окно, раздумывая, где половчее будет установить силки на змея.
– Возьмем у Елены платье, наденем на чучело. Такое невозможно не заметить, учитывая расцветку ее одежды.
– Не дам платье! – воскликнула Прекрасная. Ее задело, что сестры говорят о ней так, будто ее вовсе и нет в комнате. – Сначала мышь юбки прогрызла, а теперь платье на поругание змею отдать?! Приятно, конечно, что он в меня так влюбился – даже жениться на мне возжелал, но платье не дам!
– В тебя влюбился?! – изумились сестры.
– А в кого же еще? – невозмутимо ответила Елена. – Марью от парня не отличишь, плоская что доска. А ты, Василиска, одета как попало, да и толста больно.
Василиса хотела было возмутиться, но, что-то придумав, хитро улыбнулась и подмигнула Марье.
– Вот я и говорю, что платья у тебя и красивые, и змей на тебя глаз положил, нас он воровать не станет. Надергаем соломы, сделаем куклу, нарядим в твое платье.
– А дальше что? – спросила Елена, попавшись на лесть, словно рыба на крючок. Уже и то, что придется лишиться наряда, не пугало ее.
– А дальше, – продолжала ученая сестра, – положим его в низинке да ловушку устроим – сеть на Горыныча накинем и костры с сон-травой зажжем. Пока он из сети выпутываться начнет, сон его и сморит. Тут дел-то останется, что на телегу загрузить да в Городище привезти!
– Сеть-то накинуть не проблема, – заметила Марья. – А если он огнем плеваться начнет?
– А мы с собой богатыря Выпей Море возьмем. Если учесть, что резкий перепад температур вызывает явление конденсата…
– Ты по-каковски говоришь, Василисушка? По-аглицки али по-гишпански? – вскинула бровки младшая сестра, старательно запоминая новые слова.
– Ну Елена, если горячее резко остудить, то огня не будет какое-то время. Ничего, кроме росы. – Премудрая умолкла. Она глянула вниз, во двор. Земля далеко внизу виднелась, так как светелка девичья располагалась под самой крышей царского терема. – Вот только как из светелки выбраться? Через двери никак, Потап охрану поставил.
– Лестницу сплетем, – предложила Марья. – У Елены юбок много, на лоскуты раздергаем, – сказала она и, заметив возмущенный взгляд сестры, поспешила добавить: – И потом, я же не все юбки использую, а только мышей погрызенные! Вырежем спереди подолы – и будет у тебя новый наряд по хранцузской моде, как у тех девок срамных, что танцы с голыми ногами танцевали.
– Да?.. И платье отдай, и юбки отдай, – едва не плача, сказала Елена Прекрасная, – а мне-то что за это будет?
– А тебе я мыло дам, от которого твои косы еще пышнее станут, – пообещала младшенькой мастеровитая сестра.
– Ой, Марьюшка, я его у папеньки на денежку выменяю! – Елена даже запрыгала в восторге. – А на денежку куплю серьги заморские!
– Ну и зачем, Еленушка, батюшке мыло для волос? Он же лысый! У меня средство хорошее есть – полы натирать, чтобы сверкали.
– Да? – недоверчиво произнесла Елена, чувствуя подвох.
– Точно-точно, – поддержала розыгрыш Василиса. – Батюшка отполирует лысину и так обрадуется, что две денежки тебе даст.
– Ну ладно, – ответила младшая сестра. В ее глазах плескалась мука: с одной стороны, серьги хотелось новые, а с другой – было жалко расставаться с платьем. Но желание иметь обнову победило, и Елена согласилась.
Старшие сестры принялись за работу. Они растеребили тюфяк, и Василиса Премудрая принялась мастерить куклу, а Марья резала на полосы многострадальные нижние юбки. Елена, не в силах наблюдать за таким обращением с ее вещами, уснула. Она сладко посапывала на мягкой пуховой перинке, укрывшись одеялком из гагачьего пуха, и во сне видела новые серьги.
Утро только готовилось Лукоморье обрадовать – еще не появились первые солнечные лучи, но звезды уже потускнели, а небо перестало быть совсем темным. Темнота ночная разжижилась, посветлела, обещая скорый рассвет. В лесу соловьи уже заливались сладкими трелями, создавали романтическую атмосферу.
Оно и кстати было, потому что Водяной на коряге у пруда не один сидел. У него свидание было – наконец-то невеста из земель Италийских прибыла! Звали невесту не по-нашему красиво – Нимфушка. Водяной с удовольствием выговаривал имя невесты, так уж повелось, что нравилось ему все экзотичное, редкое. И хотя знакомцы над его пристрастием ко всему чужеземному посмеивались, сам Водяной был раз и навсегда уверен, что только в далеких землях знают, как надобно жить. А случилась эта уверенность потому, что довелось как-то услышать Водяному мудрые слова, которые при нем промолвила Василиса. «Нет пророка в своем отечестве», – сказала тогда царевна, и мудрость эта крепко засела в уме речного хозяина. И хоть сохли по Водяному русалки да кикиморы болотные, хоть и злились сильно, что холостяк на них не смотрит, но Водяной по вопросам брака имел твердую позицию и всем претенденткам выдвигал обязательное условие: его жена должна иметь заграничное гражданство. А на кикимор и других местных красоток он внимания не обращал – чего бы им не сохнуть, спрашивается? Мужчина-то он хозяйственный и зажиточный.
Нимфушка Италийская глаза имела бездонные, цветом что вода морская. Волос спускался волнами до самого копчика – зеленый, словно водоросли заграничные, какие ламинариями называются. Лицом она была хороша, нравом смешлива. И вообще, в ее характере было проявлять дружелюбие и приветливость к каждому встречному-поперечному. Пока на берегу пруда шел свадебный пир, она дружелюбно и с Лешим поближе познакомилась, и с Полевиком, и даже Анчутку вниманием не обошла.
– Ты с ней наплачешься, – предупредил друга Леший, – она с таким дружелюбием рога тебе подсуропит знатные, что у оленя благородной породы, какие в Аглии водятся.
– В Аглии, говоришь? – переспросил Водяной. – Ну ежели олень тот аглицкий, то я и на рога согласен. Лучше благородным оленем рогатым быть, чем козлом безрогим провинциальным.
– А кто ты есть?! – вспылил Леший. – Козел безрогий провинциальный и есть!
– Нет, брат, ты определись – безрогий я или рогатый! – Водяной встал и грудь выпятил.
– Э-эх, дурень ты, – проворчал Леший и сплюнул. – И что тебе все заграничное глаза застит? Получается, ежели из стран далеких прибыло, то ты это кушать будешь?
– Конечно, – согласился Водяной.
– А ежели то кушанье хуже навозу медвежьего будет и совсем несъедобное?
– У иноземцев плохого нет, – сказал, что отрезал, Водяной, не давая разрушить свою веру. – У иноземцев все лучше нашего!
Леший только руками развел. На том пир свадебный и кончился.
Нимфушка ни слова не понимала по-лукоморски, но это не мешало ей лопотать, не умолкая ни на минутку.
– У меня в реках и осетры водятся знатные, и стерлядь. – Водяной расписывал хозяйственные достижения, пребывая в романтическом настроении. – И жемчугов речных немерено, и других богатств.
Но Нимфу Италийскую богатства жениха вовсе не интересовали. Она схватила Водяного за уши, впилась жадными губами в его губы да так за собой на дно озерное и увлекла. Водяной от этого напора растерялся до такой степени, что даже сопротивления не оказал – только хвостом по воде раз-другой плеснул.
А Леший после пира в лесную берлогу направился. Дома он посмотрел на супругу новым взглядом, сравнил ее с любвеобильной Нимфой – и пересмотрел свое отношение к жене. Родной ему Лешачиха показалась, верной, как лебедь. О том, что на такую страхолюдину никто и не позарится, Леший как-то и не вспомнил. И характеру своей половины – склочному да тяжелому – порадовался. Подумал он, что это в любом случае лучше, чем дружелюбие на кого попало распространять, как то Нимфа Италийская делает. Может, у них в Италиях и заведено так, но здесь нравы дремучие царят, лукоморские, рассуждал лесной хозяин. И у одной бабы – какой бы породы она ни была – один мужчина должон быть! С такими мыслями Леший лег спать, сразу же после того, как Лешачиха закатила ему скандал за долгую отлучку и возвращение домой в нетрезвом виде.
Предутренние часы самые тихие, сон в такое время крепче крепкого. Только Василисе не спалось. Все ворочалась, то и дело открывая глаза: не проспать бы. И поэтому, как темнота отступать стала, растолкала она Марью. Марья Искусница мигом глаза открыла и вскочила с постельки. Укрепили царевны веревочную лестницу, в окно ее опустили, переживая, достаточно ли длинна она. Но лестница размоталась до самой земли. Сестры осторожно вылезли из окна, спустились вниз. Отчаянные они были, страху совсем не ведали, что, учитывая полученное воспитание, было неудивительно. А если уж совсем откровенно сказать, то никакому воспитанию их вовсе не подвергали, а потому в исполнении своих желаний они не знали границ.
Подхватили царевны чучело, наряженное в платье младшей сестры, и тихонько пошли по улице к крепостной стене. Уже совсем близко к околице были, как вдруг услышали крик:
– Стойте, меня забыли!
Оглянулись царевны и увидели, что за ними, путаясь в юбках, бежит младшая сестра.
– Вот дура-то, – прошептала Василиса. – Так она все Городище перебудит!
– И когда она все эти юбки на себя нацепить успела? – удивилась Марья, наблюдая, как Елена Прекрасная с трудом удерживает собранные в гармошку подолы на китовом усе и тяжелый шлейф. – И ведь наверняка макияжу на лицо пару пудов намазала за такое ограниченное время!
– Точно, – кивнула старшая сестра, приглядываясь в рассветных лучах к бегущей Елене. – Будто не ловить змея поганого собралась, а на свидании с ним миловаться!
Не хотели они Елену Прекрасную с собой брать но деваться было некуда. Так и пошли втроем в чистое поле, направляясь к лесу, где на самой опушке притулилась изба богатыря Выпей Море.
Избенка та была совсем старой, покосившейся. Храп в избе такой стоял, что диву даться можно – как домишко по бревнышкам не развалился?
Богатырь Выпей Море был ленив, как кастрированный кот, и с места вставал, только когда жажда его одолевала. Тогда он кое-как раскачивался, с постели вставал и шел в Городище, к царскому терему. Там он Марью Искусницу дожидался, клянчил у нее меду хмельного, либо сурицы, либо на худой конец пива бочонок. А на другой день, когда мед из организма начинал выходить, снова к Марье шел – на этот случай ему квас требовался либо сбитень. Выпить мог богатырь очень много, отсюда и прозвище – Выпей Море.
– Богатырь, вставай, дело есть, – позвала Василиса, стуча в закрытые ставни.
– Какие могут быть дела в такую рань? – ответил лентяй.
– Важные дела, твоего присутствия требующие, – сказала старшая царевна.
– Для меня важно, чтобы в животе было сыто, – проворчал Выпей Море и снова захрапел.
– Квасу больше не дам, – веско заметила Марья.
– Так бы сразу и сказали, что шантаж, – недовольно буркнул богатырь, но из избы вышел. – А то дела, дела…
Выпей Море действительно был богатырем – роста высоченного, весу в нем тоже немало было. Над поясом нависал живот, огромный, как гора Араратская. Ни одна лошадь богатыря не выдерживала, а стоило ему на повозку взгромоздиться, так все вокруг со смеху падали – словно взрослый мужик на детский горшок уселся! И усидеть на телеге богатырю больше двух минут ни разу не удавалось – телега немедленно рассыпалась, будучи не приспособленной к такому перегрузу.
Смотрел богатырь обычно из-подо лба, слегка набычившись. А смотрел так потому, что ровно взгляд к людям обращать не получалось – щеки мешали. Они у Выпей Море круглыми были, наползали на глаза.
– Не ворчи, – успокоила его Марья Искусница, стукнув по животу. – Вода нам нужна. Здесь неподалеку пруд есть, ключи там со дна бьют холодные.
Выпей Море что-то неразборчиво буркнул, и отряд направился в лес.
Пруд был неспокоен. Обычно сонные в это время лилии так и раскачивались на поверхности, хотя ветра не было. Богатырь зашел по колено в воду, нагнулся и с шумом сделал первый глоток. Уровень воды стремительно понижался, пока не оголилось устеленное илом дно.
И предстала взгляду компании такая пикантная картинка, что Выпей Море чуть воду обратно не выплюнул, да Марья вовремя меры приняла – закупорила ладошкой богатырю рот.
На дне, на уютном ложе из водорослей, в истерике бился Водяной. На нем сидела новобрачная и с большим остервенением колотила несчастного кулаками. Она громко кричала, слова произносила так быстро, что толком и не разобрать, чего лопочет. Ухо улавливало только обрывки.
– …Отдельно апартаменто… удобство элитарно… – не по-нашему вопила иностранка.
Потом она, видно, устала жениха колотить, спрыгнула с него и к берегу пошлепала, на ходу сворачивая в жгут волосы и выжимая их.
– Куда, Нимфушка?.. – прорыдал Водяной, пытаясь удержать зеленую подружку.
– Я удалянто к сексуально Амуро, – ответила несостоявшаяся невеста, выбираясь на берег.
– А как же я? – простонал покинутый жених:
– А ты престарело руссо импотенто! – проорала иностранка – и была такова.
Но еще долго в лесу слышалось:
– Сифилито… Кастрато… Импотенто…
– Василиса, переведи, чего она говорит, – растерянно попросила Елена Прекрасная.
– На италийском это обозначает: «Я ухожу, потому что ты мне надоел», – ответила ученая сестра.
Оставив безутешного Водяного биться в истерике, царевны направились к лугу – туда, где росла одинокая сосна. Эта сосна была крепкой, раскидистой – не одно столетье простояла. Царевны приладили на нее сеть, а веревки опустили вниз, свернули в петлю и прикрыли сверху травой. На ловушку уложили наряженное в платье младшей сестры чучело – издалека ту куклу от Елены было не отличить. Вокруг места, отведенного под ловушку, приготовили для костров сухой хворост и сон-траву. Сами в небольшой ложок спрятались, а чтобы сверху их не видно было, прикрылись маскировочной сеткой, какие воевода Потап использует в военных целях. Василиса дала всем мягкие намордники, похожие на свиные пятачки.
– Я эту гадость на личико не надену, – заерепенилась Елена Прекрасная. – Уж больно на свиное рыло похоже!
– А как ты тогда змея ловить будешь? – полюбопытствовала Марья. – Сон-трава тебя сморит, и ничего не увидишь вовсе!
– И не рыла это свиные вовсе, а респираторы воздухоочистительные, – утешила сестру Василиса.
Делать нечего, согласилась красавица надеть неэстетичный предмет.
– А как же Выпей Море воду выплюнет в этом наморднике? – глухо прогудела Елена из-под респиратора.
Сестры переглянулись – в кои-то веки младшенькой удалось и ум проявить, и им нос утереть.
– И то верно! – Василиса задумчиво посмотрела на богатыря. – Вот что, Выпей Море, как только змей в ловушку попадет, ты намордник сними и воду на него выплюнь. А то, что при этом дыма сон-травы нанюхаешься, не беда. Падай спать, дальше сами справимся.
На том и порешили. Ждать им пришлось недолго – послышался шум и хлопанье крыльев. Это Горыныч на посадку заходил, не веря, что добыча так легко в лапы попалась. Он спикировал вниз, подковылял к чучелу и схватил приманку. Подмену-то махом обнаружил, но было уже поздно – задняя лапа Змея Горыныча угодила в веревочную петлю. Тут на него сеть и упала. Змей выпустил три струи пламени – и сон-трава загорелась, не пришлось даже костерки поджигать. Сеть тоже загорелась. Неизвестно, чем бы закончилась эта авантюрная затея, если бы мудрая Василиса не позвала с собой Выпей Море. Богатырь тут же вылил на Змея выпитый пруд. А вылив, вдохнул полную грудь воздуха, наполненного дымом горящей сон-травы. Решив, что на этом его работа закончилась, молодец рухнул на землю и захрапел.
Змей Горыныч, еще до того, как жар его глоток водой остудили, сеть-то все-таки спалил и сделал попытку взлететь, но сонное зелье уже начало действовать. Он тоже рухнул на землю и уснул. Василиса затушила костры, и сестры, празднуя победу, кинулись друг к другу на шею.
– Василиса, смотри. – Елена Прекрасная подергала сестру за рукав.
Та оглянулась – к ним спешил народ во главе с воеводой Потапом.
Когда солнце взошло, няньки да мамки всполошились – чего это царевны не встают? Ну Елена Прекрасная, понятно, понежиться в постельке любила очень, о ней и не переживали. Но вот Марья Искусница с самых первых солнечных лучей начинала хлопотать по хозяйству – а тут нет ее! Пошли они в девичью светелку, а оттуда выбежали с криками да плачем. Шум поднялся на весь царский терем – шутка ли, дочки царские пропали!
Вавила заволновался, не знает куда и кидаться! Вроде из светелки царевен никто не похищал – самовольно ушли, на то указывает лестница, связанная из тряпок. Так бы можно было не волноваться – как ушли, так сами и назад придут, да вот змей поганый похитить их пригрозил. Голова у Вавилы от размышлений кругом пошла, но куда податься, где царевен искать – не знает. Подошел царь к колодцу, воды зачерпнул и в лицо горсть плеснул, чтобы думы нелегкие прогнать да напряжение в голове немного ослабить.
Из воды немедленно всплыл Водяной.
– Да что ж это такое?! – возмущенно пробулькал он. – Опять, царь, дочки твои чудят! Пруд осушили без моего на то позволения, и в момент самый неподходящий, потому как пикантный момент был. И невеста из-за них ушла. Между прочим, не какая-нибудь кикимора болотная, а Нимфа Италийская! Всю воду из пруда к одинокой сосне утащили и там бездарно вылили. И заметь, царь, вместе с лягушачьей икрой, головастиками и рыбешкой мелкой!
Дослушивать жалобы Вавила не стал, мигом на коня взгромоздился. А взгромоздился потому, что в седло вскочить, словно соколу взлететь, по причине возраста и лишнего веса не получалось. Помчался отряд дружинный с Вавилой и Потапом во главе к одинокой сосне. И как раз вовремя успели.
Пока Змей в сонном дурмане пребывал, его на телегу погрузили, в Городище привезли и за лапу кольцом стальным на цепь к столбу приковали.
– Не сорвется? – поинтересовался царь.
– Нет, цепи булатные, а замок аглицкий, – ответила Марья.
– Не сомневайся, тятенька, замки те только разрыв-травой отомкнуть можно, а она у меня в сундуке лежит, – добавила старшая дочь, Василиса. Она тут же неподалеку стояла – Ивану-дураку принцип ловушки на Змея объяснить пыталась.
Иванушка, разинув рот, смотрел на царевну да улыбался – умиленно и глупо. И вряд ли хоть одно слово в его влюбленное сознание пробилось.
Елена Прекрасная в кои-то веки не встряла в разговор, она молча послушала и отошла от людей в сторону, все ближе к Горынычу подбираясь. Царевна была словно зачарованная – не могла отвести глаз от чешуи Горыныча.
– Ой как сверкает, как жаром горит… – бормотала Елена Прекрасная, уставившись на Змея остановившимся взглядом. – Как блещет эта чешуя под солнцем утренним, ярче камней самоцветных изумрудных в казне папенькиной…
И так Елену сверкание это манило, так притягивало, что сопротивляться искушению царевна даже не думала. А вот то, как такую чешуйку с бока Змея Горыныча в свое владение получить, напротив, очень сильно ее интересовало. Тут взгляд царевны упал на лопату, прислоненную к краю повозки. Она взяла инструмент и подошла к пленнику. Потом, подцепив острием чешуйку и используя лопату как рычаг, с силой надавила на рукоять. Змей от боли пришел в себя, сонное оцепенение вмиг слетело с него. Он взвыл всеми глотками и дернулся взлететь. Не тут-то было – цепь крепко держала пленника. Дикий вой встряхнул Городище.
– Да что же ты делаешь?! – Потап подбежал к царевне, забрал у нее лопату и оттащил девушку подальше от беснующегося Змея. – Даже хызрырская орда с пленными так не обращается! – попенял он ей.
– Я только чешуйку на серьги хотела отколупнуть. – Младшая царевна взглянула на воеводу синими глазищами и приготовилась заплакать.
Против взгляда Елены Прекрасной Потап был беззащитен, а уж против слез ее – и подавно.
– Куплю я тебе серьги новые, Еленушка, – пообещал он.
Елена плакать мигом раздумала, просияла белозубой улыбкой, но все одно решила заполучить чешуйку. Потап на царевну засмотрелся, сам улыбаться начал. Но царь Вавила сильно рассердился – Змей от боли да неожиданности мог огнем плюнуть, людей покалечить да Городище поджечь.
– Я тебе сейчас покажу и чешуйку, и серьги! – строго сказал он, вспомнив, что дочери проигнорировали его приказ оставаться в тереме. – А ну марш в светелку, и чтобы носа не показывали! Все трое.
Девицы, понурив головы, побрели во дворец, а царь подошел к Змею.
– Ну зачем, скажи на милость, тебе такие жены? – спросил он, глядя царевнам вслед. – Я-то, понятно, отец, мне деваться некуда, но ты-то, ты зачем добровольно такую беду на свои головы кличешь?
– Сказал, что женюсь, – значит, женюсь, – прорычал старший брат, пресекая попытки Озорника и Умника согласиться с царем.
– Ты, Змеюшка, подумай, – увещевал Старшого царь, – я с самого их рождения покоя не знаю. То у трона ножки подпилили, и я перед гишпанским послом осрамился, то полы какой-то дрянью натерли, что посольство аглицкое чуть не убилось. А когда Василиса иностранные языки выучила, то до войны дело дошло. Старшую переговорить невозможно, средняя из мужских портов не вылазит, только Еленушка радует. – Вавила немного подумал и добавил: – Когда молчит.
– Нет, царь, не уговаривай, – упрямо ответил Старшой. – Мое слово твердое. Сказал – умыкну царевен, значит, так тому и быть!
– Пока что они тебя умыкнули! – рассердился царь. – Ну и сиди на цепи, ежели тебе так приятнее!
И пошел прочь, дела государственные справлять. Народ тоже долго на Горыныча не глазел, разошлись кто куда, и остался Змей в гордом одиночестве.
День прошел быстро. Царевны просидели в своей светлице под домашним арестом. Василиса весь день не отрывалась от книги. Марья тоже нашла занятие, впрочем, она и так никогда не сидела сложа руки. И только Елена вела себя необычно – не ныла, не плакала, на судьбу не жаловалась. Болтать без умолку тоже не стала. И что самое удивительное, в зеркальце ни разу не взглянула, чтобы проверить, все ли с ее красотой в порядке. Старшие сестры не стали доискиваться до причин этих перемен в поведении младшей царевны. Оно и понятно – если бы младшенькая себя вела как обычно, то просидеть с ней в одной комнате целый день было бы невозможно. Долгое присутствие Елены для окружающих обычно заканчивалось головной болью.
А сегодня Елена Прекрасная не отходила от окна. Подперла шечку кулачком и смотрела на улицу. И взгляд ее был таким мечтательным! Она не сводила глаз со Змея Горыныча. Мысленно царевна уже всего Горыныча ободрала и каждую чешуйку в вещицу ювелирную переделала. Она уже и серьги разного фасона представила, и мониста, что от шеи до самого полу свисают, и венец драгоценный, какой, по ее мнению, из фиолетового гребня надлежало сделать. И такими те мечты сладкими были, что задремала Елена Прекрасная прямо у окошка. А когда носом в подоконник клюнула, то сон прошел совсем. Царевна к столику своему кинулась, тряпицу нашарила, водой смочила да к носу приложила – а ну как опухнет?
И тут обнаружила она, что сестры давным-давно спят. И дружинник, что приставлен охрану нести за дверями, тоже спит – это по храпу молодецкому понятно. Подошла Елена к сундуку Василисы, в вещах ее порылась и мешочек с разрыв-травой обнаружила. Сцапала скорее да к окну кинулась. За окном уж ночь звездная была, луна половину неба заняла. И так приятно чешуйчатая шкура Горыныча в лунном свете поблескивала, что Елена не выдержала. Она вылезла в окно и по лестнице, сделанной из ее юбок, спустилась вниз. Лестницу ту в суматохе забыли убрать, чему сейчас Еленушка сильно порадовалась.
Спустилась она во двор и прямиком к Горынычу направилась.
– Василиса, вставай! – Марья проснулась из-за того, что ставенка стукнула, и, не обнаружив Елену в кровати, выглянула в окно.
Она успела заметить сестру, крадущуюся к столбу, на котором томился Змей. Старшие царевны переглянулись – понять то, что сейчас Елена совершит очередную глупость, не надо было много ума. Они кинулись за сестрой – как были в ночной одежде, так по лестнице веревочной и спустились.
– Змей, а Змей? – спросила Елена Прекрасная, подкравшись к Горынычу. – А когда ты на цепи помрешь, то чешуя потемнеет?
– Конечно, – ответил Старшой, подмигнув братьям, – и не только потемнеет, но и рассыплется в прах.
– Ой, так из нее потом ни сережек не сделаешь, ни бус не выточишь! – ужаснулась царевна.
– Точно. – Старшой хитро ухмыльнулся, предвкушая скорое освобождение. – А умрем мы прямо сейчас.
– Почему это сейчас? – Царевна даже руками всплеснула. – Погоди, Змеюшка, не умирай прямо сию минуту, подожди, пока я с тебя чешуи наковыряю!
– Да толку с того? – включился в разговор Умник. – Если мы в неволе умрем, то чешуя все равно вместе с нами светиться перестанет.
– И что, никак не спасти чешую?
– Есть один способ, – проговорил Старшой, мысленно поблагодарив за помощь Умника.
– Какой?
– Если мы с жизнью простимся, будучи свободными, то чешуя останется прежней.
– А ты точно умрешь? – спросила Елена. Страх еще боролся с жадностью, но медленно проигрывал.
– Точно, – включился в интригу Озорник. – У нас сердце слабое! Гы! – И он ударил кулаком в грудь.
– Ну ладно. – Елена развязала мешочек и на цепи с оковами, что Горыныча на месте удерживали, высыпала разрыв-траву.
– Не смей!!! – послышался крик.
По улице к ней бежали сестры, но было поздно. Замок рассыпался в пыль, цепь разлетелась по звеньям. Змей скинул с себя оковы и сгреб царевен в охапку – всех трех, затем расправил крылья и взлетел над разбуженным городком.
– Стой, супостат!!! – Это царь-батюшка кричал с земли, но Змей удалялся, не обращая внимания ни на крики, ни на летящие вслед копья.
В Городище уже били в колокола, дружина седлала коней во второй раз за последние сутки.
– Вперед! – крикнул воевода Потап, и передовой отряд сорвался с места.
Всадникам предстоял длинный путь к Стеклянной горе.
В эту ночь все Лукоморье узнало о полете Горыныча, потому что летел он так шумно, словно обладал реактивным мотором. И звук тот реактивный изо рта Елены Прекрасной вырывался. Визжала младшая царевна прямо-таки с непревзойденной гениальностью. Даже ее сестры зажали руками уши, чтобы того визга не слышать.
– Ну и зачем они нужны? – ворчал Умник. Ему тоже хотелось заткнуть уши, но было нечем – лапы заняты царевнами.
Старшой упрямо молчал, и только крыльями быстрее взмахивал. Уж и в замок прилетели, и украденных невест на пол поставили, а визг все не прекращался.
– Увлеклась, наверное, – предположил Умник, глядя на Елену выпученными от удивления глазами.
– Сейчас стены обрушатся, – заметил Озорник, с опаской взглянув на потолок.
– Точно, уже вибрируют, – поддержал брата Умник. – Интересно, как в такой хрупкой девушке помещаются такие мощные легкие?
– Я не знаю! – рявкнул Старшой. – Я думаю, как во мне помещается такое терпение! Я за всю дорогу ее не прижал ни разу, хотя имею дикое желание придушить паршивку горластую!!!
– Ого, первая супружеская ссора?! – ухмыльнулся Озорник, за что тут же получил оплеуху от старшего брата.
А Елена Прекрасная не прекращала визжать. Она сидела на полу и дрыгала ногами, поднимая клубы пыли. Василиса молчала – она с интересом рассматривала помещение. Марья, проигнорировав недоуменный взгляд Змея, прошла к открытому сундуку, что-то достала и вернулась к компании. Она показала Елене зеркальце в драгоценной оправе и, легонько шлепнув ее по щеке, сказала:
– Будет твоим, если закроешь рот.
Тишина наступила мгновенно.
Елена вцепилась в зеркало, с благоговением провела пальчикам по крупным камням, вправленным в золотую рамку, а Марья повернулась к Горынычу и спросила:
– Я немного пороюсь в твоих сундуках? Там инструменты неизвестные да чертежи странные.
– А чего такая спешка? – удивился Старшой. – Я думал, вы сначала порядок наведете, еду приготовите.
– Некогда, – ответила Марья, – батюшка нас спасать поехал, скоро здесь будет. – Она снова нагнулась над сундуком и уже из его недр воскликнула: – Василиса, тут еще и книги есть!
– Где?! – вскинулась Василиса Премудрая.
– Да в сундуке ничего интересного, – заметил Умник. – В библиотеке побольше будет.
Старшая царевна подхватила подол ночной рубашки и кинулась из залы вон.
– Не туда! – крикнул было Озорник, желая подшутить над царевной, но Василиса не обратила на окрик никакого внимания. Она по запаху чувствовала, где книги лежат.
– Ты зеркальце получила?! – рыкнул Старшой на Елену Прекрасную.
Та кивнула, прижав драгоценную вещь к груди. По ее лицу было видно, что царевна приготовилась защищать понравившуюся вещицу до последнего визга. Старшой сделал грозное выражение морды и нагнулся к самому лицу пленницы:
– Наведи во дворце порядок, еду приготовь – получишь за это целый сундук добра!
И, взмахнув крыльями, вылетел в распахнутое окно. Дел особых не было, но оставаться в одном помещении с горластыми девицами охоты Старшой не испытывал. Теперь и он задался тем же вопросом: на что ему такая головная боль нужна? Так и летал Змей Горыныч над спящей землей, каждая голова о своем размышляла.
– Я вот что-то не пойму, Старшой, мы на царевнах жениться собираемся или на работу их нанимаем? – промолвил Умник, наконец нарушив молчание.
– Ты о чем? – Старшой от такого вопроса впал в растерянность – он с этой стороны похищение царских дочек не рассматривал.
– Как-то прагматично все получается, – продолжал развивать тему младший брат. – Свари еду – получишь сундук добра.
– Точно, Умник, – поддержал брата Озорник. – За такую оплату я бы и сам убрался.
– А нас бы куда дел? – мрачно поинтересовался старший брат. – Организма у нас одна, и к ведению домашнего хозяйства эта организма ну совершенно не приспособленная!
– Я об этом не подумал. – Озорник умолк и задумался о том, что Умник прав – ничего хорошего из затеи Старшого не выйдет. Ну другого роду-племени царевны, какие из них жены для порядочного змея? – Может, действительно, проще было бы уборщиц нанять? А, Старшой? Договорились бы с царем Вавилой, он мужик неплохой, понимающий: мы бы ему камни самоцветные отдавали, а он нам молоко бы отправлял, работниц в дом – тятеньке в помощь. Да мало ли что может понадобиться? А царь правильно нас предупреждал о своих дочках – они же ненормальные в полном совершенстве! Другие девицы в плену слезы бы проливали, а эти так увлеклись, что даже и не заметили, как мы дворец покинули!
Ничего не ответил Старшой, крепко задумался о том, к чему порой может привести неконтролируемое упрямство. И дались же ему эти царевны! Что с ними делать, старший брат не знал. Отдать назад – как-то не по чину будет. Зачем тогда умыкнул, спрашивается? У себя оставить – тоже не дело: есть подозрения, что с ними всю жизнь на одной территории находиться очень неудобно Так ничего путного в голову и не приходило. Пока он думу тяжелую думал, братья его уснули, свесив головы. Но Старшой все махал и махал крыльями, так и долетел до мирового дерева – дуба солнечного. От дуба решил к дому поворачивать да на месте решать, как дальше с царевнами поступить.
И все бы ничего, но случилось на ветвях дуба солнечного быть Яриле и Уду. Скучали они сильно – сурица кончилась, а учинить розыгрыш ночью не над кем. Увидели они Горыныча, переглянулись и быстренько огромную ветвь вниз загнули – как раз так, чтобы Змей теми головами, что вниз висят, зацепился.
Старшой в раздумьях летел, о братьях как-то и не вспоминал. А чего о них вспоминать – храпят, как сурки, ну пусть храпят. И потому для средней головы резкое торможение стало большим сюрпризом, а для младших братьев сюрприз этот вообще вырос до размеров катастрофы. Когда Горыныч крайними головами о ветвь стукнулся, озорники отпустили дерево – ветвь попыталась прежнее положение занять, давай раскачиваться вверх-вниз. Горыныча вокруг ветки так закрутило, что шеи длинные не только спиралью замотались, но и на узлы завязались. Шипел он от боли, но огнем плеваться не мог – глотки прижало.
А Ярила с Удом по ладоням друг друга хлопнули и полетели дальше – озорничать.
До самого утра Змей Горыныч шеи распутывал, а царевны в это время были предоставлены сами себе. Но они по поводу этому не беспокоились, каждая себе занятие по душе нашла.
Елена Прекрасная, представив богатства невиданные, какие в сундуках хранятся, поспешила на кухню. Сундуков великое множество, потому царевна захотела с порученным делом скорее справиться и приступить к сортировке сокровищ.
Кухня в хрустальном дворце была огромной – терем царя Вавилы целиком бы в ней поместился. И в отличие от залы, в которой Змей оставил пленниц, в кухне все сверкало чистотой. Мягкий полумрак добавлял уюта – в хрустальном дворце темноты отродясь не было, всегда стены мерцали. Царевна подошла к печи и с большой растерянностью посмотрела на огромный котел. Чудеса да и только – печь не затоплена, а котел нагревается!
Раньше Елена Прекрасная никогда не была на кухне. Они вообще ничего не умела делать. В родительском доме было кому заняться хозяйством. Если бы не обещанный Змеем Горынычем сундук добра, Елена бы развернулась на каблучках и, брезгливо сморщившись, убежала бы. Рассматривать сокровища гораздо интереснее. Можно, конечно, позвать Марью Искусницу – она быстро приготовит и завтрак, и обед, и ужин, но ведь тогда придется делиться добром! Елена Прекрасная обреченно вздохнула и принялась за приготовление пищи.
Завтрак от Елены Прекрасной готовился просто, без кулинарных излишеств. Что в ларях, мешках, корзинах и коробах нашла, все в котел и свалила. Воды долила, крышкой накрыла и утерла выступивший на лбу трудовой пот. Потом посмотрела на дело рук своих – и посчитала работу выполненной. Подхватила Елена Прекрасная юбки, чтобы под ногами не путались, и понеслась в зал, уставленный сундуками всех размеров, коробами и коробочками, ларцами и ларчиками, шкатулками и шкатулочками. Она открыла самый большой сундук, и под потолком хрустального зала заметался ее восхищенный визг.
Марья Искусница слышала вопли сестры, но не обращала на них внимания. Она изучала чертежи. Царевна со свойственной ей практичностью выбрала те, что могут пригодиться в хозяйстве, со вздохом отложив очень интересные, но, на ее взгляд, совершенно бесполезные схемы. Из отобранных – после невероятных мучений – она выбрала один и, достав инструменты, принялась мастерить небольшую модель. Потом, когда она вернется домой, сделает большую самоходную телегу, а пока девушка строгала, пилила, вытачивала металлические детали для маленького макета.
У Василисы Премудрой тоже разбегались глаза – столько книг, собранных в одном месте, она никогда не видела. Дубовые шкафы уходили под потолок, теряясь в хрустальном свете дворцовых стен. Решив, что с чего-нибудь все равно надо начать, царевна зажмурилась и достала первый попавшийся под руку фолиант.
– «Ме-зо-зой-ски-е реп-ти-ли-и», – прочла она незнакомые слова и наугад открыла книгу. – Ух ты!
Больше Василиса не произнесла ни звука, опустилась на грязный пол, игнорируя чистоту ночной рубашки, а взгляд в книгу опустила. Картинки в той книге и впрямь были занятные. Василиса, с трудом разбирая непонятные слова, погрузилась в чтение. Она внимательно рассматривала рисунки, читала труднопроизносимые названия и порой надолго задумывалась, анализируя полученную информацию. Наконец мысли ее сложились в правильную картину. Захлопнув фолиант, девица с минуту подумала, потом резко вскочила и отправилась на поиски сестриц.
Марью она нашла быстро – та вовсю стучала молотком, разбирая непонятный механизм. Игрушечная модель самоходной машины уже готовая рядом стояла.
– Марья, я знаю, как от Горыныча избавиться! – воскликнула Василиса.
– Я тоже, – ответила сестра, не отрываясь от работы. – Здесь есть все, чтобы построить самоходную телегу. Если сделать колеса съемными и первоначально поставить ее на полозья, то и склоны Стеклянной горы не помеха.
– Да я не о бегстве, – воскликнула Премудрая, – я о том, как от него совсем наше царство избавить! Смотри сама – тут все написано!
И Василиса открыла книгу. Марья внимательно рассмотрела рисунки и согласилась – сестра была права. С сожалением прервала Искусница начатую работу и отправилась вслед за сестрой разыскивать Елену Прекрасную.
В каком зале находится младшенькая, определили по Еленушкиному восторженному визгу. Та нарядилась в невероятно сверкающее платье, увешала себя украшениями, а теперь рассматривала всевозможные баночки, бутылочки, флакончики с духами, красками и кремами.
– Елена, мы придумали, как сбежать от змея поганого… – начала было старшая сестра, но Елена Прекрасная совсем невежливо перебила ее.
– Я остаюсь, – заявила она тоном, не терпящим возражений.
– Почему?! – Сестры просто оторопели, и ответа у них на такое заявление не было.
– Здесь столько добра разного, и я не могу решить, что с собой взять, а что оставить. Расстаться с таким богатством я решительно не могу, поэтому остаюсь сама.
– Вот жадоба, – вздохнула Марья, осуждающе посмотрев на сестру.
Та снова нырнула по пояс в сундук. Василиса подумала, что отвлечь Елену от ее занятия – дело немыслимое, и продолжила речь, обращаясь только к Марье Искуснице:
– Я думаю, Марьюшка, что Горыныч привязался к нам только потому, что не может найти невесту своего роду-племени. В этой книге написано, что на самом деле Горынычей на свете видимо-невидимо!
– Ну и где же их невидимо? – Марья скептически посмотрела на старшую сестру. – Змей сам сказал, что полсвета обыскал, а никого так и не нашел.
– Значит, не те полсвета обыскивал, – отрезала Василиса. – В Мезозое их искать надо! Мезозой – то страна дивная, находится на краю света.
– Не получится, – снова возразила практичная Марья. – Без карты не получится Змеевых сродственников найти.
– А для этого батюшке надо весточку отправить. Пусть у купца Садко спросит. Тот везде был, даже под водой торговал с морскими царями. А где этих рептилиев искать – уж наверняка точно знает!
– Ты почему так уверена? – с сомнением спросила Марья.
– Он мне чешуйку показывал. Такую же, как у Горыныча.
– У Садко есть змеиная чешуйка?! – взвизгнула Елена, вылезая из сундука. – Что же вы, сестрицы, раньше молчали?!
– А то и молчали, что тебя жалели. Ты же себе из нее пудовые серьги закажешь сделать, – Марья хитро посмотрела на младшую сестру, – а ну как уши оторвутся?
Елена надулась, но что ответить – не знала. Как ни смотри, а сестра права.
Тут зашумело да загрохотало, кто-то завыл и застонал. Марья на звук кинулась, Василиса следом за ней побежала, а Елена в сундук запрыгнула, крышкой сверху прикрылась, но щелочку небольшую все же оставила – чтобы от любопытства не помереть.
В кухонной комнате царевны увидели странную картину – на столе прыгал домовой, он горестно стонал, потом его стоны сменялись воплями. Маленький хозяин потрясал кулаками, выдирал клочки волос из своей жиденькой шевелюры и причитал:
– Ой да что ж это вороги сделали-и?! Да что ж это супостаты учинили-и?!
Кухня и впрямь выглядела так, будто по ней орда тмутараканская промчалась. Стены уляпаны бурыми пятнами, печка будто слоем сажи покрыта, а из котла во все стороны брызги. Запах на кухне стоял такой, что впору снова Василисины респираторные намордники надевать.
– Ox! – только и смогли вымолвить царевны, увидев такой беспорядок.
Елена Прекрасная, не услышав криков сестер, решила, что им ничего не угрожает, а значит, и ей тоже. Вылезла она из сундука и поспешила на кухню. Это что ж получается, происходит что-то интересное – и без нее?!
– Ой да весь продовольственный запас извели-и, – рыдал домовой, – да чем же теперь сыночку кормить буду-у?!
– И ничего я не извела, – фыркнула младшая царевна, выглядывая из-за спин сестер. – Я завтрак знатный приготовила.
– Хотела бы я увидеть, какую такую знать таким варевом кормят? – скривилась Марья Искусница и зажала пальчиками носик.
Дворцовый тем временем рыдать перестал и глянул на девиц с большим любопытством.
– Так это вы – невесты сыновы? – поинтересовался он скорее для порядка.
Василиса Премудрая рассмеялась:
– Везет нам, сестрицы, прямо нарасхват невесты! То Змей нас в жены решил взять, то вот домовик к сыну сватает!
– Ну во-первых, я не домовик, а Дворцовый, ибо это имя мое, потому как во дворце живу. А во-вторых, сыночку моего змеем не смей называть, ибо Горыныч он!
И действительно, Дворцовый очень отличался от Домовика, который присматривал за их теремом. Одет он был странно: тонкая рубаха с короткими рукавами была расписана на груди непонятными знаками, портки синие, прострочены белыми швами, со множеством карманов в самых нелепых местах. Обут Дворцовый был в странные матерчатые лапти на белой подошве со шнуровкой. А в остальном – домовой как домовой. Такая же, как у всех его собратьев, бородка, внимательно-подозрительный взгляд прирожденного завхоза, маленький рост и непропорционально большие руки.
– Странное несоответствие получается, – возразила Дворцовому Марья Искусница. – Ты вон хозяин маленький, как же чудище о трех головах сыном твоим стало?
– Да, откуда вообще в наших краях Змей Горыныч появился? – спросила Елена Прекрасная, чувствуя, что сейчас от любопытства лопнет на мелкие кусочки.
– Откуда Горыныч взялся? А пойдемте, покажу. – И Дворцовый поманил девушек за собой. – Дворец-то светлый, ибо хрустальный, – говорил он на ходу, – вот я и прячусь по сундукам. А то, бывало, день с ночью путал, аки младенца несмышленая. На весь дворец только одна темная комната, но я не люблю там бывать, ибо воспоминаниев у меня там много возникает. В этой каморке-то и появился на свет Горыныч. Раньше-то во дворце Кощей Бессмертный жил. Ох и вредительный злодей был! С ним, помнится, еще ваш дед воевал, да и прадед тоже. И отцу вашему, царю Вавиле, тоже досталось. Так вот, этот Кощей веру большую в приметы имел, ибо суевериев боялся. Ему по малолетству не то цыганка, не то кака друга ведьма нагадала, что помрет он смертью лютой, а смерть его в яйце спрятана. И рассказала та гадалка, где это яйцо смертоносительное лежит. Кощей туды спутешествовал, яйцо отыскал и во дворец приволок. В темной каморе схоронил, ибо боялся, что на глаза кому попадет. А я вот думаю, – старичок остановился и лукаво посмотрел на царевен – те слушали, затаив дыхание, – я вот думаю, что он сам на него смотреть боялся, ибо кому ж радостно ежеденственно на смертушку свою любоваться?
– А дальше что? – не удержалась от вопроса любопытная Елена.
Она так увлеклась рассказом домового, что даже не смотрела по сторонам. А посмотреть было на что. Прозрачные стены не скрывали внутреннего убранства залов, заполненных невероятными заморскими диковинами.
– А дальше вот что было, – продолжил рассказ Дворцовый. – Залетел как-то к Кощею в гости дух неприкаянный, привидений злобствующий, попроведовать, значится. Ну и давай приставать, мол, как это ты, Кощей, столь долго живешь. Я-де уже триста лет как помер, а ты даже не изменился. А Кощей ему и отвечает, мол, смертушку я свою спрятал, ибо умный. Ну дух давай приставать, говорит, врешь ты, приятель. Тут-то Кощей и взвился. Это я, говорит, вру? Пойдем, покажу. И привел его в эту камору. – Тут домовой распахнул неприметную дверцу в хрустальной стене, и царевны увидели маленькую темную комнатку, которую иначе чем каморкой назвать трудно. Каморка была совершенно пуста, пыльный пол устилали обломки скорлупы, а у порога ровной пирамидкой возвышалась горка пепла. – Открыл Кощей эту дверь, – сказал Дворцовый, важно поглядывая на царевен, – да и похваляется: смотри, мол, на мою смерть. Привидений злобствующий удивляется, а Кощей грудь колесом выпятил, ибо самым хитрым себя посчитал, и самодовольством до краев наполнился. И все бы ничего, да тут солнце как раз взошло. Лучи через хрустальные стены преломились, аки через призму какую, да в силе своей увеличились. Так всем жаром усиленным солнце по яйцу и треснуло. Скорлупа развалилась в стороны, вылез оттуда змееныш маленький о трех головах – Горыныч наш – да сразу огнем из всех трех глоток и полыхнул. Тут-то Кощею и смерть пришла, ибо вспыхнул как факел да и осыпался горсткой пепла.
– Каков злодей этот Горыныч! – возмутилась Елена Прекрасная. – Не успел народиться, как сразу же Кощея спалил!
– А Горыныч этого и не заметил, – старичок вздохнул, вспоминая те времена, – ибо слепой на свет появился, аки котенок новорожденный. Тыкался носами по углам да пищал и плакал. Мамку, наверное, искал. Ну я его выхаживал да подкармливал, пока он по малолетству сам не умел. Добро разное у Лешего на продукты выменивал.
– А потом? – не унималась Елена Прекрасная.
Старшие царевны рассказ домового тоже с большим интересом слушали, но вопросов не задавали – и так все понятно было.
– А что потом? Потом Горыныч рос не по дням, а по часам, аки богатырь какой. Красивый вырос, смышленый. – В голосе Дворцового слышалась отеческая гордость. – Да вот беда – тоска на него нашла. Полетел искать сродственников своих да сотоварищей, а вернулся ни с чем. Вас-то он от отчаяния умыкнул.
– Конечно, мы ему не подходим, – вздохнула Елена Прекрасная. – У него вон бе… бекомплект какой большой. А мы-то что с этим делать будем?
– Ну применение всему можно найти, – проговорила практичная Марья. – Например, Еленушка, ты бы могла вокруг этого боекомплекта танцы танцевать, как те девки срамные хранцузские.
– Ты шутишь?! – догадалась Елена и, отвернувшись от сестры, спросила у Дворцового: – А Кощей что?
– А что Кощей? – Старичок кивнул на горку пепла. – Как осыпался, так и лежит на пороге, болезный. Я вот что думаю… Прибрались бы вы в доме, а? У Горыныча лапы не приспособлены для мелкой работы, а я один не поспеваю – дворец-то огромный. Да и запустил, честно скажу, ибо в тоске великой по Горынычу пребывал, из рук валилось все.
Девушки с радостью согласились помочь и, не тратя времени на разговоры, принялись за дело. Марья Искусница пошла приводить в порядок правую часть дворца, Василиса Премудрая – левое крыло, домовой направился с ними, показывать, где что лежит, что можно трогать, а что нельзя. И только Елена Прекрасная не сдвинулась с места. Она, не отрываясь, смотрела на пирамидку пепла, которая раньше была Кощеем Бессмертным, и смахивала с длинных загнутых ресниц горючие слезы.
– Так и лежит неприкаянный, – всхлипывая, шептала она, – никто его не вспомнит, никто не поплачет о нем на могилке. Да и могилки-то у него, бедненького, нет.
Елена решительно утерла слезы, расстелила на полу платок и смела в него прах. Решила она, что хоть Кощей и злодеем был, но похоронить его надо по обычаю.
В хрустальном дворце кипела работа. Марья Искусница разобралась в непонятных порошках и жидкостях, скорее угадывая, чем что моют, нежели понимая. Она нашла альпинистское снаряжение и теперь висела под потолком, поливая из шланга хрустальные своды. Василиса стояла внизу и качала ручку небольшого устройства, которое называлось насосом. Во дворце стоял резкий, неприятный запах.
– Марьюшка, ты уверена, что эта жидкость для уборки? – поинтересовалась Василиса. – Я бы не стала так рисковать, все-таки на бутылке написано «ХЛОР АМИНЬ»…
– Уверена, – лаконично ответила Марья, не прерывая своего занятия.
Василиса пожала плечами и, так как сестра откинула шланг, переключившись на нависшую по углам паутину, взяла швабру и тряпку и быстро прошлась по многочисленным залам и лестницам. Мыть хрустальные полы – одно удовольствие, будто на зимнем пруду на коньках катаешься. Потом она смахнула пыль с зеркал и, решив, что дело сделано, направилась в библиотеку.
Когда Змей Горыныч вернулся, то дворец просто сиял, а невест было не видно. На кухне его ждал завтрак – огромный котел, полный бурды грязно-коричневого цвета.
– Что это? – брезгливо сморщился Умник.
– Кажется, еда, – неуверенно предположил Старшой.
– Точно, еда. – Озорник зачерпнул лапой остывшее варево и отправил его в пасть. – Вкусно! А вы что не едите?
– Что-то не хочется, – проворчал Старшой, наблюдая, как пустеет котел.
– Знаешь, Озорник, у меня складывается такое впечатление, что это уже один раз ели, – задумчиво произнес Умник, не зная, что в точности повторяет предположение Василисы Прекрасной. – Если бы у нас в доме было животное, то я ни за что не разрешил бы тебе даже прикоснуться к этому вареву.
Он умолк, прислушиваясь к странному звону. Позвякивая колокольчиком, в кухню вошла злосчастная корова. Животина уже к передвижению по скользким хрустальным полам приспособилась и теперь вот искала выход к зеленой травке. Братья уставились на нее, потом на опустевший котел, а потом поднялась поварешка и опустилась на ту голову, которая только что ела. Это Старшой взял управление общим организмом на себя.
– Ну и что? – обиделся Озорник. – Я не брезгливый, а глотка у меня луженая.
– Организма у нас одна, не забывай об этом! – рявкнул Старшой. – Ты что, забыл, Умник рассказывал о том, как психические процессы влияют на пищеварение?
– Это ко мне не относится, – огрызнулся Озорник. – Ты это тому скажи, чьи психические процессы сено жрать позволяют.
Тут Горыныч несчастную животину лапами сгреб да снова в окно вылетел. Поставил корову на землю – та обрадовалась и ну траву жевать. А Змей взлетел и увидал, что к Стеклянной горе уже войско лукоморское подходит. Змей Горыныч подлетел поближе – войско ему показалось серьезной силой.
– Ну и что делать будем? – поинтересовался Озорник, отбивая копья, которыми сразу же ощетинилось войско при виде врага.
– Воевать, – просто ответил Старшой.
– Ребята, а нам оно надо? – спросил Умник. – Может, лучше домой?
– Домой мы в любом случае направимся, с тятенькой посоветоваться надобно, – рассудил Старшой и полетел во дворец.
Но совета получить не удалось, потому что Дворцовый – как, впрочем, и все домовые – вел ночной образ жизни. И сейчас спал себе где-то в сундуке – не докричишься, не доищешься.
Тогда братья посоветовались между собой и решили с царевнами поговорить – может, девицы подскажут, как из щекотливой ситуации выйти.
Не тут-то было!!!
Царевны были так увлечены, что не заметили Горыныча. Елена кружила около сундуков, примеряя то одну, то другую вещицу. Марья в мастерской добралась до огромного ящика с тикающими часами внутри и красной кнопкой сбоку. Она задумчиво смотрела на него, решая, стоит ли разбирать эту штуковину или все же прислушаться к интуиции, которая подсказывает, что к странному механизму лучше не прикасаться. Василиса сидела на третьей сверху полке книжного шкафа и читала. Привлечь ее внимание тоже не удалось, хотя Горыныч и кричал, и пел, и даже станцевал перед ней. Бесполезно – девушка полностью погрузилась в книгу.
– Женский смех, топот ножек, стук каблучков, – поддразнил старшего брата Озорник. – Они даже о себе не вспомнили, поесть забыли, а ты хотел, чтобы нам компанию составляли?!
– Может, вернем их на место? – осторожно предложил младший брат.
– Нет, Умник, из прынцыпа не верну, – ответил старший.
– Смотри, Старшой, а то царь с дружиной уже у подножия горы.
И действительно – стены замка задрожали от лихого свиста. Воевода по дороге прихватил Соловья-разбойника. Сделал он это по совету Ивана-дурака, в чем никому не сознался бы даже под пыткой. Дело в том, что Иванушка поведал воеводе о способе, какой по-научному диссонансом называется. Оказывается, что под действием крика разной мощности стекло лопается, а хрусталь – то же стекло, только благородное. Об этом Ивашке Василиса рассказывала, а он запомнил.
Горыныч кинулся на балкон.
– Выходи, змей поганый! – послышался зычный голос Потапа.
– Да мне и здесь хорошо. – Это Озорник вылез с ответом вперед братьев.
– Отдай царевен! – кричал Потап.
– Ага, а сам что буду делать?! – Это уже Старшой ответил.
– Не пара ты им! – ярился внизу воевода.
– А где мне пару найти? – тяжело вздохнул Змей тремя глотками.
– В Мезозое, – послышалось из-за спины. – Это такая чудесная страна, в которой растут огромные папоротники и живут твои сродственники. Там Горынычей тьма-тьмущая, на любой вкус выбирай!
И Василиса открыла перед Змеем книгу. Змей взял ее в лапы и надолго задумался, не в силах поверить своим глазам. Василиса посмотрела вниз и, заметив в войске у подножия горы обоз купца, добавила:
– А Садко подскажет, как туда добраться. – Царевна ободряюще улыбнулась и отправилась в библиотеку.
Посоветовавшись, братья решили идти к царю парламентерами. Горыныч схватил белую занавеску и, размахивая ею, как флагом, ринулся вниз.
В рядах дружинников почувствовалось напряжение, копейщики взмахнули копьями, лучники натянули луки. Потап взмахнул мечом, но Вавила остановил его:
– Погодь драться, парламентер он.
– Вот тебе наш сказ, царь, – начал говорить Змей Горыныч сразу всеми тремя головами. – Давай меняться. Ты нам даешь карту, на которой нарисован путь к сродственникам, а мы возвращаем тебе дочек. И расходимся подобру-поздорову!
– Да где ж я тебе такую карту добуду? – сокрушенно вздохнул царь.
– Купец у тебя в войске есть, Садко кличут. Дочки твои сказали, что он знает, где находится эта страна, которая зовется Мезозоем.
– Садко, – крикнул царь, – слышал ли ты о такой стране, где Змеев Горынычей тьма-тьмущая?!
– Слышать-то слышал, царь-батюшка, да сам там не был. Говорят, далеко в теплых краях, за землями Бразильянскими, горы есть. И называются горы те Крокодильерами. Высокие – до самого неба, а в тех горах долина затерянная. Там Змеи Горынычи и живут.
– А не обманываешь? – усомнился Старшой.
– Не обманываю, у меня доказательства есть. – Садко кинулся к своей повозке и выудил из вороха добра большую сверкающую пластину. Это была чешуйка, точно такая же, какие покрывали шкуру Змея Горыныча. – Только Горынычи те на латынянский манер драконами называются, – объяснял Садко, отыскав еще и свернутую в трубочку карту. – А карту эту я у чудака одного в оплату за провоз взял. Встретился мне муж премного ученый, только вот умом слабенький – аки младенец несмышленый. Сказал, что заблудился он в двух странах, одна страна Параллелей зовется, а другая – Меридианой. И дорогу домой найти не мог. Паганелькой того ученого звали, он, кроме мух да жуков, ничего не видал и видеть не хотел. Так я его в Хранцию доставил. Рассеянный тот муж премного был – золотом рассчитаться обещал, а сам вместо золота мне мешочек дал – и был таков.
– Странно, – недоверчиво проговорил воевода Потап. – Чтоб ты, Садко, да денежки не пересчитал? Чтоб ты кошель не проверил? Да быть такого не может!
– Не успел, – сокрушенно вздохнул купец. – Мимо не то муха какая пролетела, не то другая насекомая. Так Паганелька тот сачок выхватил да за тварью этой унесся, только я его и видел. Так у меня чешуйка эта да карта образовались в хозяйстве. Только вот покупателей на них не находилось.
Горыныч взял в лапы чешуйку и благоговейно вздохнул. Умнику на глаза набежали слезы, и даже Озорник проникся общим настроением – он глупо ухмыльнулся. Вернув купцу реликвию, братья полетели в хрустальный дворец за царевнами.
– Отдадим девчонок – и сразу в путь, – сказал Старшой.
Братья, понятное дело, возражать не стали.
Легко сказать, да нелегко сделать. Царевны наотрез отказались возвращаться. Василиса – пока не прочтет все книги, Марья – пока не разберется в устройстве всех механизмов, а Елена просто не могла расстаться с драгоценностями. Тогда Змей, которому не терпелось отправиться на поиски, схитрил. Он обхватил лапами книжный шкаф, в котором сидела Василиса Премудрая, и, с трудом вытащив его на балкон, перенес вниз. Поставил перед оторопевшим царем-батюшкой, а сам за следующей царевной полетел. С Еленой тоже особых проблем не было – она как раз склонилась над сундуком, пытаясь что-то достать с самого дна. Змеевы головы подмигнули друг другу, и Горыныч просто закинул девушку внутрь и захлопнул крышку. Быстро доставив младшую царевну к батюшке, Змей полетел за средней сестрой. Но Марья Искусница, в отличие от сестер, оказалась особой очень практичной. Она не стала противиться отъезду. Быстро увязала в скатерть все, что ей понравилось, всучила узел Горынычу, а сама взобралась ему на спину. Змей и ее сдал с лап на руки папеньке.
После этого Вавила торжественно вручил Горынычу карту, на которой отмечен путь до долины, затерянной в горах, и чешуйку зеленую. Старшой заметил, каким слезным взглядом младшая царевна на нее смотрит, с братьями переглянулся да и отдал ту чешуйку Елене Прекрасной.
– Серьги сделаешь, – сказал он и, взмахнув крыльями, в небо поднялся.
Так он одержим был мыслью найти ту затерянную долину, что не слышал горестного крика, который несся вслед ему с балкона хрустального дворца:
– Куда ж ты, сыночка-а-а-а-а?!!
Царь-батюшка, сделав из инцидента правильные выводы, решил дочек немедленно замуж отдать. Быстро весть об этом по странам-государствам разлетелась, и начали съезжаться в Лукоморье иностранные женихи. Все как есть принцы да королевичи. Челядь царская с ног сбилась, обустраивая гостей согласно их требованиям. Терем что улей растревоженный гудел.
Сватовство, естественно, дело интересное да веселое, вот только царевны не рады почему-то были. Оно и понятно – все женихи из стран дальних понаехали и планировали невест с собой увезти.
Первым женихом королевич испанский был, и, соответственно обычаю, сватался он к старшей сестре. В горницу думскую слуги королевичевы внесли трон, с которым жених никогда не расставался. Боялся, что в его отсутствие трон захватит кто-нибудь из его многочисленных родственников, поэтому и возил с собой такую махину. Сам королевич вошел и уселся на него, ни с кем не поздоровавшись и даже взглядом не одарив. Выпрямился он на троне и застыл в надменной позе – лицо каменное, спина прямая, будто аршин портновский проглотил. Сильно царю эта надменность не понравилась.
– Ну и какого рожна… гм… ты роду-племени будешь? – полюбопытствовал царь Вавила.
– Славного роду королевского, – ответил жених, – который пятьсот лет Гишпанией правит. Снизошел до провинциальной невесты, потому как прослышал, что она умна больно! У нас в роду последнее время все чаще идиото да даунито рождаются, так что новой крови требуется, для оздоровления.
– Вот те раз! – возмутился Иванушка и с места своего вскочил. – Я не понял, он что, резать невесту собирается? Да я ж ему щас…
– Погодь, Ивашка, сядь на место и не высовывайся, – оборвал его Вавила. – Вежливость надо соблюсти, до конца жениха выслушать.
– Да как же вежливость-то перед невежей соблюдать?! – возмутился воевода Потап, полностью поддерживая Ивана-дурака. – Вошел, шапки не снял, спину в поклоне перед честными людьми склонить побрезговал!
– Тихо, Потап, не шуми – не один, чай, жениху нас, кого-нибудь да выберем! Там, за дверьми, еще двое аудиенции дожидаются. – Вавила внимательно посмотрел на королевича, желая определить, что в нем хорошего, но ничего такого не заметил. Тогда царь решил прибегнуть к политесу и спросил: – Как звать-величать тебя, добрый молодец?
Снизошел до ответа спесивый жених, но этот ответ был столь странен для слуха лукоморского, что у всех присутствующих от удивления вытянулись лица.
– Хулио Педро Гомес! – ответил королевич и снова замер в гордой неподвижности.
– Это надо ж, – удивленно, но с возмущением проговорил Потап, – мало ему Педром быть, он еще и Гомеса добавляет!
– Н-да… после этих двух имен так и хочется его третье имя произнести вслух, – только и смог сказать Вавила, разводя руками. – Это как же имя такое сокращать ласкательно?
Царь мысленно странное имя уменьшил, получилось что-то совсем неприличное. Бояре то же самое, видно, сделали, потому как вздрогнули стены царского терема от многоголосого хохота.
Тут Василиса Премудрая сочла момент подходящим, чтобы вставить замечание. Старшей царевне чванливый жених не просто не понравился, а прямо-таки с души ее от этого жениха воротило.
– А представь, батюшка, какое отчество матерное у деток будет? – сказала она и хитро улыбнулась, уверенная в том, что жениху от ворот поворот дадут.
– Да вы пыль из-под ног моих целовать недостойны, – презрительно скривился королевич.
Тут все с мест после такого оскорбления повскакивали, но Иванушка-дурачок всех шустрей оказался. Схватил он кованый трон вместе с сидящим на нем королевичем да из горницы думской, а потом и из царского терема выволок. Долго шлепки и удары с улицы слышались. А когда Ивашка назад вернулся, лицо у него такое довольное было, что прямо вся физиономия светилась.
– Я тут… это… услугу хорошую королевичу оказал, – сказал он, ухмыляясь. – В пыли как следует вывалял. Теперь этот королевич нецензурный в поцелуях недостатку знать не будет! Гы!
– Ванечка! – воскликнула Василиса Премудрая и на шею дураку кинулась. Потом к отцу повернулась и сказала: – Вот мой суженый, никого другого не надо!
Поморщился царь Вавила, но противиться не стал, сказал слово отцовское:
– И вправду, пусть уж дурак зятем моим станет. Настоящий мужик, не гомес, чай, какой. И опять-таки дурак все приличней звучит, чем этот… – Вавила скривился и, с трудом превозмогая неприятие, выговорил: – Хулио.
Следующий жених к Марье Искуснице сватался. Купец Садко нахмурился, с лица темен стал. Да и средняя царевна не лучше него выглядела – губы поджала, бровки к переносице свела, а в уме у царевны прокручивались десятки хитроумных способов, как от жениха постылого избавиться.
Этот жених ростом да статью мелковат был – пигмей прямо. Лицо его что сажа черно, губы будто наизнанку вывернуты, а в носу кость торчит, серьгу заменяет. Одежда на женихе престранная, если не сказать – срамная вовсе. Только сделанная из сена пышная юбка – и больше ничего, если не считать ожерелья из клыков и бусин, нанизанных на кожаный ремешок. Василиса, видя удивление отца и бояр, объяснила, что и жених, и свита его принадлежат к «негровидной» расе и прибыли они из африканских земель. Свита жениха прически одинаковые носила – странные прически, со стороны кажется, будто они мочало черное на макушки нацепили. По непонятной причине сваты не могли стоять на месте, все дергались, дрыгались да приплясывали.
Садко нахмурился – у него возникло ощущение, что где-то он эту черную физиономию уже видел, причем близко сталкивался. Но жених так в танце вертелся да дергался, что черты лица смазывались и зафиксироваться в сознании купца в стойкий образ не могли.
– Зовут меня Мумба Юмба, – представился верченый жених, – а принадлежу я к роду славному Ндробе! И породниться со мной большая выгода! А потому что национальная черта у нас выгодная да в жизни пользу большую приносит!
– И как же черта эта выгодная в жизни проявляется? – поинтересовался царь Вавила, желая жениха поближе узнать.
– А вот тебе, вождь Вавила, счет за расходы, на какие пришлось в дороге потратиться! И тут же сумма указана, какую на обратный путь выделить требуется, с учетом еще одного рта.
– Это чьего же рта? – только и вымолвил царь-батюшка.
– Невестиного, – ответил жених, совершенно бессовестно поблескивая наглыми глазами.
– Смотрю, женитьба для тебя – дело прибыльное! – воскликнул царь.
– Так я и говорю, что черта национальная! Называется черта эта так: голь на выдумки хитра! – ответил жених, опрокидываясь на голову и снова вскакивая на ноги.
При этом он такие коленца выкидывал, что царь поневоле задумался – уж не припадочный ли?
– Велика выгода! – воскликнул купец Садко, вскакивая с места. – От такой выгоды без штанов останешься да по миру побираться пойдешь!
– Дело говоришь, Садко, – поддержал его Вавила, – упаси Род от такой родни! А зачем тебе дочка моя понадобилась?
– А затем, – ответил чернявый жених, – что провели мы исследование маркетинговое, так царевна Мариам самой выгодной оказалась. Коэффициент полезного действия выше всех, и рентабельности премного в браке с ней. Потому плати, папа, за проезд до материка Африканского и содержание мой жены будущей да детей, какие вскорости народятся. Я все учел – и питание, и образование, и одежду. Дети быстро растут.
– Ну ты о детках погоди речь вести, – сказал Садко. – Тут вот у меня расписочка имеется, по которой проценты большие накапали.
– Какая расписочка? – заволновался жених да спиной к выходу затанцевал. – Не знаю никакой расписочки!
– Ну как же, помнится, попал ты в службу охранную за мошенничество брачное да в каталажку угодил. А брат твой денег у меня занял, чтобы залог внести. А заем тот грамотой на права царские обеспечил. Долг не отдал, так что теперь царем-то я буду! И только то, что страна ваша в нищете да долгах погрязла, меня останавливает царство принять. – Садко вспомнил наконец, где он этого прощелыгу видел. Повернулся купец к царю-батюшке и говорит: – Знаю я их царства! Десять шалашей в круг поставят, у кого шалаш крупнее – тот и царь. Слышь, ты, – он грозно взглянул на жениха, – царек племенной африканский, может, должок-то вернешь?
– Да отдам без вопросов, – задергался царек и еще ближе к выходу протанцевал. – Вот женюсь на дочке царской, до казны доберусь – и рассчитаюсь!
– Вот что, Тумба Бумба… или как там тебя?! – Царь Вавила с трона встал, чтобы слово свое царское сказать. – Ты, конечно, негра видная, но нам в хозяйстве без надобности! Танцуй-ка восвояси!
Брачный аферист не стал ждать, пока ему по шее дадут, и выскочил за дверь. И выставлять не пришлось – сам сбежал, да так быстро, что только его и видели. Потап только крякнул досадливо – очень уж ему хотелось по примеру Ивана-дурака размяться. Рад был бы воевода напряжение снять, хоть на кого-то негативные эмоции выплеснуть. А негативу было отчего скопиться – следующей Елену Прекрасную сватать должны.
Тут Садко встал, Марью Искусницу за руку взял и к Вавиле подвел. Поклонились они царю, и промолвил купец:
– Прошу руки царевниной на веки вечные! И рентабельности мне ее не надобно, своей хватает!
И тут Вавила-царь противиться не стал, благословил молодых.
К младшей царевне принц французский сватался. Вошел что цапля, ногами переставляя да задом из стороны в сторону, вихляясь. Разнаряжен француз был прямо как павлин. Кафтан на нем длинный, двумя хвостами сзади расходится, разукрашенный вышивкой и драгоценными каменьями. Сорочка разве что бабе подошла бы – вся в кружевных манжетах да воротниках, с завязками и бантиками. Портки и вовсе срамные – и ноги тощие, и хозяйство мужское облепили. Потап на это презрительно хмыкнул – было бы чего там обтягивать!
А принц французский вдруг запрыгал, как журавль, подрыгивая ногами да извиваясь в поклонах. И давай так к трону царскому подскакивать. Вавила с ногами на трон влез, испугался – а ну как ноги отдавит? И было чего опасаться – сапоги у принца были странные, на женские похожи, с каблуками высокими и тонкими, как шпильки Еленины, а на длинном носке огромные банты прилеплены. А как разогнулся после прыжков жених, так еще больше все удивились. И было отчего! Лицо у принца французского что у красной девицы набелено да нарумянено, губы напомажены, а волосы зачем-то мукой посыпаны. И прическа больше бабе к лицу – косица заплетена и торчком стоит, да бант в косице той покачивается.
– Еще один гомес, – проворчал воевода Потап тихо, но так, чтобы все слышали.
– И не говори, – вздохнул Вавила, соглашаясь с ним, – что ни иностранец – то педро законченный. А чего это он так скакал передо мной?
– Манерность свою показывал, – ответила отцу Елена Прекрасная, которая имела большую компетентность в политесе.
– Вот как? – Царь хотел опустить ноги с трона, но посмотрел на жениха и передумал. – А я было решил, что у них, как у тетеревов, брачный танец в обычае исполнять.
Царевна во все глаза рассматривала наряд принца, модные фасоны запоминала. А жених на невесту и вовсе не взглянул. Подскочил к нему брадобрей, какие в заграницах цирюльниками называются, и давай расческой да ножничками вокруг напудренной прически порхать. А принц знай себе в зеркальце смотрится – собой любуется.
– Значит, ты о красоте моей младшей дочери прослышал и решил жисть свою красотой ее украсить? – спросил Вавила, видя, что жених так самолюбованием увлекся, что забыл, зачем в Лукоморье пожаловал.
– И вовсе нет, – ответил француз, взглянув на царя прямо-таки в ужасе. – Это ее жизнь я своей красотой украсить соизволил! Слышал я, что мадмуазель Элен достойна красоту мою оттенять! На фоне ее недостаточности моя красота сверкать многогранно будет!
– Папенька! – вскричала Елена Прекрасная. – Мне муж надобен, а не конкурент! Это я должна на фоне суженого многогранностью красивой светиться!
– Точно, – поддержала сестру Василиса Прекрасная, – они же из-за зелья косметического драться будут да от зеркала друг друга отталкивать!
– И с нарядами путаница знатная выйдет, – добавила Марья Искусница, – пойди разберись, где мужнино платье, а где Еленино!
– Ну с платьем путаница и тебе, Марьюшка, обеспечена, – вступился за младшую дочку царь Вавила. – Что на Садко портки, что на тебе! А насчет конкуренции Еленушка права – не пара ей этот индюк расфуфыренный. Проводи-ка, Потап, мусью к выходу.
Надо ли говорить, что выполнил царское пожелание воевода с большим удовольствием? А когда назад вернулся, то услышал такие слова, что возликовала душа его суровая.
– С таким мужем в красоте собственной сомнение возникнет великое, – сказала Елена Прекрасная. – Я лучше уж за воеводу Потапа замуж выйду!
Тут царь обрадовался и воскликнул:
– Будь по-твоему! Если ты, Потапушка, конечно, супротив этого ничего не имеешь.
– Да я… да мне… да мы… – только и смог вымолвить воевода. Потом он свои чувства в порядок привел и, светясь счастливой улыбкой, ответил: – Да я и мечтать не смел, государь-батюшка, о счастье таком!
Три свадьбы отгулять – это тебе не шутка малая, а дело ответственное. И потому к этому мероприятию подошел царь Вавила со всей серьезностью. Прежде всего разослал официальные приглашения ближайшим соседям, а также политическим союзникам.
Цыряну Глодану в Тмутаракань быстро доставили, а вот с приглашением Урюка Тельпека накладочка вышла. Гонцы царские по степи мотались за его ордой, мотались, да так и не нашли хана. Все говорят, только что был – да след простыл. На месте не сидит хан, кочует. А что тут сделаешь – степняки, одним словом!
И ближним соседям приглашения отправили – Лешему, Водяному. А уж Домовику по чину хозяйскому присутствовать требовалось. Домовик, надо сказать, с ног сбился, готовясь к свадьбе. Хоть и уверен был в том, что все в его хозяйстве в порядке, но все равно немного переживал – а ну как по недосмотру перед гостями опозориться случится?
Закатил царь Вавила пир на весь мир. Распорядился выставить длинные столы во дворе царского терема, благо летнее тепло позволяло избежать в тесных горницах той толкотни, которая бывает при таком скоплении народа. На столы с самого утра бабы вышитые скатерти настелили и ну накрывать да уставлять разной снедью. Ломились столы от кушаний – как лукоморских блюд наготовили, так и иноземных лакомств премного было. Иноземными кушаньями купец Садко снабдил. Где достал – то тайна большая купеческая. Царь Вавила еще с вечера облизывался, ходил вокруг блюда и спрашивал:
– Так как, говоришь, лакомства эти заморские называются?
– Это, тятенька, ананасеры, – отвечала Василиса Премудрая, – а это самые настоящие бананья!
– Надо же, каких только нет диковин на свете! – ответил Вавила и, не удержавшись, один фрукт заморский с блюда взял – попробовать.
Женихи с невестами с раннего утра к капищу поехали, браком законным сочетаться, просить защиты, покровительства и благословения. А потом с песнями да плясками поезд свадебный вернулся в Городище. И ну пировать люд честной, мед да пиво пить и угощением угощаться. Да так гости некоторые наугощались, что у иных до дому доползти сил не осталось. Каган Тмутараканский, Цырян Глодан, тот и вовсе на коня залезть не смог. Много раз на него вскакивал, да все мимо. Но конь у кагана умным оказался – ухватил хозяина своего за шиворот зубами да в Тмутаракань волоком потащил. А Вавила только диву дался – ишь, какую породу лошадиную, умную да смышленую, Цырян Глодан вывел! А может, то не от породы зависело, просто конь талантливым уродился? А имя у коня такое сложное было, что царь Вавила, пока трезв был, выговорить его не мог. Но, что удивительно, как только хмель в голову стукнул, так без запинки и выговорил. Правда, наутро у него не получилось это повторить. Звали того коня Йылдырым.
Три дня свадьбы праздновали да пир пировали. А потом снова вошла жизнь в нормальную колею, исключающую потрясения и катаклизмы.
Старшая царевна теперь в избе Иванушки-дурачка жила. Конечно, простой та избенка была да на хоромы царские вовсе не похожей, но Василиса этого и не замечала. А где ж ей заметить, если у нее целый книжный шкаф непрочитанной литературы? Тот, что от Горыныча в приданое получила. И то удивительно, как поесть вспоминала. Впрочем, из Иванушки-дурачка муж хороший получился, заботливый. И поесть сварит, и супругу заумную едва ли не с ложечки накормит. А сам счастлив – Василиса ему книжки интересные вслух читает. А чего еще для мира да согласия супругам надобно?
Марья Искусница тоже жизнью довольна была. Чего бы она ни задумала, все Садко одобрял и поддерживал. Марья стала супругу первой помощницей в делах, от того коммерческий доход купца намного вырос. Жили они в царском тереме – это когда в Лукоморье ненадолго наведывались. А пребывая в разъездах, семейство купеческое больше шатрами да постоялыми дворами пользовалось. Понятно, что Василисе с ее книгами такой образ жизни не подошел бы, да и Елене, у которой нарядов целая комната, тоже, но Марья Искусница довольна была. А чего ей беспокоиться, если все ее имущество – ящик с инструментами?
Елена Прекрасная в замужестве и того краше стала, но красоту свою не акцентировала. Она вдруг в себе другое качество обнаружила, в котором ранее, на фоне смышленых сестриц, ей было отказано. Воевода Потап с таким удовольствием, с таким вниманием слушал ее речи, что Елена вдруг себя не только прекрасной почувствовала, но еще и умной. И носилась она с вновь обретенным качеством, как кошка с салом носится. А еще младшая царевна, к своему удовольствию, обнаружила, что в воеводином доме она является полновластной хозяйкой, и взялась порядки в нем наводить. Правда, порядки эти и модернизации производились согласно политесу, на иностранный манер, но Потап на все соглашался, лишь бы жена счастьем да довольством светилась. Баловал он Еленушку и не стеснялся этого.
А вот царь Вавила заскучал. Дочки замуж как повыскакивали, так видеть их реже стал. Привык, что в тереме всегда шумно и весело, а без детушек-то дом словно вымер весь. И хоть навещали его дочки частенько, а все не то что вместе жить. Власий с семьей погостить приезжал, внука привозил – так царь Вавила ненадолго развеялся. Но потом сына проводил – и снова печали предался. Одолевало временами Вавилу одиночество. Но государственные дела долго хандрить не давали, да и других занятий у царя было предостаточно. Только теперь Вавила осознал и прочувствовал, каково было бы ему, если б отдал дочек в заграницы замуж. И радовался, что все так хорошо получилось, а зятьев привечал да любил. Частенько случалось собраться вчетвером то на охоту, то на рыбалку, а то и в поход к дальним границам.
Вот и сегодня выдался свободный день, который решили посветить рыбной ловле. Сидел царь на берегу лесного пруда, смотрел на неподвижный поплавок да с зятьями разговаривал.
– Ну и как вам жизнь семейная? – вопрошал он.
– Хорошо, – первым ответил на царский вопрос воевода Потап. – Елена нежна, добра, красива.
– Глупа… – добавил Иван-дурак, одновременно вытаскивая из пруда зеркального карпа.
У остальных рыбаков поплавки не двигались, будто уснули. Это было непонятно, потому что на одном месте сидели – у Ваньки клюет, а остальных рыба почему-то игнорирует.
– На себя посмотри, – огрызнулся было Потап, но потом махнул рукой и рассмеялся. – И пусть! Я на думском совете больше молчу, супротив бояр не оратор, и то бывает, пока все государственные дела обсудим, голова разболится. А домой приду, посмотрю на Елену – бегает, что-то щебечет. И так же мне приятно любоваться ею! И думать рядом с ней не надо. Смотрю и умиляюсь – до чего же она у меня глупенькая!
– И ты, видно, Потап, поглупел вместе с ней, – рассмеялся купец Садко. – Такую охалину над избой выстроил!
– Ну… почему бы не побаловать жену? – Потап улыбнулся, вспомнив, сколько удивления и недоумения в Городище вызвала перестройка дома, которую затеяла Еленушка. – И не охалина это вовсе, а мезонина, ежели на хранцузский манер. А ежели на аглицкий – то солярия, для чаепития, значится. Мне и самому не нравится, но Елена со слезами просила, говорит, мол, по последней хранцузской моде. Вред один от этих хранцузишек, так руки и чешутся пойти на них войной. Понавыдумывают чего ни попадя, а мы тут страдаем.
– А отказать не мог? – поинтересовался царь Вавила, тоже не одобряя причуды младшей дочки.
– Не мог. Не выношу ее слез. – Потап вздохнул. – Да и права она. Из царского терема да в мой дом – все равно что в казарму. Да мезонина еще ничего, не страшно. Еленушка во дворе фонтанарию устроить вздумала… Что делать – ума не приложу!
– Я тут думал, и чего это Елена Прекрасная целыми днями на сторожевой вышке сидит? Оказывается, она в Лукоморье теперь главный дружинник! – Садко не упустил случая подшутить над родственником, подначил Потапа. – А фонтанарий – вещь в хозяйстве нужная, так что зря ты, воевода, переживаешь!
– Просвети, Садко, – попросил Потап, – а то я всю голову сломал, ум за разум заходит уже, а полезности от того фонтанария так и не нашел!
– Лягушек супружница твоя разводить собирается, – сказал Садко и, глядя на вытянувшееся лицо воеводы, рассмеялся. – А что, будет тебя лягушатиной кормить согласно хранцузскому обычаю! Ежели уж жить на заграничный манер – то полностью!
– А моей Василисе все равно где жить, лишь бы книги были, – похвалился Иван-дурак. – И никаких мезонинов с фонтанариями ей не надобно!
– Жаль мне тебя, Ванюша, – сказал царь-батюшка. – Ведь старшенькая у меня только грамоте и умеет – ни сварить, ни сшить, ни соткать.
– Зато столько сказок знает – не переслушаешь! А все остальное я сам сделаю, чай, руки на месте. И опять-таки, если бы не я, с голоду померла бы, по своей премудрости она поесть забывает… – Тут поплавок снова задергался, по воде заелозил. Иван удилище дернул и вытащил из пруда крупного карася.
– Говорят, кому с женой не везет, тот в охоте да рыбалке удачлив, – снова съехидничал Садко, с завистью поглядывая на рыбину. – Да оно и понятно – Василиса покушать шибко любит!
– А ты, Садко, не дерзи, тебе с женой больше всех повезло, – вступился за Ивана царь Вавила.
– Да, батюшка, Марья, конечно, искусна в делах, но больно уж ревнива, – вздохнул купец. – Ни на минуту от себя не отпускает. Ей, конечно, все равно где жить, но в дороге она из любого подручного материала дом сделает, а как же походная романтика? А когда телегу самоходную смастерила, то совсем туго стало. Телега огнем пышет, а Марья знай себе дрова в топку подбрасывает. Мне эта самоходка страшнее десяти Змеев Горынычей будет, но не покажешь же супруге, что страшно?
– Интересно, а нашел ли Горыныч сродственников? – задумчиво произнес Вавила, вспомнив Змея. Он за поплавком уже и не следил, на спину улегся да облака рассматривал. Одно облако больно змея формой своей напоминало. – Хорошо, если б нашел. Так-то он мужик неплохой, хоть и в трех личностях одновременно пребывает.
– А ну как вернется он, да не один? Приволочет родни трехголовой без счету, что тогда делать будем? – спросил воевода, после царевых предположений озаботившись безопасностью государства.
– Вряд ли, – лениво ответил разомлевший на солнышке царь. – Зачем они с места обжитого сниматься будут? Скорее всего, он там и останется.
– Так я тому только рад буду, – проговорил Потап, – в интересах государственных оно лучше.
– Кстати о государстве… – Садко вдруг заметил, что поплавок задергался. Он потянул удилище, но на крючке только комок тины болтался. Купец в сердцах удочку в сторону, кинул да снова с завистью посмотрел, как Иванушка-дурачок рыбу из пруда вытащил. На этот раз дурню попалась знатная щука. – Везет тебе, Ваня, – сказал Садко, – то ли с Водяным в дружбе пребываешь?
– Ты о делах государственных говорить начал, – напомнил Потап.
– И точно. – Садко достал из кармана письмо и подал царю Вавиле. – Урюк Тельпек передал, лично в руки тебе доставить наказывал.
– И-ех, дела, дела… – Вавила нехотя поднялся, траву да сор с рубахи стряхнул. – Пойдемте в Городище. С хызрырского только Василиса Премудрая прочесть может.
Садко и Потап тоже на ноги поднялись, а Иван-дурак пожелание проигнорировал.
– Ты что это, Иван? – спросил Вавила.
– Да я, царь-батюшка, в делах государственных не помощник. Я лучше рыбки еще половлю.
Василису Премудрую долго искать не пришлось. Царевна на краю колодца сидела – Водяного английскому языку обучала.
– Герла – девица, вуман – баба, вайфа – супружница законная, – повторял вслед за ней Водяной, заучивая сложные слова.
– Понятно, почему Ивашке на рыбалке такая удача валит, – только и присвистнул Садко. – Слышь, Водяной, а механике научиться не желаешь? Марья тебя быстро к делу инженерному приспособит!
– Зачем мне это? – пожал плечами Водяной. – Я же не в институту полутехническую поступать собираюсь, а к Ундине Аглицкой свататься!
На том урок Василиса закончила да в терем царский пошла – письмо от хана Хызрырского читать. И другие царевы дочки тоже присоединились. Марье все равно было, что хан Хызрырский пишет, она рядом с мужем побыть хотела.. А Елена Прекрасная просто не могла что-то пропустить, а потом сгорать от любопытства.
– «Государь белый царь! – начала читать Василиса, предварительно прочистив горло кашлем. – Младший брат твой Урюк Тельпек привет тебе шлет! Прослышали мы от верных людей, что вдовствуешь ты давно и большой телесный ущерб от этого имеешь. Однако ж видели, что весь досуг свой и всю жизнь свою посвятил ты воспитаниям прекрасных чад своих – царевича мощного Власия»… Якши джульбарс!..»
– Батюшка! – воскликнула Елена Прекрасная, перебивая чтение. – Да что ж это он братца нашего собакой обозначил?!
– Это почему ж собакой, доченька? – полюбопытствовал царь, не уловив никакой связи с прочитанным в вопросе дочери.
– Ну как же… – Елена лобик с трудом наморщила, будто что вспомнить пыталась. – У нас же собак таким именем называют!
– Вот дура, – прыснула со смеху Василиса, – джульбарс по-ихнему, по-хызрырски, означает хорошего охотника на зверя лютого – тигру полосатую!
– Ладно, Василисушка, не отвлекайся, дальше читай, – попросил Вавила. Ему очень интересно было, чем письмо то закончится. Давно уж царь повадки степных соседей выучил и знал, что чем больше похвал да лести, тем серьезнее будут запросы. А уж это послание прямо-таки из одних похвал и состояло!
Василиса Премудрая тут же выполнила отцовскую просьбу и продолжила чтение:
– «И премудрой царевны Василисы, которая умностию своей превзошла царицу Бадшебу»… По-лукоморски Бадшеба та царицей Савской. зовется…
– Каков невежа этот Урюк Тельпек! – снова вмешалась в чтение младшая царевна. – Опять он оскорблениями разбрасывается!
– Да где ж ты оскорбления усмотрела, Еленушка? – спросила старшая сестра, удивленная Елениным негодованием.
– Ну как же, – Елена взмахнула руками, сильно жестикулируя, – всем известно, что у царицы той Бадшебы Савской ноги были кривые да волосом поросшие! Это ли не оскорбление, сестрица?!
– Клевета это, – успокоил младшую царевну царь Вавила. – Бадшебка Савская шибко государственной деятелькой была, придраться тут не к чему! Вот и придумали враги недостаток, какой проверить по причине длинных юбок возможности не было. Читай дальше, Василисушка!
– «Да преискусную царевну Мариам, которая искусством своим превзошла Адонирама, архитектора храма Соломонова»… – Тут Василиса паузу сама сделала, ожидая от младшей сестрицы возмущения. Но Елена промолчала, не знала она ни Соломона, ни Адонирама, а потому сказать ей было нечего. – «Да прекрасную царевну Елену, которая красотой и умом своими далеко позади ту Елену Грецкую оставила, по причине которой война Троянская произошла и благодаря коей поэт грецкий Гомер свои знаменитые поэмы написал».
– Совсем совести у хана того нет, даром что данник твой! – При этих словах Елена уже на визг сорвалась.
– А тут что не нравится?! – возмутилась Василиса, нахмурясь.
– Он же распутницей меня обозвал!
– В каком же месте, Еленушка? – поинтересовался Вавила, снова не усмотрев связи между письмом и дочкиным возмущением.
Елена вопрос отцовский буквально поняла, а потому так же прямолинейно и ответила:
– А ты, батюшка, сам не знаешь, в каком месте распутство заводится?
Царь только крякнул, сетуя на скудоумие младшенькой, а та от обиды остановиться не могла, выплескивала возмущение:
– Ну как же! Всем известно, что та Еленка Грецкая мужа законного бросила, из-за чего Трою под фундаменту самую срыли, со всеми мезонинами и фонтанариями! – Негодованию младшей царевны не было предела.
Тут Василиса Премудрая язык прикусила – вспомнила, как сама же сестрице о той войне рассказывала, чтобы погасить зависть к древней сопернице. А то Еленушка сильно мучилась, когда услышала, что та Елена красивее ее самой была.
– Нет, батюшка, – решительно сказала Елена Прекрасная, – ты этого невежу наказать должон! Уж пусть я лучше дурой слыть буду, чем сравнивать меня с бабой аморальной, которая законов нравственных соблюсти не может!
– Это он иносказательно выразился, – попытался успокоить Елену Потап, впрочем, возмущением супруги очень довольный.
А Василиса снова читать стала:
– «Теперь же дошли до нас сообщения, дорогой брат наш, белый царь Вавила, от младшего брата моего Цыряна Глодана, коий на свадьбах детей твоих был. Помнишь ли ты, царь Вавила, как упился он да на жеребца своего Йылдырыма вскочить пытался, но сколько раз ни вскакивал, столько раз, увы, и падал? Чем премного тебя и дружину твою развеселил. Мы же по случаю бракосочетания детей твоих шлем подарки. Царевичу Власию – скакуна ахалтекинского белой масти, по нашему обычаю именуется этот жеребец Йылдыйрьый.
– Да уж, развеселил-то тогда Цырян Глодан нас преизрядно, – с удовольствием вспомнил тот случай царь Вавила. – И не столько тем, что с коня падал, сколько тем, что кличку конскую выговорить не мог – язык шибко у Цыряна Глодана после медов хмельных заплетался. Все-таки хмель на нас по-разному действует – я вон после меду с одного разу выговорил.
– Ох и намучаемся мы с подарком таким, – высказал мнение воевода Потап.
– Это почему ж? – удивился Вавила.
– Так у степняков кони только на свое имя откликаются, – напомнил Потап. – Ведь на свадьбе почему каган Тмутараканский падал? Потому что спьяну забыл, как коня обозвать надо. Вот тот и показал характер. А этого ахалтекинского так зовут, что и не выговоришь. – Воевода нахмурился и попытался произнести конское имя: – Ир… Быр… Гыр…
– Не так, Потапушка, – рассмеялся Вавила, – надо сказать Ыр… – тут царь запнулся, – рыйб… дыйр… Н-да… Ну-ка, Садко, ты попробуй!
– И даже пробовать не буду, – замотал головой Садко, – у меня язык гибкий да пластичный от деятельности рекламной. И что ж я его грубостным словом таким ломать стану?
– А чего там ломать?! – Вопрос этот Иван-дурак задал. Он с рыбалки только возвратился да в терем царский сразу пожаловал, чтобы уловом похвалиться. И о чем спор идет, краем уха услышал. – Йылдыйрьый, – выговорил он легко и без запинки.
– Вот и хорошо, – одобрил царь Вавила, – пока Власий коня того в Ирий не заберет, ты при подарке конюхом будешь.
Настроение у Ивана сразу погасло, а сам виноват – нечего было дураку в разговор влезать! Василиса на мужа сердито взглянула да продолжила чтение:
– «Царевне Василисе обоз книг и рукописей, которые прадед мой на растопку пустить не успел, а книги те преизрядные, в хороших переплетах, да только при жизни нашей кочевой немножко поистрепались. Ну да главное не оболочка, а сущность их. Царевне Мариам шлем колесницу железную работы китайской, которую прапрадед мой в поход за Великую стену китайскую приобрел, да при перевозке через страшные пустыни Гобийские колеса немного порастерял. Колесница та для полетов по небу предназначенная была, да крушение потерпела. Погиб тогда при крушении первый китайский летчик и еще двадцать кочегаров, что огонь в топке поддерживали. Потому китайский мандарин колесницу и продал за бесценок прапрадеду моему.
– Ну колеса справить – проблемы в том нет, – впервые высказала заинтересованность Марья. – Китайской работы колесница денег больших стоит, даже совсем сломанная.
Прежде чем дальше читать, Василиса на младшую сестру лукаво глянула да улыбнулась, угадывая ее реакцию на следующий подарок хана.
– «А царевне Елене дарим стадо кобылиц дойных, чтоб могла принимать она ванны из молока конского и красота ее вовек не увядала».
– Батюшка! – взвизгнула обрадованно Елена Прекрасная. – Ты на Урюка Тельпека войной не сразу иди, погоди, пока подарки доставят! Сама Клеопатра ванны молочные пользовала, оттого и красавицей слыла!
– Ну слыть-то она слыла, а вот была ли? – поинтересовалась Марья Искусница, но Елена насмешки ироничной не поняла по причине своей дремучей необразованности. Она про ту Клеопатру-то и слышала, что в связи с косметологическими процедурами.
– Ежели тех кобылиц так же нецензурно обозначили, как жеребца подарочного, то мы не то что на ванну не надоим, но и чтоб лицо ополоснуть вряд ли, – сказал воевода Потап, мысленно все еще слово трудное – Йылдыйрьый – выговорить пытаясь.
А старшая царевна уже дальше читала:
– «К самой свадьбе подарки прислать мы не смогли, потому что людишки младшего брата моего Цыряна Глодана по дурости своей посольство наше захватили да людей моих немножко прибили. Паки на первое перейдем. Разлетелись дети твои из гнезда твоего, старший брат мой, царь Вавила, как орлята подросшие. Остался ты один, чаю, горюешь сердечно и в утешении нуждаешься. Подумали мы тут всем курултаем своим и решили предложить тебе в жены сестру мою младшую, княжну Кызыму. Красотой она преизрядная, волосы длинные черные, глаза узкие черные. С малолетства на конях скакать приучена, с одного удара врага от плеча правого да до бедра левого пополам рассекает. Но в хозяйстве она хозяйственная преизрядно и власть мужнину понимает, и мужу женой очень ласковой будет. А подробно тебе нрав ее и красоту да хозяйственность опишет ближний боярин мой Ахмедка. Он же и портрет везет ее, китайскими мастерами пленными писанный. И подарки, кои выше заявлены, тоже с ним прибудут. Засим прими уверения в совершеннейшем моем почтении, братской любви и вечной дружбе. Младший брат твой, Урюк Тельпек».
После прочтения тишина установилась. Что и говорить, предложение серьезное. Жениться – это тебе не шутки шутить, а дело ответственное. Ну царь Вавила демократию шибко уважал, а потому вопрос тот на всеобщее обсуждение решил выдвинуть. Назначил он к вечеру думу боярскую собрать, чтобы предложение всесторонне рассмотреть.
Долго бояре совещались да спорили, но пришли наконец к однозначному выводу – сначала посмотреть портрет предполагаемой невесты, а потом уж и ответ давать.