— Ну, значит, я дура и ничего не понимаю в людях, — сказала Наоми. — Я-то думала, что ты нахальный… м-м, тупой и что там еще третье? Ах да, коротышка. — И она снова уткнулась в Желязны, как будто меня тут и не было.
Лара не разговаривала со мной весь остаток дня. Когда мы вечером играли в футбол, она не подошла. И даже после ужина не появилась, хотя была наша очередь мыть посуду.
У нас еще оставалось полным-полно хирургических масок, но на четвертый день их уже почти никто не надел. Только самые мнительные. И еще охрана, но у них респираторы. По-моему, остальные пользовались ненужными масками вместо туалетной бумаги. Я надевал маску на волосы, вместо ободка, когда играл в футбол. Давно не был у парикмахера. С отросшими волосами я ничего поделать не мог, зато на четвертый вечер наконец принял ванну, сразу после ужина, в одной из импровизированных кабинок для мытья. У некоторых пассажиров было с собой совсем мало одежды, поэтому пришлось организовать прокат: на шинах были разложены кое-какие вещи и нижнее белье. Я вышел наружу, прислонился к дальней стене ангара, подальше от туалетов и решил немного поглазеть на закат. Не то чтобы я был так уж повернут на закатах, просто здесь они казались как-то значительнее, что ли. К тому же, тут приятно пахло. Не сказать, чтобы в ангаре постоянно чувствовалась вонь, но стоило только выйти наружу, как ты понимал, что возвращаться внутрь тебя не тянет. Ну, или тянет, но не сейчас, попозже.
Охрана против прогулок не возражала. Бежать все равно было некуда. Кругом лишь асфальт и взлетные полосы. По-прежнему ни одного нового прилетевшего самолета. Когда я пошел любоваться закатом, компанию мне никто не составил — и странно, что я вообще из-за этого парился, ведь обычно мне и одному хорошо. Даже на поле, в ходе игры, вратарь большую часть времени проводит в одиночестве. Лара со мной не разговаривала. Я не разговаривал с отцом. Мы с Наоми не разговаривали друг с другом. Как бы мне ни хотелось растянуть мгновения, солнце опустилось очень быстро. Знаю, о закатах думают только всякие герои мелодрам, ну и что с того? Матч между Вселенной и Дорном, счет 1: 0 в пользу Вселенной.
Вернувшись в ангар, я застал Лару в устроенном детьми зоопарке. Она сидела, держа на коленях собаку, и нежно похлопывала ее по брюху, как будто играла на барабане.
Зоопарк все разрастался. Теперь тут жили три вонючих краба и тощая коричневатая змейка в пластиковом чемоданчике для косметики. Дети таскали ей в пищу жуков. Змею поймала какая-то девчонка, когда пошла мыться. В одноразовых контейнерах для еды жили обычные ящерицы и крошечная игуана — вклад одного из охранников. Еще там были две вконец избалованных собаки.
Я направился туда, по пути придумывая какую-нибудь интересную завязку для разговора.
— Что тут у тебя? — вот все, на что я оказался способен.
Она посмотрела на меня, потом снова опустила взгляд и приласкала собаку.
— Я наблюдаю за игуаной, — сказала она.
— А что она делает? — спросил я.
— Да почти ничего.
Я уселся рядом с ней. Мы помолчали. Наконец я вымолвил:
— Наоми говорит, что я не должен вести себя как придурок. И еще — что я коротышка.
— Мне нравится Наоми, — сказала Лара. — Она симпатичная.
Да неужели? (Но я понял, что вслух это произносить не стоит.)
— А обо мне ты что думаешь?
— Мне приятно смотреть, как ты играешь в футбол. Это все равно что смотреть футбол по телевизору.
— Наоми грубовата, зато честная, — сказал я. — Я могу так и остаться низкорослым, ниже, чем нужно, чтобы стать вратарем мирового класса.
— Ты вырастешь. У тебя отец высокий. Иногда на меня накатывает, — сказала она. — Зря я тогда тебе брякнула…
— А что означали твои слова? — поинтересовался я.
— Учи испанский, — сказала она. — Тогда, если я скажу тебе какую-нибудь гадость, ты поймешь. — А потом добавила: — И все-таки однажды я попаду туда, наверх.
— Наверх? — переспросил я.
— На Марс.
На ней не было маски. Она улыбалась. Уж не знаю, почему: то ли мне, то ли от одной только мысли о Марсе, — но меня это не сильно волновало. Марс далеко. А я гораздо ближе.
Отец разговаривал по мобильнику.
— Да, — сказал он. — Хорошо. Я поговорю с ним. — Он отключился и сказал мне: — Дорн, подойди сюда на минутку и сядь.
Я ничего ему не сказал. Просто опустился на свою раскладушку.
Я поймал себя на том, что озираюсь по сторонам, как будто что-то случилось. Наоми стояла в сторонке, у стены, и разговаривала с тем носатым парнем в футболке «Ханса Блисса в президенты!» Он был намного выше Наоми. Интересно, она не комплексует из-за роста?
— Твой тренер… — сказал отец. — Он хотел с тобой поговорить.
— Так это Соркен звонил? — уточнил я. В желудке ощущалась непонятная тошнота, даже не знаю, почему. Должно быть, предчувствие.
— Нет, — сказал отец. — Прости, Дорн, это тренер по фамилии Тернер. Он звонил насчет Соркена.
И тут я мгновенно раскусил, в чем дело.
— Соркен умер.
Отец кивнул.
— А все остальные из моей команды как? В порядке?
— Не знаю, в самом деле не знаю, — сказал отец. — Мистер Тернер не смог дозвониться до всех. В Филадельфии многие свалились с гриппом, впрочем, как и повсюду. Если бы у меня было время хорошенько все спланировать, я бы вряд ли заказал билеты на этот рейс. Ты ведь был прав. Я получил е-мейл от коллеги из Потлача, он подозревал, что надвигается эпидемия. В это время я был на связи с Хансом Блиссом, и тут как раз визы подоспели. И мне показалось, что это не такой уж большой риск: доехать до аэропорта и отправиться сюда. Я думал: если мы не улетим сразу, то совершенно неизвестно, когда опять предоставится возможность.
Я ничего не сказал. Мне вспомнилось, как Соркен обрушивался на меня во время тренировок, если я выпендривался или недостаточно следил за тем, что происходит на поле. Соркен был не похож на отца. Если ты не обращаешь на него внимания или дуешься, он засветит тебе в голову мячом. Или своим кроссовком. А я так и не прослушал те его сообщения… Я даже не знал, где сейчас мой телефон.
Я никогда в жизни не думал, что Соркен может заразиться гриппом и умереть, а вот что у отца есть реальные шансы что-нибудь подцепить — я думал. При последней пандемии медики гибли пачками.
— Дорн? — окликнул меня отец. — Ты как? В порядке?
Я кивнул.
— Жаль Соркена, — сказал он. — Я ведь так ни разу толком с ним не поговорил.
— У него не было времени на тех, кто не играет в футбол, — сказал я.
— Мне всегда казалось, что он жестковато с тобой обходится.
— Вряд ли я был его любимчиком, — сказал я. — Да и сам я не особо его любил. Но он был хорошим тренером. Он никогда не давил на меня больше, чем нужно.
— Я сказал Тернеру, что ты вернешься нескоро. Откровенно говоря, я не знаю, что нам теперь делать. Если нам позволят остаться в Коста-Рике. По ангару ходят слухи… Что ответственность лежит на нашем правительстве. Что мы целились в Калексико. По мне, так в этих слухах мало правды, но американцы тут и без того не в фаворе, Дорн, а уж если местные начнут распространять подобные басни… И дома, в Филадельфии, меня тоже по головке не погладят. Я связался со своими ребятами. Доктор Уиллис орала на меня целых пять минут, а потом повесила трубку. Я сбежал, хоть и знал, что им без меня придется туго.
— А вдруг ты бы заболел, если бы мы остались, — сказал я. — Или я бы заболел.
Отец уставился на свои руки.
— Кто знает… Я собирался рассказать тебе о визах. Чтобы у тебя был выбор. Но ведь, случись что, я бы не смог тебя бросить… — он умолк и сглотнул. — Я поговорил с Паулой и остальными последователями Блисса. Сегодня им с самого утра так и не удалось ни с кем связаться. Ни с кем из колонии. У них ведь там тоже карантин, помнишь? И нет врача. Только двое гинекологов и костоправ.