Я знаю, мне никто не поверит. Это хорошо. Если б я думала, что вы поверите, то не стала бы рассказывать. Обещайте, что не поверите ни единому слову. Зофья всегда так говорила, когда рассказывала мне разные истории. На похоронах мама сказала, смеясь сквозь слезы, что наша бабушка — лучшая в мире лгунья. По-моему, она надеялась, что Зофья на самом деле не умерла. Но я подошла к гробу и посмотрела Зофье прямо в глаза. Они были закрыты. В похоронном бюро ей наложили голубые тени и синий контур для век. Зофья была похожа на корреспондентку канала «Фокс Ньюс», а не на мертвую в гробу. У меня мурашки побежали по коже, и стало еще горше, чем было. Но я не разрешила себе отвлекаться.
— Слушай, Зофья, — прошептала я, — я знаю, ты умерла, но это очень важно. Ты же сама знаешь, как это важно. Где твой ридикюль? Куда ты его спрятала? Как его найти? Что мне теперь делать, Зофья?
Конечно, она не сказала ни слова. Просто лежала и чуть-чуть улыбалась, будто считала, что все это — смерть, голубые тени, Джейк, ридикюль, феи, «Эрудит», Бальдезивурлекистан, вся эта история — просто шутка. У нее всегда было странное чувство юмора. Поэтому они с Джейком и ладили так хорошо.
Наш дом стоит рядом с тем, где выросла мама. Ее мама, Зофья Суинк, моя бабушка, сидела со мной, когда родители были на работе.
Ни на какую бабушку Зофья не была похожа. У нее были длинные черные волосы, которые она заплетала и укладывала в две островерхие башни. Большие синие глаза. Ростом Зофья была выше моего папы. Она походила на шпионку, или на балерину, или на женщину-пирата, или на рок-звезду. И вела себя соответственно. Например, никогда не ездила на машине. Только на велосипеде. Маму это доводило до белого каления. «Почему ты не ведешь себя как нормальная женщина твоего возраста?» — всплескивала она руками, а Зофья только смеялась.
Мы с Зофьей с утра до вечера играли в «Эрудит». Зофья всегда выигрывала, хотя английский знала не очень-то хорошо — мы договорились, что ей можно складывать слова из бальдезивурлекийского. Бальдезивурлекистан — это родина Зофьи, она родилась там больше двухсот лет назад. Так она сама говорила. (Бабушка утверждала, что ей где-то за двести. Или даже больше. Иногда она рассказывала, что видела Чингисхана. Он был намного ниже ее ростом. Наверное, я уже не успею рассказать эту историю.) Кроме того, Бальдезивурлекистан — потрясающе ценное слово, приносит уйму очков, хотя и не помещается на доске. Зофья его сложила еще в самую первую нашу игру. Я тогда сидела довольная, потому что минуту назад набрала сорок одно очко за слово «застежка».
А Зофья все перебирала буквы на своей подставке. Потом стрельнула в меня взглядом, словно приглашая поспорить, и выстроила «ьдезивурлекистан» после «бал». Она использовала расположенные на доске «шараду», «застежку», «желание», «жребий» и «спицу», да еще превратила «лото» в «лоток». «Бальдезивурлекистан» протянулся во всю ширину доски и сполз с правого края.
Я засмеялась.
— Вот, все буквы использовала, — сказала Зофья. Послюнила карандаш и стала считать очки.
— Это не слово, — сказала я. — Что это за слово — Бальдезивурлекистан? И потом, так нельзя. Нельзя писать слово из девятнадцати букв на доске, где всего пятнадцать клеточек в ширину.
— Почему не слово? — спросила Зофья. — Это такая страна. Это место, где я родилась, моя маленькая.
— Спорим! — сказала я и пошла за словарем. — Видишь, такой страны нет.
— Конечно, сейчас ее нет, — кивнула Зофья. — Не такая уж большая это была страна. Но ты ведь слышала об Узбекистане, о Самарканде, о Шелковом пути, о Чингисхане? Разве я не рассказывала про Чингисхана?
Я поискала в словаре Самарканд.
— Ладно, Самарканд есть на самом деле. И слово такое есть. А Бальдезивурлекистана — нет.
— Просто теперь он называется по-другому, — сказала Зофья. — Я думаю, это очень важно — помнить, откуда мы. Я думаю, будет только честно, если ты разрешишь мне складывать бальдезивурлекийские слова. Ведь ты знаешь английский гораздо лучше меня. Пообещай, булочка моя марципановая, дай слово, что запомнишь это название. Бальдезивурлекистан. Смотри, я составила его на доске и набрала триста шестьдесят восемь очков. Засчитаем, ладно?
По-бальдезивурлекийски «волшебный ридикюль» будет примерно так: «orzipanikanikcs», что означает «кожаная сумка, где живет мир», только Зофья никогда не произносила это слово одинаково. Она объяснила, что его всегда надо говорить чуть-чуть по-другому. Никому не охота называть такую вещь совсем правильно, потому что это опасно.
Я стала называть его волшебным ридикюлем, выложив однажды «ридикюль» на игровой доске. Зофья сказала, что «ридикюль» пишется через «у», а не через «ю». Потом она проверила его по словарю, пришлось ей за свою ошибку пропустить ход.
Зофья рассказывала, что в Бальдезивурлекистане пользовались доской и фишками для ворожбы, предсказаний, а иногда просто для развлечения. Немного похоже на «Эрудит», сказала она. Наверное, поэтому Зофья так хорошо играла в эту игру. Доски и фишки служили бальдезивурлекийцам и для общения с теми, кто живет под холмом. Те, кто живет под холмом, знали будущее. Бальдезивурлекийцы приносили им простоквашу и мед, а девушки любили по вечерам приходить на холм и ночевать под звездами. Те, кто живет под холмом, были очень хороши собой. Когда спускаешься через лаз в холм, очень важно не остаться там на ночь, какой бы красавец из тамошних ни свел с тобой знакомство. Если остаться под холмом, пусть даже на одну ночь, то, когда выйдешь обратно, снаружи может пройти сотня лет. «Не забывай, — говорила мне Зофья, — какой бы он ни был расхороший. Если предложит остаться, добра из этого не выйдет. Просто так болтаться — сколько угодно, но на ночь не оставайся».
Время от времени женщины из-под холма выходили замуж за деревенских мужчин, хотя ничего хорошего из таких свадеб не получалось. Беда в том, что женщины из-под холма готовили просто ужасно. Они никак не могли привыкнуть к течению времени на поверхности, поэтому обеды и ужины то подгорали, то недоваривались. А упреков женщины из-под холма не выносили. Упреки ранили их чувства. Если муж начинал ругаться или даже просто смотрел так, будто собрался ругаться, пиши пропало. Женщина из-под холма убегала к себе, и пока муж ходил за ней, прося прощения и умоляя вернуться, снаружи могло пройти три года или тридцать лет, или несколько поколений, прежде чем она возвращалась.
Даже самые счастливые и благополучные браки бальдезивурлекийцев с женщинами из-под холма распадались, когда первыми словами детей становились жалобы на невкусную стряпню. Но в каждом жителе деревни текла кровь тех, кто живет под холмом.
— В тебе тоже такая есть, — сказала как-то раз Зофья и поцеловала меня в нос. — Передалась от моей бабушки и ее матери. Вот почему мы такие красивые.
Когда Зофье было девятнадцать, деревенская ведунья разложила на доске фишки и поняла, что надвигается беда. На деревню шел вражеский отряд. Сопротивляться было бессмысленно. Они сожгут все дома, а тех, кто помоложе, заберут в рабство. И это еще не самое худшее. Вдобавок вот-вот должно было произойти землетрясение, и оно уж точно было катастрофой, потому что при появлении врагов вся деревня обычно уходила на ночь под холм, а когда на утро возвращалась, снаружи после ухода вражеского войска проходили уже месяцы, или годы, или даже сотни лет. Но землетрясение сровняет холм с землей.
Те, кто живет под холмом, очень встревожились. Их дом вот-вот разрушится, и они будут обречены скитаться по земле, проклиная судьбу, пока солнце не померкнет, небо не расколется, а люди в мгновение ока не превратятся в прах. Деревенская ведунья снова начала раскладывать фишки, а те, кто живет под холмом, велели ей зарезать черного пса, снять с него шкуру и сделать из этой шкуры сумку, в которую должны помещаться курица, яйцо и глиняный горшок. Она так и поступила, а те, кто живет под холмом, сделали так, что в сумке поместилась деревня со всеми жителями — и все, кто живет под холмом, и сам холм, и леса, и горы, и моря, и реки, и озера, и фруктовые сады, и небо, и звезды, и древние чудища, и сирены, и драконы, и дриады, и русалки, и нечисть, и разные мелкие духи, которых почитали бальдезивурлекийцы.
— Твой ридикюль сшит из собачьей шкуры? — воскликнула я. — Фу, гадость какая!
— Дружочек мой, — сказала Зофья с мечтательным видом, — собачатина — вкуснейшая штука. У бальдезивурлекийцев это настоящий деликатес.
До землетрясения и прихода вражеского отряда жители деревни успели собрать пожитки и перебраться в ридикюль. У него крупная костяная застежка. Если ее открыть одним способом, там окажется просто нутро большого ридикюля, где может поместиться курица, яйцо и глиняный горшок, ну или очки, пузырек с таблетками и библиотечная книга. Если открыть застежку другим способом, ты окажешься в лодочке на реке. Справа и слева по берегам будет лес, где бальдезивурлекийцы и те, кто живет под холмом, основали новое поселение.
А если застежку открыть неправильно, ты окажешься в темноте, на черной земле, пахнущей кровью. Там живет Сторож ридикюля — тот самый пес, из шкуры которого он сшит. Сторож ходит теперь без шкуры. От его воя у людей идет кровь из носа и ушей. Он рвет на части всякого, кто повернет застежку не в ту сторону и неправильно откроет ридикюль.
— Вот так он открывается неправильно, — сказала Зофья и открыла застежку, показывая, как это делается. Она развела края ридикюля, но не широко, и повернула отверстие ко мне. — Иди, звездочка моя, послушай.
Я придвинулась к ридикюлю, правда, не очень близко. Ничего такого не было слышно.
— Ничего не слышно, — сказала я.
— Наверно, бедняга спит, — вздохнула Зофья. — Даже кошмарам иногда надо поспать.
Когда Джейка исключили, все в нашей школе стали звать его Гудини, а не Джейком. Все, кроме меня. Потерпите, я объясню почему. Не так-то просто рассказывать все по порядку.
Джейк умнее большинства наших учителей и к тому же выше ростом. Хотя и не такой высокий, как я. Мы знаем друг друга с третьего класса. Джейк всегда был влюблен в меня. Он говорит, что был влюблен в меня еще до третьего класса, даже до того, как мы вообще встретились. А я влюбилась в Джейка далеко не сразу.
В третьем классе Джейк уже и так все знал, все, кроме того, как заводить друзей. Он целыми днями ходил за мной. Меня это так взбесило, что я стукнула его по коленке. Не помогло, и тогда я выкинула его рюкзак в окно школьного автобуса. Это тоже не помогло, но на следующий год Джейка протестировали и решили, что он может пропустить четвертый и пятый классы. Вот тут даже мне стало его жалко. Однако шестиклассники не смогли совладать с Джейком. Они стали макать его головой в унитаз, а он поймал скунса и выпустил в мужской раздевалке.
Джейка хотели выгнать из школы до конца года. Но он ушел сам и два года проучился дома, с ним занималась мама. Он выучил латынь, иврит и греческий, научился писать сонеты и секстины, готовить суси, играть в бридж и даже вязать. Освоил фехтование и бальные танцы. Работал в бесплатной столовой для бедных, снял фильм об историческом клубе, где парни в костюмах времен Гражданской войны играют в экстремальный крокет вместо пальбы из пушек. Начал учиться играть на гитаре. Даже написал роман. Я его не читала — Джейк говорит, роман просто ужасный.
Когда через два года его мама в первый раз заболела раком, Джейк вернулся в школу, и его записали обратно к нам, в седьмой класс. Он по-прежнему был самый умный и на этот раз даже смог подружиться с одноклассниками. Плюс он неплохой футболист, и он симпатичный. Плюс играет на гитаре — или я уже говорила? Все девчонки с ума по нему сходили, но Джейк возвращался из школы вместе со мной, играл с нами в «Эрудит» и расспрашивал Зофью о Бальдезивурлекистане.
Маму Джейка звали Синтия. Она коллекционировала фарфоровых лягушек и розыгрыши. Когда мы учились в девятом классе, у нее снова обнаружили рак. Она умерла, и Джейк разбил всех ее лягушек. Это были первые похороны в моей жизни. Несколько месяцев спустя папа Джейка пригласил в кино его учительницу по фехтованию. Они поженились как раз после того, как Джейка исключили из школы за Гудини, его исследовательский проект по истории. Это была первая свадьба в моей жизни. Мы с Джейком стащили бутылку вина, выпили, и меня вырвало в клубный бассейн. А Джейка вырвало на мои туфли.
Так вот, вся деревня и те, кто живет под холмом, почти целый месяц мирно и счастливо жили в ридикюле, который они привязали к камню в высохшем колодце — те, кто живет под холмом, вычислили, что землетрясение не тронет это место. Однако некоторым из бальдезивурлекийцев захотелось выйти наружу, посмотреть, что творится в мире. Зофья была одной из них. Деревня переехала в ридикюль летом, но, когда несколько парней и девушек вышли наружу и выбрались из колодца, падал снег, а дома превратились в полусгнившие развалины. Путешественники шли по снежной равнине с ридикюлем, который несла Зофья, пока не наткнулись на другую деревню, которой раньше не видели. Там все поспешно собирались и уезжали, отчего у Зофьи и ее друзей возникло нехорошее предчувствие. Все это слишком напоминало обстоятельства их переселения в ридикюль.
Они отправились за беженцами — похоже, те знали дорогу, и вскоре все вместе пришли в город. Зофья никогда не видела ничего подобного. Там были поезда, электрические огни, кинотеатры, люди, стреляющие друг в друга. Рвались бомбы. Шла война. Путешественники решили забраться обратно в ридикюль, а Зофья вызвалась остаться снаружи и присматривать за ним. Она просто влюбилась в кино, в шелковые чулки и в одного парня, русского дезертира.
Вскоре Зофья и русский дезертир поженились, у них было много приключений, и в конце концов они приплыли в Америку, где родилась моя мама. Иногда Зофья прибегала к помощи доски и фишек или советовалась с обитателями ридикюля, и они подсказывали, как избежать неприятностей и как ей с мужем заработать денег. Время от времени кто-нибудь из бальдезивурлекийцев или тех, кто живет под холмом, выходил из ридикюля, чтобы отовариться в супермаркете, посмотреть кино, прокатиться на аттракционах в луна-парке или посидеть в библиотеке.
Чем больше муж слушался советов Зофьи, тем больше денег они зарабатывали. Он стал обращать внимание на ридикюль, находя его подозрительным, но Зофья велела мужу не лезть не в свое дело. Муж начал следить за ней и увидел, что в доме бывают какие-то странные люди. Или Зофья — агент коммунистической разведки, решил он, или у нее есть любовники. Супруги подрались, потом Зофьин муж все больше и больше стал попивать, а потом взял и вовсе выкинул ее гадательные фишки. «Русские — плохие мужья», — сказала мне Зофья. И наконец, однажды ночью, когда она спала, он открыл костяную застежку и попал в ридикюль.
— Я думала, он меня бросил, — рассказывала Зофья. — Почти двадцать лет я думала, что он оставил меня одну с твоей матерью и уехал в Калифорнию. Не то чтобы я очень огорчилась. Я устала быть замужем, готовить еду и убирать дом для кого-то другого. Куда приятней готовить, когда тебе самой хочется есть, и убирать дом, когда сама решишь. Хуже было твоей маме, она ведь осталась без отца. Это было самым большим огорчением.
— Потом выяснилось, что он все-таки никуда не сбежал. Просто переночевал в ридикюле и снова вышел наружу — двадцать лет спустя — точно такой же красавец, каким я его знала, и времени прошло достаточно, чтобы я успела простить его заскоки. Мы помирились, все было очень романтично, а когда на следующее утро опять подрались, он пошел в соседнюю комнату, поцеловал в щеку твою мать, которая мирно проспала весь его визит, и забрался обратно в ридикюль. Еще двадцать лет я его не видела. Последний раз, когда он появился, мы ходили смотреть «Звездные войны», и ему так понравилось, что он поспешил обратно — рассказать тамошним. Через пару лет они валом повалят сюда смотреть «Звездные войны» и все продолжения «Звездных войн», которые успели выйти.
— Передай им, что успели снять еще и предыстории.
У местных библиотекарей были с Зофьей особые счеты — она постоянно теряла библиотечные книги. Сама она говорила, что не только ни одной не потеряла, но даже не просрочила ни разу, в самом деле! Просто какая-нибудь неделя в ридикюле длилась гораздо дольше, чем в мире библиотек. Что же с этим поделаешь?
Библиотекари Зофью ненавидели. Ее исключили из всех библиотечных отделений и филиалов в округе. Когда мне было лет восемь, она то и дело просила взять для нее какие-нибудь биографии, научные издания или любовные романы Жоржетт Хейер. Мама пришла в ярость, когда узнала, но было поздно. Почти все книги Зофья успела куда-то задевать.
Как же трудно писать о людях, которые умерли. Мне до сих пор кажется, что Зофья сидит у себя в гостиной в соседнем доме, смотрит какой-нибудь старый ужастик и бросает попкорн в ридикюль. Сидит и ждет, когда я зайду поиграть в «Эрудит».
А те библиотечные книги теперь уже никто не вернет.