— Негусто! — заметил он. — Но не беспокойтесь, мадам, в моем лице вы имеете мужчину, который способен обеспечить вас всем необходимым!
— И не забудь купить картошки, — добавила Амонет.
— Ну конечно, моя драгоценная, — откликнулся Голеску, улыбнувшись самой любезной улыбкой, спрыгнул с передка фургона на землю и отправился в город.
— Она вовсе не бессердечна, — говорил он себе, шагая по главной улице. — Просто ей хочется, чтобы за ней ухаживали, только и всего! Капелька внимания — вот что ей необходимо. А ведь в тебе, друг мой Голеску, таится неисчерпаемый источник обаяния! Пора прибегнуть к этому безотказному средству.
Для начала он решил привести себя в порядок. Отыскав городскую баню, он заплатил мрачному хозяину-турку необходимую сумму, разделся и прошел в залы, где его долго отпаривали, мыли, скребли, терли, мяли, снова мыли и наконец побрили. От ароматной воды, настоянной на цветках померанца, Голеску отказался, предпочтя сохранить толику естественного мужского запаха. Спросив, где находится рыночная площадь, он отправился туда.
Когда примерно час спустя Голеску покидал рынок, у него в руках действительно был мешок картошки, но не только. Кроме лука, муки, масла, моркови и сосисок он купил бутылку шампанского, коробку австрийских шоколадных конфет и букет фиолетовых астр.
Вернувшись к фургонам, Голеску сразу заметил, как удивленно раскрылись глаза Амонет, и почувствовал удовлетворение и гордость.
— Это еще зачем? — спросила она.
— Это тебе, — ответил Голеску, протягивая ей букет.
Еще никогда он не видел ее до такой степени изумленной. Амонет осторожно держала цветы на вытянутой руке, и на лице ее проступали недоумение и растерянность.
— И что мне с ним делать? — проговорила она.
— Попробуй поставить в воду, — предложил Голеску, доставая остальные покупки.
Вечером того же дня они устроили лагерь на лесной прогалине, которая, — очевидно, в виде исключения — выглядела довольно уютно и почти не была обметана старой паутиной. Когда на темном небе отчетливо проступил белый шлейф Млечного пути, Голеску ненадолго удалился в фургон, чтобы взять все необходимое для приятного вечера вдвоем. Астры уже поникли, хотя и стояли в банке с водой, но шампанское и шоколад сохранились, так как лежали на самом дне его мешка. Негромко напевая себе под нос, Голеску отнес их к костру, захватив по пути пару побитых эмалированных кружек.
Амонет сидела на коротком, толстом бревне и, казалось, с головой ушла в какие-то невеселые размышления. Она не пошевелилась, даже когда совсем рядом хлопнула пробка от шампанского, хотя сидевший с другой стороны костра Эмиль вздрогнул и пригнулся. Лишь когда Голеску открыл шоколад, Амонет пришла в себя и обернулась.
— Конфеты? — удивленно спросила она. — Откуда они у тебя?
— Их принес маленький гномик с золотыми крылышками, — ответил Голеску и подмигнул. — И не надо на меня так смотреть, — добавил он. — Гномик заплатил за конфеты из своего кошелечка, в котором, между прочим, лежит без малого двадцать тысяч лей. Хочешь конфетку, моя королева? Выбирай любую! Есть С начинкой из сливок, с черешней, с имбирной крошкой…
Амонет довольно долго сидела, уставившись на коробку неподвижным взглядом, потом протянула руку.
— Почему бы нет? — проговорила она словно про себя. — Какой может быть вред от такой малости?
— А вот вино, которое дарит бодрость и веселье, — сказал Голеску, наливая шампанское в кружки. — Человеку полезно иногда расслабиться, ты согласна? Особенно если у него есть деньги.
Амонет, которая как раз открывала коробку, не ответила и даже не повернула головы, когда Голеску протянул ей кружку, до краев наполненную шампанским. Вино она выпила одним глотком, словно простую воду, и все так же не глядя вернула ему пустую кружку.
— Вот это по-нашему! Молодец, так и надо! — воскликнул Голеску. В груди у него проснулась надежда, и, решив ковать железо пока горячо, он тут же налил Амонет еще вина, но она не отреагировала. Открыв крышку коробки, Амонет как зачарованная склонилась над ней, глядя на шоколад, вдыхая его запах, словно это были не конфеты, а арабские благовония.
— О-о-о!.. — внезапно простонала она глубоким, чувственным голосом и запустила в коробку руку. Вытащив сразу три конфеты, она некоторое время рассматривала их затуманившимся взглядом, потом сжала кулак, раздавив шоколад, словно гроздь винограда. Закрыв глаза и негромко постанывая от наслаждения, Амонет слизывала с руки густую сладкую массу.
Гол секу уставился на нее во все глаза. От удивления он даже пролил шампанское себе на брюки.
— Вот не знал, что ты так любишь шоколад, — проговорил он наконец.
— Откуда тебе знать? — с полным ртом откликнулась Амонет. Подняв коробку к лицу, она еще раз вдохнула запах конфет, потом подцепила языком орех в шоколаде, словно пальцами вынув его из гофрированной бумажной корзиночки.
— Ловко у тебя получается, — сказал Голеску и заерзал, двигаясь по бревну так, чтобы оказаться ближе к ней. Одновременно он протянул Амонет шампанское, но она сосредоточенно жевала орех и не обратила на него внимания.
— Пей скорее, — поторопил ее Голеску. — Иначе весь газ выйдет. Улетучится, как юность, как мечты!
Внезапно Амонет запрокинула голову назад и, немало удивив и даже напугав Голеску, громко расхохоталась. Это не был сухой, короткий смех, который он слышал прежде и которым она выражала презрение и насмешку. Это был раскатистый, громкий и такой жуткий смех, что Эмиль взвизгнул и закрыл уши ладонями. Казалось, даже огонь немного пригас и съежился, спрятав свои яркие языки под черными поленьями, а лес, темной стеной стоявший вокруг поляны, откликнулся на этот хохот исполненным угрозы эхом.
Сердце Голеску забилось быстрее. И когда Амонет выхватила у него кружку и залпом опрокинула в рот, он облизнул губы и проговорил слегка запинающимся голосом:
— Пусть это игристое вино смоет все твои тревоги, моя бриллиантовая. Будем внимательны друг к другу, ладно? Я вижу: тебе нужен мужчина, который снял бы с этих хрупких плеч хотя бы часть забот. К счастью, у тебя есть я. Голеску готов, тебе достаточно только сказать!
Эти слова вызвали еще один взрыв безумного смеха, который неожиданно сменился утробным урчанием. Швырнув кружку на землю, Амонет выхватила из коробки еще горсть конфет и затолкала их в рот вместе с бумажными корзиночками и блестящими обертками.
Еще не веря своей удаче (еще бы, всего несколько глотков, а она уже ведет себя, как самая настоящая вакханка!), Голеску придвинулся еще ближе.
— Расскажи что-нибудь о себе, о мой нильский лотос! — проворковал он.
Амонет только хмыкнула и, жуя шоколад, искоса поглядела на него. Ее глаза озарились красным… но Голеску, хотя и испугался, все же уверил себя, что это просто отражение пламени костра. Амонет дернула уголком рта, потом вырвала у него из руки бутылку шампанского и сделала из горлышка хороший глоток.
— Ха! — Она сплюнула в костер, который вдруг разгорелся снова. — Ты хочешь знать мою историю, толстяк? Тогда слушай… Тысячу тысяч лет назад в длинной и узкой долине на берегу большой реки лежала прекрасная, зеленая страна. Сразу за долиной начиналась великая пустыня, в которой обитали шакалы и неистовые, жестокие демоны, но Мужчина и Женщина всегда говорили мне, что если я буду послушной девочкой и не стану выходить из хижины ночью, со мной ничего не случится. А если я всегда буду хорошей и послушной, я никогда не умру. Я просто уйду вниз по реке, и в конце концов мне навстречу выплывет в тростниковой лодке прекрасный юноша. Он увезет меня к Солнцу, я я буду жить вечно.
Но однажды из пустыни явились Худые. Они так долго кочевали по пустыне и так долго страдали от голода и жажды, что в конце концов начали думать, будто это единственный правильный образ жизни, предначертанный богами для всех людей. Поэтому, когда они увидели наши тучные нивы и пастбища, то объявили нас Отклонением и напали, чтобы убить. Но мы были сильнее, и хотя многие погибли, мы перебили всех Худых и побросали тела в реку. И за ними никакой юноша в тростниковой лодке не приплыл, как я и думала. Но именно тогда я впервые увидела Его — и испугалась…
— Кого, драгоценная? спросил Голеску.
— Владыку Смерть, вот кого, — ответила Амонет, и багровые отсветы пламени заплясали на ее блестящем от испарины лице. — Великого Владыку Смерть с рядами длинных и острых, как иглы, зубов и зеленой чешуей, которая сверкала под луной словно драгоценный смарагд, И еще Он не отбрасывал тени… Я никогда не видела юноши с лодкой, который отвозит послушных детей на Небо, зато я видела Его и видела Его могущество. Тогда я набрала на берегу глины и слепила маленького Владыку Смерть. Я поклонялась Ему, кормила Его мышами, птицами, ящерицами — всем, что я могла поймать и убить. «Возьми все это, — говорила я, — но не трогай меня, о Великий!»
Прошел год, и на нас снова напали пришедшие из пустыни варвары. Мы не стремились к этой войне, но она означала новую пищу для Него, и я поняла, что на самом деле миром правит только Он и никто другой. Варвары были многочисленны и к тому же гарцевали на прекрасных, быстрых конях. Они налетали, как горячий ветер пустыни, и мгновенно исчезали, оставляя после себя трупы и сгоревшие тростниковые хижины. Мои соплеменники говорили: «Оставаться здесь опасно, мы больше не можем возделывать эти поля». Многие бежали на север, и только мои Мужчина и Женщина медлили. Они хотели забрать все, что у них было — все миски, плошки, кувшины, одежду и остальное, Во время сборов Женщина нашла мою глиняную статую. Она жестоко высекла меня и назвала ведьмой. Глиняного идола она разбила, и Он наказал ее за это. Когда мы уже шли вдоль реки, нас нагнал… нет, не юноша в лодке. Это был конный отряд варваров, которые убили Мужчину и Женщину, забрали все их вещи и поскакали дальше.
Я была не в силах помочь своим, да и не стала бы. Вместо этого я бросилась бежать. Я бежала по берегу реки и молилась Ему, прося спасти меня…
Амонет говорила теперь совсем тихо, но ее голос странным образом звучал очень молодо, хотя в нем и проскальзывали грустные нотки. Го-леску, однако, чувствовал себя разочарованным. В прошлом Амонет, о котором он столько размышлял, не было, оказывается, ничего таинственного, загадочного или хотя бы романтического. Обычная история, хотя и довольно печальная. Но ему-то что за дело до какой-то древней племенной свары?.. Главное, Амонет не была ни древней жрицей, ни дочерью фараона в изгнании — она была обычной беженкой и, по большому счету, мало чем отличалась от сотен худых, изможденных женщин, которые во время войны запрудили все дороги со своими тачками и тележками, нагруженными спасенными из разрушенного дома пожитками. Таких женщин Голеску видел на своем веку, пожалуй, слишком много.
— Но все это случилось в Египте или в каком-то другом месте? И как ты спаслась? — уточнил он, как бы между прочим обвив рукой ее талию. Его голос, однако, словно разрушил какие-то чары. Амонет пришла в себя и, повернувшись в его сторону, улыбнулась такой зубастой улыбкой, что Голеску сразу почувствовал себя маленьким и беззащитным.
— Как я спаслась? — переспросила Амонет. — Очень просто. Вверх по течению реки плыла тростниковая лодочка, в которой сидел Владыка Солнце. Он пристал к берегу и забрал меня, чтобы отвезти в безопасное место. Интересно, что Солнце приплыл не за Мужчиной и Женщиной, которые были хорошими и верили в него. Он приплыл за мной, которая никогда в него не верила, и хотя я сидела с ним в лодке и слушала его рассказы о том, как прекрасно Небо, я думала, что весь мир — ложь и обман.
И я была совершенно права, что не доверяла Солнцу, толстяк. Да, я стала бессмертной, но я заплатила за это очень высокую цену. Я стала рабыней на Небесах. За мою трусость — за то, что я бежала от Смерти — меня наказали, позволив священным пчелам жалить меня снова и снова. Они кусали меня каждый день на протяжении пятнадцати лет, пока внутри меня не скопилось столько яда, что ничто больше не могло мне повредить. Когда же прошла целая тысяча лет, я настолько устала от своего рабства, что снова начала молиться Ему. Лунной ночью я выходила на берег реки, разрывала на себе одежды, обнажив грудь, опускалась на колени и просила Его прийти и забрать меня. Я кричала, и плакала, и целовала мокрый ил на берегу, мечтая только об одном— о Его белых острых зубах.
Но Он не пришел.
А Владыка Солнце отправил меня в странствие по миру, чтобы я предсказывала глупым смертным их будущее и вела дела с грабителями и убийцами… — Амонет сделала глоток из бутылки. — Потому что на самом деле Солнце — это сам Дьявол. Нет, он выглядит как самый благочестивый пастор, и ни рогов, ни хвоста у него нет, но все равно он — отец лжи.
Я очень устала, толстяк, устала работать на него и устала жить. Ничто не меняется, ничто не имеет значения. Солнце каждый день встает на востоке, а я открываю глаза и ненавижу его за это. Я ненавижу колеса фургонов за то, что они вращаются, ненавижу лошадей за то, что они везут меня туда, куда я не хочу. Но больше всего я ненавижу Его — Того, кто владеет всем миром, но не хочет заключить меня в Свои объятия!
Амонет замолчала, глядя поверх костра в темноту.
Голеску был слишком увлечен, рисуя в своем воображении образ Амонет, стоящей на берегу Нила с обнаженной грудью, поэтому ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что рассказ подошел к концу. Встряхнувшись, он собрался с мыслями и, зарегистрировав услышанное под рубрикой «Заумные метафоры», стал искать способ вернуться к делам реального мира, которые занимали его куда больше.