Но, подойдя к дому, Хэл ухитрился протиснуться в дверь перед Порнсеном, тем самым нарушив этикет, и выражение лица иоаха показало, что он хоть чуть-чуть отыгрался.
Остановившись у своих дверей и, как обычно, роясь в поисках ключа, Хэл услышал, как шаги его бывшего ангела-хранителя замедлились, и тогда, поддавшись внезапно сверкнувшей в его голове нахальной мысли, он обернулся и позвал: "Абба!"
--Что?
--А не хотите ли вы проверить мою квартиру, чтобы убедиться, что я не прячу там женщину?
Иоах побагровел. Он закрыл глаза, пытаясь справиться с приступом ярости, но это, как видно, ему не удалось, потому что он завопил, выпучив глаза:
--Ярроу! Если я когда и видел ходячую многоложность -- то это ты! Я не понимаю, как ты ухитрился пролезть в иерархи! Я думаю, что ты... что ты не так прост! Ты изменился. Ты всегда старался быть таким скромным, таким покорным... А теперь ты высокомерен и самонадеян!
Хэл заговорил, постепенно повышая голос:
--Не так уж давно вы подробно объяснили мне, что я с самого рождения был отщепенцем и грешником. Но высшие инстанции считают иначе, они убеждены, что я являюсь образцом безупречного поведения. Да-да, одним из тех, кого церкодарство жалует саном духовного пастыря. Я знаю, что всегда и до этого признания моего высокого морального уровня вел себя соответственно! А это значит, что вы всегда были и остаетесь лишь низким, завистливым, злобным чиреем с птичьими мозгами, вскочившим на заднице церкодарства, который необходимо выдавить, пока он не лопнул и не забрызгал всех своей скверной!
Хэл остановился, чтобы перевести дыхание, сердце, казалось, сейчас выскочит из груди. Сквозь туман ярости, застилавший ему глаза, он увидел, что Порнсен в ужасе пятится от него, вытянув рука -- то ли пытаясь успокоить Хэла, то ли пытаясь защититься от него.
--Хэл Ярроу! Хэл Ярроу! Приди в себя! О, Предтеча, до чего же он меня ненавидит! А я-то все эти годы думал, что ты любишь меня, своего возлюбленного иоаха... А ты, оказывается, ненавидишь меня. Но за что?
Ярость отпустила Хэла. Взгляд его прояснился.
--Вы что, говорите это всерьез?
--Конечно! Да я и помыслить не мог о подобной неблагодарности. Все, что я когда-либо делал для тебя, служило для твоей же пользы. Каждый раз, наказывая тебя, я разбивал себе сердце. Но я укреплял себя мыслью, что делаю это ради тебя...
Хэл неожиданно расхохотался и смеялся все время, пока Порнсен улепетывал по лестнице вверх и не исчез на верхнем этаже, бросив на прощание ошалелый взгляд. Смех прекратился так же внезапно, как и начался, и Хэл, как-то сразу ослабев, прислонился спиной к дверям, чтобы не упасть. Невероятно! Все свою жизнь он считал, что Порнсен тоже ненавидит его, видя в нем неестественного урода, оскорбление природы. И что, наказывая и унижая своего подопечного, он получает удовольствие. А оказывается, что...
Хэл потряс головой, чтобы привести мысли в порядок. Да нет, все он врал, что старикашка -- просто перепугался до смерти, вот и искал себе оправдание!
Он отклеился от двери, открыл ее и вошел. Снова и снова он возвращался к мысли, что храбростью так себя вести с Порнсеном обязан появлению в его жизни Жанет. Без нее он так и остался бы обидчивым, дрожащим от страха кроликом. Несколько часов с нею смогли расшатать то, что вколачивалось в него годами жесточайшей дисциплины.
Он включил свет в гостиной, заглянул в столовую и увидел, что дверь в кухню прикрыта, но оттуда доносился звон кастрюль. Хэл глубоко вдохнул запахи, струящиеся по квартире.
О! Бифштексы!
Но тут же его радость сменилась яростью: он же велел ей прятаться до его прихода! А если бы с ним вошел очкец или уззит?
Хэл рванул кухонную дверь и она с визгом отъехала. Жанет стояла спиной, но на первый же звук резко обернулась, обмерла, выронила лопаточку и инстинктивно прикрыла рукой рот, чтобы не вскрикнуть.
Злые слова, которые Хэл приготовил, умерли у него на губах -Сигмен упаси! -- а то опять расплачется.
--Haw tyuh! Как ты меня напугал!
Он что-то проворчал себе под нос и подошел к ней, попутно поднимая крышки кастрюль.
--Я жила такой жизнью,-- виноватым дрожащим голосом сказала она,-- что всегда надо было быть настороже, чтобы меня не поймали. Вот и вздрагиваю от любого резкого звука.
--Как эти хитрые жуки обвели меня вокруг пальца! А я-то считал их вежливыми и добрыми.
Жанет искоса посмотрела на него. Она уже пришла в себя, и алые губы раздвинулись в улыбке.
--Да нет, они не такие уж плохие. Ко мне они были добры и давали мне все, что я хотела, кроме свободы. Они боялись, что я смогу найти дорогу домой, к сестрам.
--А им что за дело?
--Они опасались, что где-то в джунглях могут быть еще мужчины,и я могу от них нарожать детей. Они панически боятся того, что наш вид снова расплодиться и войдет в прежнюю силу. Потому что тогда война будет неизбежна. А они не любят войн.
--Да, они странные создания,-- уже мягче сказал Хэл.-- Но чего можно ожидать от тех, кто не ведает верносущности, открытой нам Предтечей? Да к тому же они ближе к насекомым, чем к людям.
--А что, принадлежность к человеческому роду сразу ставит тебя выше них? -- довольно резко бросила она.
--Все Божии создания имеют свое место в Мироздании. Каждому отведено свое особое. И лишь человеку место повсюду и во всех временах. Он один имеет право занять любое пространство в космосе и двигаться во времени куда ему угодно. И если у него есть необходимость выжить какое-нибудь существо из того места или времени, которое ему понадобилось для осуществления своих великих целей, он так и поступит. И это будет его правом.
--Цитата из Предтечи?
--Да.
--Ну, может, он и прав. Все может быть. Только что такой человек? Существо, наделенное сознанием. Но и жуки наделены сознанием. Таким образом, и очкеца тоже можно назвать человеком.
--Шиб. Давай не будем спорить. А то мы совсем забыли про ужин.
--Но я и не собираюсь спорить,-- она улыбнулась,-- потому что сейчас, когда мы сядем за стол, тебе нужно будет решить, умею я готовить или нет. А этот вопрос решается не путем дискуссий.
Она принялась хлопотать, накрывая на стол, Хэл помогла ей. Наконец, когда все было готово, оба чинно уселись друг против друга, и Хэл, соединив руки, возложил их на стол, склонил голову и произнес вслух молитву:
--Исаак Сигмен, Предтеча, да верносущным будет имя твое, благодарим тебя за то, что ты сделал возможным наше благословенное настояще. Благодарим тебя за пищу, реализованную тобой из ее потенциала и дарованную нам. Мы знаем и верим, что мы сразишь Противотечу, пересечешь все его мерзкие посягательства на прошлое и этим изменишь наше настоящее. Сделай же наше мироздание устойчивым и верносущным, неподверженным капризам времени. Мы, собравшиеся за этим столом, от души благодарим тебя. И да будет так. На все воля твоя.
Он поднял голову и взглянул на Жанет -- она смотрела на него во все глаза. Повинуясь внезапному импульсу, он сказал:
--Ты тоже можешь помолиться, если хочешь.
--А вдруг тебе моя молитва покажется многоложной?
--Да, пожалуй,-- растерялся Хэл.-- Я сам не знаю, как у меня вырвалось такое предложение. Конечно же, я никогда бы не предложил помолиться израильтянину, или, скажем, банту... Правда, я никогда не ел ни с кем из них за одним столом. Но ты... ты -- другое дело. Ну, может, потому, что ты не относишься ни к одному известному мне народу. Я... я, и правда, не знаю.
--Спасибо,-- ответила она, и описав указательным пальцем правой руки в воздухе треугольник, произнесла куда-то вверх: -- Мы благодарим тебя, Великая Мать.
Хэл с трудом подавил в себе странное чувство неприязни, возникшей от такой многоложности, и, чтобы скрыть его, полез в ящик под столом и достал оттуда две широкополые шляпы с длинными вуалями. Одну он надел на себя, вторую протянул Жанет.
--Зачем это? -- удивилась она.
--Чтобы не видеть друг друга в процессе поглощения пищи,-раздраженно сказал он.-- Это очень удобно: между лицом и вуалью достаточно места, чтобы пронести вилку или ложку. Это называется столовый убор.
--Но для чего все это?
--Я же сказал тебе, он прячет наши лица во время еды.