Память все чаще уводила Браницкого в молодые годы.
Поступив в институт, он, первокурсник, по давней студенческой терминологии "козерог", оказался и младшим, и старшим одновременно. Потому что старшекурсников вообще не было: в сорок первом их эвакуировали.
Вскоре они вернулись - те, пришедшие в институт еще до войны. И стали смотреть на новичков свысока, словно кадровые солдаты на ополченцев. Война как бы разграничила две эпохи, два студенческих поколения. А может, разделила их эвакуация и надменное отношение "стариков" к "козерогам" было всего лишь защитной реакцией?
Но много лет спустя Браницкий встретил одного из "кадровых", и показалось обоим, что связывает их давняя, трогательная дружба. А в институте они даже не здоровались!
...Были на вернувшемся из эвакуации втором курсе трое воистину неразлучных друзей. Двое из них - гордость факультета. Не по летам степенные, важные неимоверно, теперь таких студентов и не сыщешь. Оба активные общественники, отличники высшей пробы, персональные стипендиаты.
А третий, как все думали, был обыкновенный шалопай: перебивался с двойки на тройку, частенько посещал отнюдь не музей изобразительных искусств - толкучку. С одним из них, Евгением Осиповичем Розовым, Браницкий и встретился через многие годы, причем от важности того не осталось и следа: "Старик, для тебя я просто Женя".
Вся троица получила дипломы.
Евгений уже лет через пять стал доктором наук и оппонировал на защитах своих бывших преподавателей. Его добропорядочный друг сделался профессором десятью годами позже, написал учебник.
- Но и он выше институтской кафедры не шагнул, - шутливо посетовал Розов, - как и мы с тобой.
- А этот ваш... Кстати, я так и не знаю, что вы в нем тогда нашли.
- Колька-то? Ну, это, я тебе скажу, мужик... Да ты что, о нем не слышал?
- Что-нибудь натворил?
- В самом деле ничего не знаешь? Так вот, Колька, пардон, Николай Парфенович, страшно сказать, ныне академик, лауреат. Неужто тебе ничего не говорит фамилия... - И он назвал громкое, много раз слышанное Браницким имя.
- Не может быть! Так это он!.. - ахнул Антон Феликсович. - А его же с третьего курса чуть не выперли!
- На волоске висел, раз в неделю прорабатывали. А я к нему недавно на прием еле записался. Все-таки принял... Стал прошлое вспоминать. "Хорошее, - говорит, - время было. Помнишь, как по девочкам бегали?" - "Что вы, Николай Парфенович, - отвечаю. - Я их тогда как огня боялся, сейчас наверстываю".
- А тебя в институте Святошей звали, - засмеялся Браницкий.
Антон Феликсович часто потом вспоминал эту удивительную историю.
Странное дело, думал он, казалось бы, мы знаем о себе все. Достаточно ясно представляем механизм мышления, процессы передачи информации по нейронным сетям. Скорость распространения биоэлектрических потенциалов в организме определена экспериментально, быстродействие рецепторов оценено математическими формулами, найдены алгоритмы умственной деятельности, ее поддающиеся количественному обоснованию реалии. И в обыденности это себя оправдывает. Но есть в нас нечто отдающее мистикой... Какие-то дремлющие до поры интеллектуальные силы, которые не согласуются с научно обоснованной схемой мышления. Обыкновенный, даже посредственный паренек становится одним из крупнейших академиков, ничем не примечательный индивид вдруг проявляет необъяснимый талант к сверхбыстрому счету, успешно состязается с ЭВМ, демонстрирует фотографическую память, походя попирая трезвые и убедительные расчеты, согласно которым человек, с его белковой плотью, в принципе не способен ни на что подобное...
Эволюция "человека разумного" закончилась, но все ли ее плоды нам доступны сегодня, не законсервировала ли природа что-то в нас до лучших времен?
23
Новую утрату переживал Антон Феликсович. Не стало одного из самых больших, по его убеждению, ученых, человека, чей взор был устремлен в будущее.
Лет двадцать назад Браницкий случайно оказался на его публичной лекции.
- Наше будущее в симбиозе человека и машины, - страстно убеждал ученый. - Никакие записи не сохранят мой творческий потенциал, опыт, интуицию. Все это исчезнет с моей смертью. Но представьте: накопленное мной богатство унаследовано компьютером. Я передал ему знания и навыки, пристрастия и привычки, воспоминания и сам строй мыслей - словом, всю хранящуюся в мозгу информацию. Меня уже нет, но мое самосознание полностью перешло к машине. Она мыслит так, как мыслил я. Человек воскресает в машине... Это и есть фактическое бессмертие!
- Идеализм какой-то... - возмутилась тогда одна из слушательниц. - В учебнике сказано, что у машины имеется лишь формальная, количественная модель памяти. А вы - самосознание, воскрешение из мертвых... Господа бога только не хватает!
И вот он ушел, так и не успев передать свое самосознание компьютеру.
"Может быть, самую малость не успел... - думал Браницкий. - Мы уже в состоянии сохранить на века облик, голос, малейшие черточки человека. Остается последнее - научиться сохранять душу".
24
Антон Феликсович не был сколько-нибудь типичным представителем той части человечества, которая вступила в седьмое десятилетие своей жизни. Не зря говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Браницкий смотрел на мир как бы одновременно с двух несовместимых точек зрения: одна устоявшаяся на прочном фундаменте благоприобретенной житейской мудрости, вторая - с динамического ракурса, не скованная шорами жизненного опыта, колеблющаяся на волнах необузданной стихии, какой представляется жизнь к двадцати годам...
Браницкий не разделял возрастного скепсиса некоторых коллег, брюзжавших из-за пустяка: "Не та нынче молодежь... Никаких идеалов! В наше время было иначе..."
Он понимал и оправдывал возросшую тягу молодых людей к независимости, нетерпимость к поучениям. обострившееся самолюбие, жажду скорейшего самоутверждения. Но не могла не беспокоить прогрессирующая инфантильность, беспомощность в тривиальных жизненных ситуациях... Самым же опасным "микроорганизмом", исподволь подтачивающим моральное здоровье человека, и особенно молодого, с неокрепшим иммунитетом, Браницкий считал "вирус потребления".
Научно-технический прогресс не довольствуется ядерными реакторами, космическими ракетами или квантовыми генераторами - он преобразует и непосредственное материальное окружение человека.
"Люди обходились без добротных, удобных, полезных вещей, к которым мы успели привыкнуть за десятилетия НТР, - размышлял Антон Феликсович. - И хорошо, что они становятся все более доступны. Плохо другое - человек получает удовольствие не столько от самой вещи, сколько от сознания того, что она принадлежит именно ему. Почему у нас не прижился прокат автомобилей? Одна из причин - качественно противоположное отношение к "своей" вещи и вещи "чужой", даже если последней предстоит пользоваться неопределенно долгое время... Парадокс обладания!"
Браницкий с удивлением обнаружил, что в "Брокгаузе и Ефроне" статья "Мещанство" отсутствует. Видимо, в дореволюционные годы это слово не требовало энциклопедических пояснений. Смысл его был всем ясен: мещанство - одно из сословий, к которому относятся ремесленники, торговцы, мелкие домовладельцы...
Сегодня мещанское сословие приказало долго жить. Но мещанские вкусы, привычки, склонности, нормы поведения оказались куда более живучими. Мещанин в переносном смысле слова отмирать не торопится. Он трансформировался, со знанием дела рассуждает о достоинствах японских магнитофонов, разбирается в эстетике. Стада фарфоровых слоников или коврики с лебедями вызовут у него снисходительную усмешку. И все же он мещанин - в стиле "модерн"...
На днях в институте состоялся товарищеский суд. Судили спекулянта - с потока Сережи Лейбница. Сергей был общественным обвинителем.
- Почему до сих пор не закрыли толчок? - гневно вопрошал он. Посмотрите, кто торгует импортными джинсами, вельветом: парни и девушки! Ну скажи, не стыдно тебе?
- У тебя самого фирменные штаны, - огрызнулся спекулянт. - Ты их, случайно, не в "Детском мире" купил?
"Ужаснее всего, - подумал Браницкий, - что он вовсе не сознает уродливости своего проступка. Считает, просто не повезло. Бравирует... Мещанская идеология! А мы, старшие, не сумели ей противостоять..."
- Тебе предки по сотне в месяц отваливают, - продолжал наступать "подсудимый". - А я эту сотнягу сам зарабатываю!
- Скажите, Козлов, - не стерпел Антон Феликсович, - какая зарплата будет у вас в первые годы после окончания института?
- Ну, сто - сто двадцать...
- А стоит ли ради "сотняги" институт заканчивать?
- Предлагаю исключить Козлова, не нужен ему диплом! - непримиримо потребовал Лейбниц.
Большинство проголосовало за исключение. "Правильно", - подумал было Браницкий, но вдруг в его ушах зазвучало громкое имя академика-лауреата...
- Вот что, товарищи... Возьму Козлова на поруки. Думаю, не все потеряно...
- Ну зачем вам это? - недовольно выговаривал Антону Феликсовичу Иванов, ставший после утверждения в ученой степени деканом факультета. Таким, как Козлов, не место в институте. Вы своим авторитетом покрываете спекулянта. Впрочем, еще не известно, что скажет ректор!
Последнее слово осталось за Ивановым: по его представлению пятикурсник Козлов, совершивший аморальный поступок, был отчислен из института.
25
Амазонка-философиня пригласила Антона Феликсовича на субботний чай.