— Сделаем, а не попробуем, леди! — твердо, явно цитируя кого-то, ответил Лиам. Я невольно улыбнулась:
«Отец Александр, вы хорошо воспитали своих мальчишек…»
На то, чтобы выломать доску из бочки, ушло, пожалуй, не меньше часа. Если б кто-то до нас не разбил обручи, то вряд ли бы что-нибудь вообще вышло. Да и костыль из доски вышел скверный — слишком маленький. Однако это было лучше, чем совсем ничего. И так, где подпрыгивая на одной ноге, где повисая на Лиаме, я сделала попытку обследовать окрестности.
Чем дольше мы шли, тем яснее становилось, что эти «пещеры» — дело рук человеческих. То там, то здесь попадались следы настенной росписи; она была выполнена в странной технике — выдолбленные в камне бороздки, заполненные красновато-коричневой краской. Рисунки казались очень старыми. Кое-где они были почти совсем стерты или испорчены трещинами, кое-где — заросли грязью… Но один фрагмент накрепко засел в памяти — схематичный человечек, держащий руки на загривках двух тщательно прорисованных волков. А над ними — три луны.
Белая, серповидная и черная.
— Эй, леди… — прохрипел Лиам, и я спохватившись, перенесла вес с хрупкого мальчишечьего плеча на «костыль». — Ну, э-э… Вы что-то заприметили, да?
— Нет, — качнула я головой. — Ничего. Идем дальше.
Через некоторое время стало ясно, что мы заблудились, а логово Душителя так и не нашли. Мне понадобилась вся моя смелость, чтобы сказать об этом Лиаму, но он неожиданно улыбнулся:
— Ну и славно. Нипочем бы к нему не вернулся, бр-р… Даже и к дохлому. А на свет как-нибудь выберемся, да? Нас же Эллис ищет.
— Да, — выдохнула я. — Конечно, выберемся.
Лихорадочную дрожь уже с трудом удавалось сдерживать.
Мне было холодно.
Вскоре идти стало слишком тяжело. Я, пытаясь сохранять уверенный вид, предложила немного передохнуть. Лиам, кажется, заметил мое состояние, но смолчал. Он скинул с плеча какую-то тряпку и расстелил ее на камнях, затем помог мне сесть. Я пригляделась к подстилке с удивлением:
— Это ведь из нашей камеры, да, Лиам? Одеяло, верно? А когда ты его забрал?
— Когда вы к ковырялке своей привыкали и по коридору взад-вперед ходили, а потом в закуточке, это, юбки от пыли встряхивали, — буркнул Лиам, а я слегка покраснела — юбки были ни при чем. Святые небеса, я и не представляла, как много значат для человека обычные, повседневные удобства… Отдала бы сейчас, наверно, сто хайрейнов… нет, даже сто пятьдесят — за одну возможность поспать в кровати, искупаться в ванной и выпить чашку кофе. Хорошего кофе, сваренного Георгом… — Эй, леди, вы спите, что ли?
Я упрямо выпрямилась.
— Нет… Ты храбрый, Лиам. Тебе пришлось возвращаться за одеялом туда, где…
— Тс-с, — испуганно шикнул он. Глаза его блестели в тусклом свете фонаря, как у кошки. — Ну их, покойников… Не к ночи будь помянуты. И так мерещится всякое.
— Что? — с трудом переспросила я. Сознание уплывало, и колоссальные силы требовались хотя бы просто для того, чтоб не путать… не путать явь и бред.
— Ну, стуки. Шепоты, — совсем тихо ответил Лиам и подполз мне под бок. Я обняла мальчишку и прижала к себе — вдвоем и теплее, и спокойней. — Леди, а когда фонарь догорит — что будет?
Я зажмурилась.
— Будет темно, Лиам. Но ты ведь не боишься темноты, да?
Он не ответил.
В наступившей тишине мне отчетливо послышался стук… да, такой, как говорил Лиам… и… собачий лай?
Снова стук… тишина… крик?!
Свое имя, даже едва различимое из-за толщи камня, я бы распознала даже в лихорадке.
— …Виржиния!
Я встрепенулась. В крови будто в одну секунду вскипела надежда — и растворила и страх, и боль, и жар, и, увы последние силы.
— Лиам, — тихо попросила я, чувствуя, как темнеет в глазах. В памяти всплыл один из рассказов Лайзо — о том, как шахту, где он вроде бы работал, завалило. Или то завалило его друга? Не могу вспомнить… — Нас ищут, слышишь? Они нас ищут. Стук, тишина, потом крики. Мое имя… и… Лиам, они нарочно молчат после условного стука, чтоб услышать, как мы зовем их!
И тут голос у меня сел совершенно.
От волнения, не иначе.
Все прочее осталось как в тумане.
Кажется, Лиам кричал, звал, пока сам не охрип — Эллиса, отца Александра, даже Святого Кира; кажется, кто-то кричал в ответ и звал нас. Меня накрыла страшная слабость, а потом фонарь погас — или это потемнело в моих глазах? Становилось то жарко, то холодно, страшно хотелось пить, а еще — мерещилось, что волки спрыгнули с рисунка на стене и кусают мою ногу.
А потом кто-то окликнул меня по имени. Голос был знаком, но я никак не могла вспомнить его обладателя.
Но я пыталась.
— Сэр… Крысолов?
Он поднялся, прижимая меня к груди. В глаза ударил свет лампы. Я зажмурилась.
— Нет. Не Крысолов. Но я найду тебя где угодно. Обещаю.
Я улыбнулась.
«Узнала».
— Очень хорошо, мистер Маноле… А у меня потерялась шляпка, — пожаловалась я. — Где-то там…
Лиам испуганно вскрикнул, и мир растворился в этом вскрике.
Меня поглотило беспамятство — и лихорадочный жар.
Следующие три дня прошли очень скверно.
Почти сутки я провела в лихорадке. Доктор Хэмптон сказал, что всему виной нервное потрясение, слабость после отравления хлороформом и сырость подземелий. Также он сообщил, что боль в ноге была вызвана не растяжением или ушибом, а самым настоящим переломом.
— Но ведь я ходила! — слабо возмутилась я, услышав вердикт доктора. — Как бы я могла наступить на ногу, будь она сломана, скажите на милость?
Хэмптон вздохнул и сокрушенно покачал головой.
— Вас подвел безымянный палец на правой ноге, леди. Такая маленькая-маленькая косточка, не самая хрупкая, надо сказать. Но, увы, обстоятельства сложились неблагоприятным образом, и от удара произошел перелом. Людей всегда подводят маленькие-маленькие детали и неблагоприятные обстоятельства. А потому — не откажите скромному вашему слуге в нижайшей просьбе: будьте осмотрительней. Не надейтесь на удачу и…
— Доктор Хэмптон, — начала я было, угрожающе выпрямляясь на подушках. Отек на ступне все еще не спал, от всякого неловкого движения боль простреливала по костям, кажется, до самого позвоночника. — Доктор Хэмптон, позвольте мне…