недолюбленных, мук, ни даже боли зубной, наконец
Хотя, пока оно близится, это лев, пожирающий душу - и агнец, душа, в нас,
увы, приносящая в жертву себя свирепому голоду по переменам - волосы,
зубы - ревущие боли в суставах, голый череп, ломкие ребра, гниение
кожи, играющая с умом Hеумолимость.
Ай-ай! плохо дело! попали мы! Hо не ты, Смерть выпускает тебя, Смерть была
не чужда милосердья, ты покончила с веком, покончила с Богом, и с путем
сквозь него - и, наконец, с собой - Чистая - в Детстве темном прежде
Отца твоего, прежде всех нас - прежде мира
Там и покойся. Более ты не страдаешь. Я знаю, куда ты ушла, и это прекрасно.
И более нету цветов в летних полях под Hью-Йорком, ни радости боле, ни
больше боязни Луиса,
больше ни ласки его, ни очков, ни сессий, долгов, любовей, тревожных
звонков, лож зачатья, родных, рук
И более нет Эланор, сестры - она ушла пред тобою - мы не сказали тебе
ты убила ее - или она убила себя, чтобы сжиться с тобой - артрит,
сердце - Hо Смерть вас убила обеих - Hе важно
Hи твоей матери, помнишь, пятнадцатый год, слезы в немых кинофильмах недели
одна за другой - забываешь, как горевали, глядя на Мэри Дресслер,
взывающую к человечности, Чаплин плясал молодой,
или "Борис Годунов" с Шаляпиным в Метрополитен, голос его Царя рыдал на весь
зал - на галерке стояли с Эланор и Максом - смотрите также и на
капиталистов в партере, мехов белизна, бриллианты,
С UPCLевками стопом по Пенсильвании, в черных смешных гимнастических юбках,
фото четверки девиц, держащих друг дружку за талию, эти улыбки,
застенчивость, девичье одиночество, год девятьсот двадцатый
все они старые уж, а эта, с косою, в могиле - потом им повезло выйти замуж
Тебе удалось - появился я - Юджин, мой брат, до меня (он все горюет и
будет страдать, пока не усохнет рука от рака - или убьет - наверно,
попозже - скоро задумается -)
И это последнее, что я помню, что я вижу их всех теперь, сквозь себя - но
не тебя
Я не провидел, что было с тобой - что ужаснее, чем зев скверной пасти,
явилось сперва - тебе - и была ль ты готова?
Отправиться в путь, куда? В эту тьму - в это - в Бога? сияние? Господь в
Пустоте? Как глаз в черной туче во сне? Адоной, наконец, с тобой?
Куда моей памяти! Где уж тут догадаться! Hе желтый лишь череп в могиле, не
ящик с прахом червей и заржавленной окантовкой - Череп смерти в нимбе,
поверишь ли?
Это лишь солнце, что светит однажды в душе, лишь проблеск существованья,
которого не было вовсе?
Hичего сверх того, что было у нас - у тебя - что так жалко - и все же
Победа
быть здесь, измениться, как дерево, сломанное, иль цветок - напитающий
землю - и все же безумный, его лепестки, разноцветные, мыслят Большую
Вселенную, потрясенный, срезан под шею, очищен от листьев, спрятан в
больницу скорлупки, одет в одеянья - извращен лунным мозгом,
Hичтожество.