Тревога!.. Тревога!.. Это дневальный. Просунул голову в откинутый полог палатки и кричит во все горло. После бессонной ночи голос у него сиплый и ломкий. В маленькие оконца сочится тусклый рассвет. Недоспанный сон отлетает прочь. Вскакиваю с постели, кого-то толкая, торопливо натягиваю полученное еще вчера обмундирование десантника. Снаряжение, как назло, не застегивается, левый сапог не влезает на сбившуюся портянку, и я, чертыхаясь, прыгая на одной ноге, бесконечно долго трамбую земляной пол.
В лесу сыро. Липкий туман грязно-серой кисеей повис на ветвях деревьев. Глухо гудят сосны. Продираясь через кусты, бегу к штабной палатке. Полковник, командир части, уже на ногах. Стоит в окружении группы офицеров. Среднего роста, крутоплечий, на висках ранняя седина. Он коротко кивает мне и бросает с насмешливой полуулыбкой:
— Вот и пресса на месте, а хозяйственники все чикаются.
«Помпохоз», которому адресован упрек, майор высоченного роста, косая сажень в плечах, переминается с ноги на ногу, глухо произносит:
— Но мы сэкономили сегодня почти три минуты.
— Мало. Пора драться за секунды, — оборачивается к нему полковник.
В это время в стороне возникает дробный рокот мотора. Ему начинает вторить другой. Третий. И вот уже весь лес до краев наполняется переливчатым гулом. Заглушая его, летит, как эхо, многократно повторенная команда: «По машинам!»
Земля пробуждалась. Небо на востоке наливалось багрянцем. Предутренняя свежесть, беззвучный сырой ветерок… И вдруг, как взрыв, рев десятков самолетных двигателей. Воздух над гигантским полем аэродрома клокочет и содрогается. Людских голосов не слышно: они без остатка растворяются в вибрирующем грохоте. Туча пыли на какое-то время заслоняет выкатывающееся из-за леса солнце.
Самолет трогается с места. Справа и слева — вереница готовых к взлету машин. Короткая остановка на взлетной полосе. Свистящий вой двигателей. Лес за иллюминатором сливается в сплошное зеленое пятно и вдруг, кренясь, проваливается куда-то вниз. Под крылом стремительно уменьшающийся аэродром. Один за другим стартуют с него самолеты. И вот уже впереди, по бокам, позади нас в ровном строю плывут воздушные колоссы. Их так много, что не вижу ни тех, что летят во главе колонны, ни тех, что замыкают ее.
Мы летим на задание. Мы — гвардейская часть воздушно-десантных войск, ВДВ. Задача: стремительным броском с воздуха захватить назначенный район в тылу «противника», «разгромить» его особо важные объекты и оседлать речную переправу.
— Задание сложное, трудное и по плечу лишь крылатой пехоте, — так сказал вчера полковник.
— Но у «противника» в месте выброски может оказаться намного больше сил, чем у вас, тогда что же? — спросил я.
— Возможно и так, — согласился полковник. — И сил у него может быть больше, и возможность маневрировать ими, и даже хорошо подготовленная оборона. Это его, «противника», актив. А наш — внезапность и стремительность удара, точный расчет. И конечно же, боевая выучка и лихость десантников. На то мы и ВДВ! Впрочем, — он улыбнулся, — итог разговору подведем после.
Мы в воздухе. Что-то уж очень медленно течет время. Дверь пилотской кабины слегка приоткрыта, из-за нее еле слышно доносится унылый голос невидимого мне радиста. Чеканя слоги, он монотонно повторяет одни и те же слова, видно, чьи-то позывные. Оглядываю кабину самолета. Ее размеры потрясают. Только сейчас осознаешь по-настоящему, что отнюдь недаром эту исполинскую крылатую машину именуют кораблем. Впечатление такое, будто находишься в широченном, уходящем вдаль туннеле.
Десантники, мои новые товарищи, сидят на откидных скамьях вдоль бортов и в центре машины. У них спокойные лица, словно бы едут в городском автобусе. Многие дремлют «про солдатский запас», кто-то в самом хвосте, пристроившись к свету, листает книжку. Напротив меня у противоположного борта Леонид Михайлович Поскребышев, капитан медицинской службы, стоматолог, развязал свой пухлый рюкзак и с серьезным лицом копается в его нутре. Рядом с ним — Толя Швейкин, круглолицый, ясноглазый сержант, пристроив на колене блокнот, что-то торопливо записывает. Толя любимец подразделения и третейский судья во всех спорах товарищей. Он волжанин, успел год поработать модельщиком на заводе, мечтает об учебе в политехническом институте. И не только мечтает, серьезно готовится к этому. Может быть, и сейчас, кажется в такую неподходящую минуту, «щелкает» задачки по алгебре или тригонометрии. Рядом с ним, привалившись к борту спиной, сидит Гена Кукушкин, пулеметчик, а по совместительству ротный баянист и признанный острослов. Он худенький, длиннорукий. Ребята говорят, что неутомим в пеших походах. Я как-то спросил, откуда у него силы на это берутся. Ни секунды не промедлив, ответил с усмешкой: «Сапоги у меня кирзовые, да зато с атомными каблуками. Шаг шагну — километр за спиной». И сейчас, перехватив мой взгляд, Гена улыбается во весь рот и поднимает руку с оттопыренным большим пальцем. У него дела идут всегда только «на большой»…
Я пробегаю глазами по знакомым лицам и невольно думаю об этих ребятах, ворошу в памяти все, что узнал о них за эти дни. Не раз я видел на парадах машины с эмблемами ВДВ — воздушно-десантных войск. В них сидели, как на подбор, рослые, загорелые парни в летчицких шлемах и в новеньких, с иголочки мундирах. Проносясь по площади под тысячетрубный грохот торжественного марша, они гордо — мол, знай наших! — косились на рукоплещущие трибуны. Богатыри!..
А тут, в десантной части, едва войдя в ворота, я встретил просто до предела уставших ребят. Русые и темноволосые, кряжистые и узкоплечие, в пропотевших насквозь гимнастерках, в заляпанных рыжей грязью сапогах, они шли с учения. Струйки пота прочертили борозды на их дочерна загорелых молодых лицах. Сбоку строя шагал их командир, капитан, сухой, жилистый, с внимательным взглядом. И у него на спине тоже проступали белые разводья соли, и пыль запорошила брови и ресницы. В первой шеренге кто-то затянул песню. Тут же ее подхватил весь строй:
Это была рота капитана Денисова.
«Бравая рота», — сказал о ней командир части. «Певуны», — добавил строгий начальник штаба. И я тогда не понял — хорошо это или плохо, что певуны. Оказалось, хорошо — ротный хор, в котором участвуют все, от солдата до капитана, — принес немало славы всей части.
Я «прикипел» к этой роте и пробыл в ней до дня отъезда. Скажу заранее: ничего особенного за это время не случилось. «Рота занималась повседневной боевой подготовкой», — записано в журнале капитана Денисова. А если расшифровать, то это труд до седьмого пота: многокилометровые марш-броски с полной выкладкой, учебные стрельбы, рытье окопов, десантная подготовка, дневные и ночные тревоги.
Я часто и подолгу беседовал с офицерами, сержантами и бойцами. Хотелось понять: почему даже после самого тяжелого солдатского труда не видно скучных, унылых лиц? Почему радость, беда одного — радость или печаль всех! Почему все солдаты и сержанты с такой истовостью выполняют любые приказы немногословного, суховатого на вид Ивана Яковлевича Денисова? В общем «почему» набиралось очень много.
«Мы — ВДВ, и любое нам должно быть по плечу», — несколько заносчиво ответил водитель Саша Кальчевский. А Жора Картавцев, бывший колхозный шофер со Ставропольщины, сказал:- «У меня и отец был десантником-парашютистом. Нелегкая, конечно, служба, а мне нравится. Я за всю жизнь того не увидел бы, что повидал тут за год…»
Сержант Анатолий Швейкин, опытный командир, очень взыскательный к себе и к подчиненным, говорит так: «Трудная она, наша служба, но нужная. А ребята у нас лихие и неунывающие, потому что молоды, да и подготовка у них хорошая — и военная, и физическая. Традиции тоже не забывайте. У нас в ВДВ они не слабее, чем, предположим, на флоте…»
Однажды разговор о людях воздушно-десантных войск зашел у меня с командиром части. «Что из себя представляет офицер-десантник? — раздумчиво переспросил полковник. — Его образ в моем понимании условно должен укладываться в такую схему: любовь к своей профессии, хорошее знание ее и отличная выучка, твердая воля и высокий моральный дух. Это, конечно, не все, но, думаю, главное. И знаете, многие мои младшие коллеги, вернее — большинство, отвечают этой схеме, — убежденно сказал полковник. — Вот возьмите хотя бы старшего лейтенанта Левченко. Владимир Иванович служит офицером пять лет. Сейчас он заместитель командира роты, секретарь партийной организации. Три года до этого командовал взводом, и все три года его взвод был отличным, лучшим в части. В 1966 году за успехи в боевой подготовке Левченко был награжден орденом Красной Звезды, товарищи избрали его делегатом на XV съезд комсомола. Самостоятельный офицер, думающий. Для такого указки не нужны. Даешь ему задание и уверен — выполнит…»
Как-то я спросил капитана Денисова;
— Не много ли времени тратите вы на физическую подготовку, на овладение приемами самбо, на все эти кроссы, плавание?
— На акробатику, вольную борьбу, гимнастику и многое другое? — в тон мне добавил с улыбкой Иван Яковлевич.
— Однако для прыжка с парашютом этого больше чем достаточно.
Денисов посерьезнел.
— Прыжок с парашютом — не самое главное. Десантники, бойцы в глубоком тылу врага, обязаны уметь делать многое. Мало того, что они должны быть выносливыми и закаленными, по-снайперски стрелять из автомата или пулемета, но они должны быть еще хорошими разведчиками-следопытами, саперами, радистами, должны уметь водить автомашины…
— Должны?
— И умеют. Попробуйте испытайте.
— А вы?
— Я же учу их…
Позже я узнал, что капитан Денисов, сын солдата, павшего в сражении под Москвой, пришел в воздушно-десантные войска добровольцем, когда ему не было еще семнадцати лет. Войну начал в 44-м в Венгрии у озера Балатон, а закончил под маленьким городком Тын в Чехословакии. Первый прыжок с парашютом Иван Яковлевич сделал осенью сорок четвертого, а сейчас их число давно перевалило за две с половиной сотни. Солдаты о своем ротном говорят: «Он умеет делать и делает все, как и мы, только в несколько раз лучше».
О прыжках с парашютом я разговорился с командиром отличного взвода лейтенантом Олегом Алексеевичем Дорохиным. Он парашютист-спортсмен, участник многих крупных соревнований. На его счету сотни прыжков. Прыгал с разных высот и из различных типов самолетов днем и ночью, садился на землю и на воду, на горящий лес и крыши домов. Немало героических, грустных и смешных историй поведал он мне о парашютистах. В основном его мысль сводилась к тому, что без высокой моральной и физической подготовки нет хорошего парашютиста. И еще Олег вдруг сказал, что парашютист в дополнение ко всем своим качествам должен быть добрым и отзывчивым человеком. «А как же иначе!» — воскликнул он, заметив мое недоумение. Но объяснять не стал. Только бросил: «Знаете, небо не переносит пижонов и себялюбцев. Уверен в этом. Убедился не раз».
— Волнуетесь ли вы перед прыжками?
— Волнуюсь, — очень просто ответил он. — Волнуются все: и те, кто совершает первый прыжок, и те, кто прыгал сотни раз. Все же человек — существо сугубо земное. И потом волнение волнению рознь. У офицера, например, оно особого рода: беспокоиться за себя он подчас не успевает — волнуется за своих подчиненных, за выполнение задачи.
— А бывает, что бойцы отказываются от прыжков?
— Бывает, — сказал неохотно Дорохин. — Встречаются такие случаи. Это ведь совсем не простое дело — прыгнуть с парашютом. Человек, повторяю, существо земное…
— И как же поступаете в таком случае?
— Снимаем с прыжка, и все. Ну, а потом добиваемся, чтобы в следующий раз прыгнул. Нет, конечно, не крутыми мерами, не взысканиями и нудными «проработками». Постепенно закаляем волю этого человека, убеждаем его в полной надежности техники, заставляем поверить в самого себя, в собственное умение и отвагу. Тут не один я — все отделение, весь взвод — агитаторы и верные мои помощники. Вы поговорите с солдатами и сержантами: только и ноют, что им мало дают прыгать…
Мне показалось, что десантники, отправляясь в полет, слишком уж нагружены, У каждого за спиной и на груди тяжелые ранцы основного и запасного парашютов, у некоторых в придачу — рация; на поясе подсумки с боезапасом, ручные гранаты, электрофонарь и обязательный для десантника нож; через плечо автомат или гранатомет.
— Конечно, нелегко все это носить на себе, да и не просто носить — совершать многокилометровые марши, вести бой, — согласился со мной заместитель командира части по тылу, мужчина геркулесовского роста, весельчак и балагур. — Но иначе нельзя, — тут же сказал он. — Сброшенные в глубоком тылу противника, часто в незнакомой местности, десантники, как правило, сразу же вступают в бой, ведут его подчас в полном окружении с превосходящими силами врага и, естественно, не могут знать, как долго этот бой продлится, представится ли возможность получить с воздуха запасы и подкрепления. Отсюда — бережливость и экономия, неприхотливость, привычка переносить любые походные тяготы — качества чрезвычайно важные для парашютиста-десантника.
Во время прошлой войны был такой случай, — рассказывает он. — Большую группу наших парашютистов сбросили в тылу поблизости от узловой железнодорожной станции. Дело было перед большим наступлением противника на этом участке фронта, и разгром важного железнодорожного узла если не срывал всего наступления врага, то, во всяком случае, крепко дезорганизовал бы работу вражеского тыла. Сил у гитлеровцев было вдесятеро больше, чем у нас, сопротивлялись они отчаянно и ожесточенно, и все же десантники ворвались на станцию, забитую эшелонами с грузами и солдатней, разгромили ее в пух и прах и еще два дня и две ночи отбивали контратаки фашистов. И это в глубоком тылу врага, в окружении, при полном отсутствии какой-либо возможности получить подкрепление… А потом что? Потом они с непрерывными боями пробивались к своим. И пробились…
Резкий квакающий сигнал ревуна. Над десантным люком и по бортам кабины вспыхивают желтые световые табло.
«Приготовиться к прыжку!»
Все вскакивают со скамей и поворачиваются лицом к десантному люку. Каждый проверяет подогнанное на земле, много раз уже проверенное снаряжение. Пальцы правой руки, перехваченные для надежности страхующей резинкой, сжимают вытяжное кольцо парашюта. Сегодня прыжки с принудительным раскрытием парашюта, но все равно каждый десантник должен, отсчитав положенное число секунд после отделения от самолета, вырвать вытяжное кольцо.
Створки огромного люка бесшумно откидываются. В кабину ударяет тугой, будто спрессованный воздух. От его свежести ломит в висках. В провале люка — земля. Она подернута дымкой.