Пейзаж в этот ясный солнечный день был для Оли животворной праной, и девушка не шла, а танцевала, взлетая при каждом шаге, словно теряя массу.
Идя вдоль ручья, она восторженно смотрела по сторонам и на Альсино. Они живы, они вместе! И в этом счастье! И все так чудесно вокруг!
Лес или парк приблизился к ручью, и меж деревьев появился очаровательный маленький дворец с изящными колоннами на фасаде.
«Как старинная помещичья усадьба! И тенистая аллея спускается к пруду с настоящими кувшинками. А ручей в него и впадает, и вытекает. Какие чудесные арочные мостики переброшены через него!»
Совсем неожиданным прозвучало объяснение Альсино: это и есть цех завода, выпустившего очередную партию встреченных ими роботов.
Один из этих человекоподобных биороботов и направлялся к ним сейчас, обеспокоив Олю своим сходством с тупыми стражами энергостанции.
Альсино угадал ее мысли:
— Это совершенно безопасные нейронные биомашины. Они сошли с конвейера и направлены для воспитания и окончательного программирования в одну из наших семей.
Робот шел вдоль ручья, не решаясь перейти его вброд, делая знаки рукой, чтобы его подождали. Поэтому Альсино предложил Оле присесть.
Они опустились на траву около пруда, и Оля выжидательно посмотрела на Альсино.
— Семья — основа нашего общества.
— А детей воспитывают родители? И они умеют это делать?
— Ничто не заменит их любви, но кто сравнится с нейроведами, которые в своем искусстве не уступают нейрохирургам, делающим операции на мозге?
— Эти нейроведы оперируют детский мозг?
— Они формируют его с помощью арсенала средств, начиная с обучения и кончая внушением. И человек, наряду с основами морали, обретает способность телепатического общения, чтения мыслей собеседника.
— Немножко даже страшно. У вас как бы двери и окна настежь, все открыты друг другу. Значит, даже и задуматься ни о чем своем нельзя?
— Нет, почему же? Мысли открываются лишь при взаимном общении. По желанию. Но переданная собеседнику мысль не отличается от глубинной. Словом, невозможна ложь, лежавшая в основе многих былых пороков.
— В нашем мире так много построено на лжи! Я ее ненавижу! Но вот как с «ложью во спасение», когда она служит добру?
— Не может ложь служить добру. Это самообман, который непременно скажется со временем.
— В школах учителя с учениками тоже обмениваются мыслями?
— В Школе Познания педагоги внушают ребенку основы знания, а учимся мы всю жизнь. Лучшие умы общаются с нами через окна видеосвязи. Но главное, что прививается детям родителями и школой с самого раннего возраста, — это любовь к труду. Он становится необходимым, как дыхание.
— И все у вас такие умные?
— Дело в том, что мы стремимся постигать не только науку и технику, но и сущность человека с его глубинным миром неограниченных возможностей. Ведь у вас редко у кого задействовано более четырех процентов нейронов мозга. У нас удается пробудить к деятельности более девяноста.
— До чего же у вас все правильно и удивительно! Мне уже хочется, чтобы ты воспитал и меня. А я потом тоже буду воспитывать, но без скальпеля и излучения. Правда- правда! И, может быть, даже скоро, — сказала Оля, глядя на приближающегося робота. — Может быть, он хочет, чтобы мы взяли его на воспитание? — засмеялась она, видя, как тот, найдя мостик, подходит к ним.
— Кажется, ты угадала или приобрела способность читать машинные мысли, — улыбнулся Альсино, обменявшись с биороботом несколькими словами на языке, принятом для общения с биомашинами. — Представь себе, именно этого он и просит у нас. У него нет определенного адреса, и его первая задача — найти семью, где его возьмут на воспитание.
Оля рассмеялась.
Робот насторожился, не понимая этих странных звуков.
— Скажи ему, что у нас пока нет семьи, но скоро будет, и мы улетим в другой мир, где он найдет мало хороших примеров для заимствования.
— Он понял. Но, узнав от меня, что мы идем к моей матери, просит разрешить сопровождать нас.
— Какой смешной! И похож на мальчишку. Правда-правда! Я назову его Робиком. Хорошо? Но как мы будем с ним разговаривать?
— Я введу в его программу словарь русского языка и законы построения речи. Его не надо будет учить годами. Введенный блок позволит ему сразу в полной мере выполнять новую программу. И ты получишь, кроме меня, еще одного собеседника.
— Надеюсь, ты не станешь ревновать? — лукаво спросила Оля.
У нее было так хорошо на душе, что хотелось озорничать, шутить, смеяться безо всякой на то причины.
Альсино достал мнемонический кристалл, которым он по мере надобности пользовался в Олином мире, удивляя всех богатством своей русской речи.
Скоро Оля убедилась, на какие чудеса была способна эта повстречавшаяся им на пути биомашина. Биоробот сразу заговорил с нею на ее родном языке, правда, поначалу смешно произнося слова и забавно строя фразы.
Он стал для нее настоящим мальчишкой Робиком.
Первым делом он сказал:
— Как хорошо натыкаться на одну девочку и одного мужчину.
— Будешь звать меня Оля. Понял?
— Понял. Оля. Ой-ля-ля.
— Как ты догадался? Меня так звали в школе. Я тебе об этом не говорила.
— Это обычное для роботов трансформирование употребляемых ими слов.
— А что такое мама, куда мы теперь вместе гуляем? — спросил Робик.
— Мама — это такая прекрасная женщина, которая дала жизнь Альсино, вот ему. Понял?
— Понял. Это такой прекрасный цех с конвейером. Правда-правда.
Оля рассмеялась:
— Не цех, глупышка, а человек. Такой же, как я. У меня тоже будут маленькие Альсинчики.
— Понял. Конвейер, выпускающий Альсинчиков, будет прекрасным.
— Ну вот! — со смехом обратилась Оля к Альсино. — Теперь у тебя будут два несмышленыша, воспринимающие твой мир.
— Не совсем одинаково, — заметил Альсино. — Ты будешь сравнивать его со своим. Робик примет все, словно чистая бумага, где пока записаны лишь стремление к добру и невозможность делать что-либо во вред людям.
— А тупые роботы энергостанции?
— Они не признали во мне Человека.
— Однако Робик признал и меня, и тебя.
— Он не запрограммирован на охрану, и в него заложены иные признаки опознания Человека. Что касается остального, его надо воспитывать.
— Хорошо. Я берусь за это интересное дело. Ну, Робик, что бы ты хотел узнать?
— Как живут люди, которые создали нас, биороботов?
— Люди живут в маленьких домиках, рассеянных по живописным уголкам природы.
— А почему?
— Чтобы избежать тесноты. А цеха заводов, где люди работают, приблизили к месту их жительства, чтобы летать на работу было близко. Понял?
— А составные части изготовляемых машин тоже летают между цехами?
— Ишь ты, какой въедливый! Они доставляются по трубам электромагнитной связи.
— Ты можешь стать не только воспитательницей, но и экскурсоводом по нашему миру, — улыбнулся Альсино.
— У них тут все перемещается в трубах, как в сосудах живого организма, в трубах больших и маленьких. В одних перебрасываются детали и материалы, в других мчатся электромагнитные вагоны с пассажирами. В одном из них мы сейчас и совершим путешествие в безвоздушном пространстве.
— Почему без воздуха? — поинтересовался Робик. — Он нужен для биопроцессов и у людей, и у машин.
— Ах ты мой «Почемучка»! Его просто нет в трубе, чтобы не мешал движению вагонов.
— Почему не мешал? — приставал Робик.
Ответил Альсино:
— Чтобы не тратить зря энергию.
— Почему? Нас, роботов, заряжали энергией на конвейере. И я полон сил, готов действовать. Правда-правда.
Оля удовлетворенно улыбнулась. Робик неожиданно попросил:
— Можно еще раз смеяться?
Оля не столько выполнила странную просьбу машины, сколько, услышав ее, непроизвольно тут же расхохоталась.
Робик был доволен, если это можно сказать о машине.
Альсино с радостным чувством смотрел на свою Олю, получившую забавную игрушку, с которой можно поболтать.
— А на каком конвейере предусмотрена ваша зарядка энергией? — поинтересовался любопытный биоробот.
— Ах, Робик, Робик! — ответила Оля. — Видишь на небе огненный шар? Это Солнце, оно светит и греет. Альсино умеет получать энергию прямо от него. А вот мне приходится утолять голод пищей, содержащей энергию, тоже полученную от Солнца.
— Без проводов? — уточнил Робик.
— Ну, не такие провода, какими подключают тебя к электросети. Организм людей так устроен, что может получать энергию от поглощенной пищи. Понял?
Оля входила в роль «мамы» из недавних детских игр. Новая кукла превосходила всякое воображение! Могла говорить и даже понимать. И потому сразу стала любимой…
Вскоре Оля заметила в глубине парка изящную беседку, по направлению к которой шли вереницы людей, некоторые в сопровождении маленьких роботов, похожих на Робика.
— Ну вот и наше «метро», как называется у вас подземка, — сказал Альсино. — Ты не устала, Оленька, от ходьбы и воспитательской деятельности?
— Ну что ты! Мне так интересно! И я еще никого в жизни не воспитывала. Вот была бы мной довольна бабушка, что я становлюсь на нее похожей. Она всех воспитывает. А Робик очень смышленый. Хорошо бы его оставить с нами! И взять с собой, когда будем возвращаться!..
— Я не убежден в этом. Лучше, если Робик просто проводит нас. Потом найдет себе пристанище в какой-нибудь местной семье. Я думаю, мама сможет помочь ему, как Координатор Округа.
— Ты говорил, что она — Верховный Судья, и я ее чуть-чуть даже побаиваюсь.
— Она и то и другое, и еще Человек с самой большой буквы, как у вас говорят.
— Робик, тебе не скучно слушать нас? — спросила Оля.
— Что такое скучно? Не имею такой информации.
— Это тягостное и унылое чувство бездействия.
— Следовательно, машине всегда скучно. Я готов делать все, что не во вред людям, но не имею заданий.
— Ах, Робик, это совсем другое! Ты вовсе не скучный, с тобой даже весело. Скучно, когда не только не знаешь, чем заняться, но и не хочешь этого. Словом, сам не знаешь, чего хочешь.
— А что значит «хочешь»?
— Ощущать, что это тебе необходимо.
— Почему мне, а не другим?
— Вот это, Робик, верно! Прежде всего, другим. Это главная необходимость.
— Необходимость всегда быть готовым к принятию сигнала, — сделал глубокомысленный вывод робот.
— Как ты здорово начал говорить по-русски, словно годы учился. Спасибо тебе за это.
— Что значит «спасибо»?
— Это слово сложилось из двух слов: «спаси», «Бог». В знак благодарности, чтобы Бог тебя спас.
— Почему спас? И что такое «Бог»?
— Спасать потому, что люди у нас делали порой не так, как надо, боялись наказания и хотели бы спастись. А «Бог» — это, Робик, не для машин. Это вечное, мудрое, доброе и гневное Существо. Он создал все, что есть на свете, и распоряжается всем этим сущим. И мог бы спасти.
— Изготовитель или Координатор? — уточнял дотошный Робик. — Программист?
— Координатор — это не тот, кто повелевает или задает программу действий. Он только согласует действия других, от которых сам не отличается.
— Координатор не машина?
— Совсем нет. Вот мы с тобой скоро увидим такого Координатора, когда доберемся до домика матери Альсино Моэлы.
Из павильона станции вниз спускались не по привычному для Оли эскалатору, а встали на самоходную ленту, которая понесла их по наклонному, полого спускающемуся тоннелю, доставив на просторную платформу, по которой пролегали две огромных трубы, уходящие сквозь стены. За этими трубами виднелись по обе стороны две более узких платформы. Люди садились в поезд любого направления с центральной платформы, а с крайних наклонные тоннели с самоходными лентами выносили прибывших пассажиров наверх.
Послышался гул подошедшего в трубе поезда. Дверцы его вагонов пришлись как раз против дверей лежащей на платформе трубы. Они открывались одновременно с обеих сторон вагона. С одной стороны люди потоком входили в вагон, а в другую выходили. Ни на платформе, ни в поезде не было никакой толкотни.
Все было плотно подогнано, и воздух с платформ не проникал в трубы, по которым двигались поезда. Там постоянно поддерживалось разряжение.
Альсино с Олей и Робиком вошли в вагон цилиндрической формы и сели в кресла, заботливо принявшие их в свои мягкие объятия.
— Это чтобы мы не взлетели при обнулении масс, — пояснил Альсино.
Робик тотчас попросил разъяснить это понятие, с поразительной быстротой усвоив его смысл.
— Вагон электромагнитными силами разгоняется до огромной скорости, — пояснил Альсино, — и, утратив тяжесть при обнулении масс, не испытывает трения о стенки тоннеля.
— Как далеко мы едем? — спросила Оля.
— В родную мне горную страну, где живут люди, похожие на нас с археологом, безбородые. Расстояние здесь не играет почти никакой роли.
— При слове «почти» не могу не вспомнить о дяде Джо. Как-то они там?
— Уверен, что археолог принял все меры, вызвал помощь, и они наслаждаются сейчас беседой с мудрейшими людьми нашего мира, с которыми мне еще предстоит встретиться для отчета о своей Миссии в вашем мире.
— Я думаю, они легко поймут и одобрят тебя.
— Мне хочется в это верить. Телепатически связаться ни с кем из них никак не могу. И стыжусь своей неполноценности.
— Ну что ты, милый! — утешала его Оля. — Мне ты делаешься еще дороже, став не сверхчеловеком, каким был у нас, а таким же, как и все, оставшиеся в нашем мире.
Робик не слишком понимал, о чем идет речь, но не досаждал вопросами своим «воспитателям», расшифровав слово «почемучка» как несмышленыш, досаждающий любопытством.
Альсино горько улыбнулся:
— Пожалуй, сейчас я нечто среднее между Робиком и остальными пассажирами этого вагона, которые, выйдя отсюда, поднимутся в воздух, как я бывало. — И он вздохнул.
— Ну, не надо! — нежно сказала Оля. — Мы будем с тобой летать… на крыльях счастья. Правда-правда! — И робко улыбнулась своей несколько вычурной, но искренней фразе.
Альсино остался печальным:
— Я не только о своих потерянных возможностях вздыхаю. Мы войдем сейчас в долину, где все напоминает мне о куда более значимой потере.
— Вот как! — сказала Оля и замолчала, поняв, что затронула что-то очень болезненное для Альсино.
— Отец завершал строительство этого наклонного тоннеля, который приведет нас к цели, — сказал Альсино, когда они поднимались на самоходной ленте наверх.
Легкий ажурный павильон, вероятно, был построен в стиле странной местной архитектуры.
— Воздух! Какой воздух! — воскликнула Оля. — Не надышишься!
Оля любовалась открывшимся перед ними пейзажем. На, казалось бы, затвердевшей синеве неба четко вырисовывался островерхий пик, как бы шатром венчающий исполинский храм великанов с бастионами крутых горных склонов.
Издали можно было рассмотреть причудливо вьющуюся извилистую дорожку, то исчезающую, то появляющуюся среди зелени леса.
— Это очень старинная дорога. Ею пользовались люди, когда еще не умели летать. И она покрылась во многих местах трещинами. Нам придется преодолевать их.
— Но это же красиво! Так красиво! Правда-правда! Робик, Робик! Ты понимаешь это слово — красиво?
— Красиво — это гармонично, целесообразно, — невозмутимо ответил биоробот.
— И ты больше ничего не чувствуешь? Меня даже в дрожь бросает. А у тебя все как обычно? Ты не воспринимаешь прекрасное?
— Я не знаю, что воспринимаю. Но ощущаю повышенное напряжение нейронной структуры.
— Вот видишь, Альсино! Даже робота проняло! Он уже способен чувствовать то, что так восхищает меня!
— Он не способен на это.
— Но он говорит о каком-то своем перенапряжении.
— Я не достаточно знаком с устройством роботов.
— Мы пойдем здесь?
— Да. Прямо к домику моей матери Моэлы.
— Как жаль, что ты не можешь предупредить ее, что мы идем к ней.
— Может быть, мы встретим ее. Мама сразу догадается, что ты голодна. Она часто выходит к памятнику, стоящему у дорожки.
— Памятнику? Кому?
— Моему отцу.
— Ты никогда не рассказывал о нем. Когда вы потеряли его? Почему памятник ему стоит здесь?
Втроем они не спеша поднимались в гору по былой тропинке, теперь заросшей мягкой травой с мелькающими в ней маленькими цветочками, которые Оля, нагибаясь, срывала, собирая букетик.
Робот стал повторять ее движения и тоже делал букет.
— Я никогда не видел отца, — печально сказал Альсино. — Он погиб незадолго до моего рождения.
— Как это произошло? Отчего?
— Здесь часто случаются землетрясения. Когда мама уже ждала ребенка, ей было трудно летать, и они с отцом поднимались пешком вот по этой самой дорожке.
— Здесь часты землетрясения? Почему же вы строите здесь дома?
— Современные дома устойчивы при любых колебаниях почвы, покоясь на подвижных опорах. Отец с матерью шли этим самым путем. Раздался подземный гул, земля зарычала. Это был, наверное, ужас! Скалы катились по склону, увлекая за собой каменные потоки. Внезапно на дорожке разверзлась земля. Мама вместе со мной, еще не родившимся, неминуемо должна была упасть в эту трещину. Но отец успел спасти свою жену. А сам… Трещина поглотила его. Он не успел вызвать в себе обнуление масс и взлететь. Мама до сих пор содрогается, рассказывая об этом.
Биоробот внимательно прислушивался к словам Альсино, словно впитывал их.
— Вот она, старинная трещина, — показал Альсино. Дорогу починили, а по обе стороны ее былая пропасть
превратилась в глубокий овраг, заросший травой и кустарником.
Под высоким деревом, похожим на кипарис, стоял скромный гранитный памятник.
Оля положила к его подножию собранный в пути букетик нежных цветов.
— Они как незабудки! Правда-правда. И они будут всегда говорить: «Не забудьте, не забудьте!»
Робик повторил действия Оли и тоже положил свой букетик к подножию придорожного памятника. Оля с удивлением посмотрела на него.
— И ты всегда будешь повторять мои действия?
— В моей программе заложено делать так.
— Ты замечал, что я делала?
— Я так воспринял.
— Ты — чудо, Робик! Я уже привязалась к тебе. Когда мы встретимся с Моэлой, я попрошу оставить тебя с нами.
— Моя программа весьма обогатилась от общения с вашей семьей, — рассудительно заключил биоробот.
— Глупый, у нас еще нет семьи, но ребенка на воспитание мы уже взяли. Не так ли, Альсино?
— Мой долг вернуться в ваш мир и продолжить выполнение возложенной на меня миссии.
— Я буду помогать тебе. Правда-правда!
— А Робик? В вашем мире он может вызвать повышенный интерес. Кое-кому покажется заманчиво иметь вот такую армию, состоящих из таких вот не рассуждающих и покорных исполнителей. О них мечтал небезызвестный тебе профессор Сафронов.
— Смотри, как огорчается Робик. Кто это решил, что биороботы не могут чувствовать?..
— Я ощущаю перенапряжение электронных структур, — признался Робик.
Некоторое время шли по дорожке молча. Оля прислушалась к чему-то и вполголоса произнесла:
— Мне уже чудится после твоего рассказа подземный гул…
— Тебе это не кажется. Я его тоже слышу.
— И структуры Робика перенапряглись. Не от того ли?
— Возможно, этот гул свидетельствует о предстоящем землетрясении. Камнепады здесь очень часты, это ведь самые молодые горы планеты. И они продолжают расти. Но дорожка дальше проходит под скальными карнизами. Они защитят нас. Скоро мы уже будем дома… Летать, конечно, здесь безопаснее, но увы…
Земля содрогнулась под ногами идущих, и Оля чуть не потеряла равновесие.
— Прямо как на нашем плотике, — потерянно сказала она.
— Это тоже своего рода предупреждение о возможном землетрясении дня через два.
— Может быть, из-за этих предупреждений мне так не по себе? — пожаловалась Оля. — Я словно наяву вижу твоих родителей. Даже в дрожь бросает.
— Тебя действительно знобит, — встревожился Аль- сино.
— Ничего, милый. Пройдет. А вот Робик… Посмотри, как он опечален. Он вовсе не так бездушен, как полагается быть машинам. И совсем не зря положил свой букетик у памятника. Правда-правда!
— Но он всего лишь машина. Не надо путать ее с человеком, хотя она и может быть ему хорошим помощником.
— А я уверена, что Робик запомнил, глубоко запомнил все, что ты рассказал о гибели своего отца, о любви и долге!.. Разве не в этом состоит подлинное воспитание?
— Может быть, ты и права, — согласился Альсино. — Однако, надо думать, что на самопожертвование способен только человек.
— А мне хочется, Альсино, воспитать Робика, как Человека!
— Оленька, милая, ты сама не своя. Я никогда не думал, что на тебя после стольких испытаний подействует мой рассказ.
— Я тоже не знаю, что со мной творится. Говорят, собаки чуют землетрясение дня за три и воют без причины. Вот и мне выть хочется… А может быть, залаять? — постаралась пошутить она.
Робик словно понял состояние своих воспитателей и не донимал их вопросами.
— Как ужасно встречает нас твой неомир, — жаловалась Оля, смахивая предательскую слезинку. — Прости меня, но у меня с ума нейдут тупые роботы энергостанции, вылет в трубу, раскопки атомных руин древнего города и заросшая трещина, поглотившая твоего отца…
— Не мучь себя, Оленька! Давай спускаться к домику Моэлы, видишь среди деревьев его крышу? Родной мой дом.
— Значит, и мой, — сказала Оля, вытирая глаза.
Оля не помнила столь угнетенного состояния, какое охватило ее.
Они подходили к небольшому, утопающему в цветущих деревьях и зелени домику с односкатной крышей. Ничем не отгороженный окружающий его сад был доступен со всех сторон.
Альсино с Олей свернули с дорожки и пошли по тенистой аллее к открытой веранде дома.
«Как наша дачка! — подумала Оля. — Только нет второго этажа с открытым окном и бабушки, пускающей дым сигареты в ожидании внучек… Но что за странный запах, помимо аромата цветов? Никак не припомнить, что это такое?..»
Дверь в домик была гостеприимно открыта настежь. Альсино вошел в нее, но скоро вернулся:
— Мамы нет, а он спит.
— Кто он?
— Твой Мохнатик, — улыбнулся Альсино.
— Он здесь! — обрадовалась Оля. — Значит, я собачка, потому что учуяла его запах! Правда-правда! Но как он попал сюда?
— Еще в прамире, когда мы уходили от дикарей, я внушил ему, раненному, чтобы он перешел в наш мир и добрался до мамы. А она ведь у меня хороший врач и позаботилась о нем.
— Ну, вот как хорошо, а я, сама не знаю отчего, тревожусь.
— Мама займется и тобой. Все пережитое, нервные потрясения не проходят даром.
— А Робик? Он неотступно следует за нами, и ему, как и мне, не по себе, хотя он нигде не путешествовал и только что сошел с конвейера.
— Пожалуйста, не ровняй себя с биомашиной.
— А с собачкой можно? — лукаво улыбнулась Оля.
— Такое твое настроение мне больше нравится.
— Я очень, очень счастлива, что мы наконец здесь! Но я все равно, Альсино, чего-то боюсь.
— Ты увидишь, какая у меня мама чудесная, уверяю тебя.
— Скажи «правда-правда»!
— Правда-правда! — улыбаясь, повторил Альсино.
Оля стала рассматривать сад.
— Какие прелестные цветы! У твоей мамы есть садовник? Или биоробот запрограммирован на уход за клумбами?
— Нет, мама сама цветовод. Это доставляет ей удовольствие.
— Верховный Судья, Координатор Округа, врач и еще цветовод?
— Это обычно для каждого из нас. Мы так воспитываемся.
Она восторженно вдохнула запах цветов:
— Интересно, кто явится раньше: выспавшийся Мохнатик или твоя мама?
— Думаю, что мама. Я уже ощущаю ее приближение. Она очень удивлена и обрадована.
— Ты слышишь ее?
— Да, она сравнительно близко. Да вот она! Посмотри! В небе!
Оля глянула вверх и воскликнула:
— Как красиво развевается на ней плащ! Она прямо как ангел, спускающийся с небес! Или, скорее, фея, потому что без крыльев.
Фигура летящей женщины в развевающемся плаще казалась почти сказочной, если бы она тотчас не оказалась на земле и совсем по-обычному не пошла по ней легкой, гордой походкой, направляясь к Оле с Альсино. Волосы ее, с чуть заметной сединой, волнами спускались на покатые плечи.
— «Какая радость! — еще издали восприняла Оля ее беззвучное обращение. — Это твоя невеста, Альсино? Двойная радость мне! Но почему ты ничего не сообщил о своем возвращении? Или ты не здоров и дальняя связь затруднительна для тебя?»
— Я попал в тяжелую обстановку и упал с большой высоты вместе с напавшим на меня ящером. Это случилось в прамире.
— «Как ты там оказался?»
— Это была непредвиденная посадка.
— «Значит, по той же причине никто из членов Высшего Координационного Совета ничего не знал о тебе?»
— Да, из-за моей теперешней неполноценности. Но я рассчитываю на твою врачебную помощь, мама.
— «Раз мы вместе, сынок, да еще с твоей невестой, у тебя будут все возможности восстановить здоровье».
— Я не сомневался, потому и спешил к тебе.
— «Не только, не только поэтому! — улыбнулась Моэла. — Я догадываюсь и в первую очередь о том, что милая наша гостья голодна! — Оля угадала в матери Альсино заботливую хозяйку, какой всегда была и ее мама. — А ну, признайся-ка, давно не ела?» — прозвучал в сознании Оли вопрос Моэлы.
Она воспринимала как обыденный немой разговор, словно участвовала в нем.
— Наш дядя Джо говорил, глядя на заоблачную энерготрубу, что готов съесть сосиску в километр длиной.
— «Ваш дядя Джо был большой шутник».
— Он все время очень хотел есть, но тупые роботы энергостанции не понимали этого.
— «Ты не зря о нем вспомнила. У меня, конечно, такой сосиски нет, но угостить чем найдется. Все необходимое я получаю по трубопроводу. Солнечная энергия — это хорошо, а я всегда любила готовить! И уж для будущей невестки постараюсь!» — с этими словами Моэла заторопилась в дом.
— Ну вот… сколько хлопот я ей доставляю! — вздохнула Оля. — Но как просто с твоей мамой, будто мы давно-давно знаем друг друга. Правда-правда!
— Я же говорил тебе…
— У нее очень добрые глаза, и до сих пор она такая красивая! Твой отец, конечно, гордился ею, а она, после потери его, так и не устроила своей жизни? И у тебя нет ни братьев, ни сестер?
— У нас это не принято.
— Она до сих пор любит его?
— Я думаю, что нередко во мне она пытается отыскать его черты.
— Значит, он был у вас замечательный! Правда-правда! Оля с Альсино прошлись по саду, любуясь умело составленными композициями цветов на клумбах.
— Она не просто цветовод, твоя мама, она — художница! — воскликнула Оля.
— Я ее ученик. Правда, неудачный. Не сделать мне твоей скульптуры.
— Ну вот еще! — запротестовала Оля. — Что я? Видный деятель какой?
— Завидная натурщица, скажем так. Или просто любимый человек!
— Что это? — остановилась Оля в углу сада, не веря глазам своим.
Перед нею из одного камня росли пять молоденьких саженцев деревьев, напоминая предостерегающе поднятую ладонь.
— Это же совсем как наши березки на той полянке. Помнишь?
— Да, любопытное сходство, — отозвался Альсино. — Еще не понятая закономерность параллельных миров.
Они повернули назад к веранде домика.
Навстречу вышла Моэла и, обняв обоих за плечи, повела в дом.
Оля с любопытством осматривала комнаты, обставленные со вкусом и простотой. Мебель казалась знакомой и совсем не вычурной — необходимая, изящная и удобная, но обнаруживающая свои неожиданные возможности. Так, любое кресло принимало форму опустившегося в него тела, а стулья сами бесшумно пододвигались на удобное расстояние.
Моэла радушно рассаживала гостей за столом.
— «Надеюсь, ты, Альсино, покушаешь вместе со своей подругой? Или уже достаточно зарядился солнечной энергией?»
— Солнце, конечно, дало мне силы, но я составлю Оле компанию, как говорят в ее мире. Тем более, что ты всегда удивляла особым умением приготовить доставленные тебе по трубопроводу блюда. А вкусненькое, ты знаешь, как я люблю с малых лет.
— Действительно, сказочно вкусно! — восхитилась Оля, не заставив лишний раз упрашивать себя, принявшись за еду. — Неужели это искусственная пища? Никогда бы не подумала!
— У нас другой не бывает, если не считать овощей и фруктов, — пояснил Альсино, тоже отдавая дань искусству матери.
— Как был бы доволен дядя Джо, если бы его так угостили! — вздохнула Оля. — Жаль, что он не с нами.
А вы, мама Моэла, не хотите разбудить Мохнатика? — вдруг спохватилась Оля. — Он бы тоже поел с нами. Если бы вы знали, как он угощал меня в своей пещере! — засмеялась Оля.
Моэла поняла, о каком Мохнатике проявляет заботу Оля:
— «Он был ранен отравленной стрелой и тяжело болел. Требовалось переливание крови, а нужного для найнов состава не нашлось. Приходилось положиться на первобытный организм и лечить беднягу искусственным сном. Но теперь ему еще рано просыпаться».
Моэла не садилась за стол, все время отлучаясь, как она шутливо поясняла Оле, по ее понятиям, «на кухню». Вернувшись, с улыбкой смотрела на изголодавшихся путешественников, уплетавших ее угощение за обе щеки.
— «Ну, а теперь отмываться с дороги! — объявила она. — Альсино, проведи Олю в бассейную. А я тем временем приготовлю вам одежду. Я уже заказала прислать нужных размеров. Все поспеет вовремя. Главное — смыть с себя дорожную пыль!..»
Перед тем, как окунуться в бассейн с водой золотистого цвета, Оля насладилась сказочными, как она их восприняла, удобствами неомира. Температура в струях воды устанавливалась именно такой, какая необходима, чтобы быть приятной. Невидимые приборы улавливали Олины ощущения, предвосхищали желания.
Ароматные моющие средства ласково окатывали ее, и она лишь подставляла под них свои белокурые, сразу становившиеся мягкими волосы, гибкие гребенки осторожно расчесывали их, а мягкие губки нежно растирали тело. Освеженная, набравшаяся бодрости, она окунулась в бассейн, чтобы проплыть под водой, вспоминая недавнее путешествие вместе с Альсино к понтону.
Он и сам появился и снова плыл, как и в океане, рядом с нею.
Потом они вместе вышли из воды, и теплый поток воздуха обсушил их.
Они разошлись по разным кабинам и, выйдя оттуда, встретились, не узнавая друг друга. В голубом — она и в розовом — он, оба в полупрозрачных плащах, под которыми угадывалась обтянутая удобной одеждой фигура.
— Неужели я тоже так преобразилась?! — воскликнула Оля, глядя на Альсино. — Ты похож на принца или… скорее на Ромео. Помнишь? И пусть ты не танцуешь, застывая на миг в воздухе, но все равно… А я ведь тебя не в парашютном, как говорила бабушка, комбинезоне только раз в театре и видела. В Юрином костюме и в парике с локонами до плеч…
И Оля опять радостно засмеялась.
Взявшись за руки, они вышли в сад, где встретились с терпеливо ждущим их Робиком.
— Робик! — воскликнула Оля. — Ну как? Скучаешь без нас?
— Занят анализом перенапряжения моих нейронных структур.
— И к каким же выводам пришел?
— Требуется дополнительное программирование из области горообразования.
— Альсино! Что бы это значило?
— Он имеет в виду, что горы здесь, в нашем мире, еще «молоды» и продолжают расти.
— И он это чувствует?
— Очевидно, есть какая-то связь.
— Мне так радостно, что я сама готова расти хоть вместе с горами, хоть плясать! Правда-правда! И ты мне очень нравишься в таком наряде!
— А что же мне о тебе тогда сказать? Или вспомнить вашу песню «Но слов я не нашел»?..
— Лучше вспомни полет на крыльях счастья к лыжному трамплину! А слова обязательно подыщи сам!
— Счастье с крыльями или без крыльев теперь всегда будет с нами, я уверен…
— Счастье — в совмещении и гармонии двух нейронных систем, — внезапно вставил биоробот.
— Робик, Робик! Ай-ай-ай! Подслушивать неприлично!
— Тем более когда у машины не хватает информации о том, что только человеческие нейронные структуры выражают его состояние, — назидательно отчитал Робика Альсино.
— Принято в программу, — послушно заверил Робик. — У биомашины нейронные структуры только отражают внешнее воздействие.
— О каких внешних воздействиях он опять толкует? — забеспокоилась Оля.
Альсино пожал плечами.
— Может быть, атмосферы перед грозой? Хотя небо чисто. Кстати, о полетах. Должно быть, к нам летят.
Оля заметила в небе так знакомое ей НЛО. «Летающая тарелка» стала снижаться около сада Моэлы и, выпустив три опоры, приземлилась. Откинувшаяся наружу дверца превратилась в лесенку, и по ней с забавной неуклюжестью стал спускаться биоробот-пилот, такой же маленький, как и Робик.
И тут же зашагал по направлению к домику Моэлы.
Моэла, выйдя на веранду, удивилась:
— «Что такое? Меня никто не предупредил. У нас, Оленька, не принято посылать гонцов или нарочных».
Биоробот подошел, косясь на Робика, и передал Моэ-ле какой-то предмет.
— «Странно! — беззвучно, но понятно для Оли еще больше поразилась Моэла. — Прислали радиоперехват звукового сообщения, распространенного в иномире. Очевидно, в расчете, что ты, Альсино, сможешь выразить мысли этой звукозаписи».
— Тогда пойдемте в дом к аппаратуре. Пусть и Оля услышит голос из своего мира. Вероятно, это в какой-то мере касается всех нас, — предположил Альсино.
Звуковой аппарат, которым пользовались, главным образом, для слушания музыки, стоял в той же комнате, где гости Моэлы недавно наслаждались вкусной едой.
Все это разительно изменило настроение Оли, только что такой радостной и веселой.
Превозмогая бьющий ее озноб, вслушивалась она в голос «оттуда», говоривший на ее родном языке:
«Экстренное сообщение Международного информационного агентства:
Наконец-то приоткрыта тайна неопознанных летающих объектов (НЛО), в последнее время так часто появляющихся в нашем небе! Один из них оказался в зоне военных действий и был сбит. Среди его обломков обнаружено шесть трупов инопланетян, одетых в одинаковые серебристые комбинезоны. Доставленные в научный центр, они были препарированы и исследованы.
Два карликовых, рост которых не превышает ста двадцати сантиметров, были лишены детородных органов, видимо принадлежа к эволюционной ветви, характерной для насекомых. Четыре других трупа по внешнему виду и строению организма напоминали людей. Один из них атлетического сложения, имел цвет волос, сравнимый с сединой. Другой — тучный, сто семьдесят два сантиметра роста, третий худой и рослый, сто девяносто шесть сантиметров, с аскетичным лицом. Последний — маленького, но не карликового роста (сто пятьдесят один сантиметр) обладал чертами лица, типичными для азиатских народов Земли. На основании проведенных исследований ученые могут утверждать, что экипаж прибывшего к нам инопланетного корабля (НЛО) отражает многорасовый состав обитателей неведомой планеты, имеющей какие-то виды на нашу Землю. Миф о неприступности «летающих тарелок» развеян, и человечество может быть уверено, что в состоянии дать отпор космической агрессии. Обломки инопланетного аппарата тщательно изучаются, чтобы выработать тактику земной обороны, открыв секрет необычайной маневренности пресловутых НЛО, в чем весьма заинтересованы военные круги разных стран.
Первое сражение с вторгшимся к нам разведывательным аппаратом показало, что современная техника в состоянии бороться с инопланетным вторжением. Перед военной промышленностью мира встают новые задачи!»
— Какой ужас! Что там произошло?! — воскликнула Оля и зарыдала. — Ведь это же они, они! Дядя Джо, лорд, Иецуке, Юра!.. Но как они попали на вашей «летающей тарелке» с двумя вашими роботами-пилотами домой? А мы? Лучше бы оказаться вместе с ними!..
— Успокойся, Оленька, — утешал ее Альсино. — И приготовься еще к одному удару.
— Что? Землетрясение?
— Если не хуже. Наши друзья по своей воле отправились обратно после беседы с руководителями неомира, чтобы не приобрести здесь опасных знаний. Их убили свои же, лишенные разума вояки. А я нарушил клятву о неразглашении опасных знаний, строя у вас «летающую тарелку». И за это отдан под суд. Маме только что сообщил об этом во время телепатического сеанса сам Председатель Высшего Координационного Совета. Таково их решение.
— Нет, нет и нет! Их выслали, выслали, отправили на смерть! И они погибли! Такие чудесные люди! А тебя, кристально чистого, эти жестокие сверхлюди хотят судить? Где же гуманность вашего Высшего Разума? Разве он не отбрасывает самой мрачной тени Зла?
Рыдая, Оля теряла власть над собой.
Альсино использовал всю свою силу воли, чтобы внушить ей спокойствие.
Но слезы продолжали душить ее, вырываясь рыданиями.
Моэла подошла к девушке и стала утешать ее, нежно гладя по растрепавшимся волосам. И вдруг… стала заплетать ей косу.
Это так подействовало на Олю, что она, немного успокоившись, даже смогла спросить:
— Его увезут в суд?
— «Нет, родная, — отозвалась Моэла. — Судить будут здесь».
— Кто его будет здесь судить?
— «Верховный Судья Округа».
— Вы, мама Моэла?! — с надеждой воскликнула Оля.
— «Да, его будет судить и Мать, и Судья. Не знаю, кому из них будет тяжелее. Ты сможешь проследить весь обмен мыслями на суде, поскольку необходимо расспросить тебя, непосредственную участницу всего произошедшего».
— Я все, все скажу! Его нельзя осудить, нельзя, мама Моэла! Он у вас такой замечательный, такой преданный своей Миссии!
Слезы, слезы! Они всегда загадочны по своему действию: выражают горе и приносят облегчение, если выплачешься…
Но Оля выплакаться не могла.
Ей предстояло присутствовать на суде…
Человек всегда был и будет самым любопытнейшим явлением для человека.
Жуткое известие сразило Олю. Она не находила себе места, ей некому было излить все, что клокотало в ней: возмущение, тревогу, страх за любимого человека и горе, разрывающее сердце горе по поводу непереносимой потери друзей.
«Летающая тарелка», принесшая горькую весть, улетела.
Оля не решалась расспрашивать Альсино о том, что он думает о суде над ним. Он остался с Моэлой, быть может беседуя как раз об этом. И Оля, не желая им мешать, вышла в сад и увидела преданно ожидавшего ее Робика. Ведь это единственное, пусть искусственное, но мыслящее существо, перед которым она может раскрыть свою душу!..
И она рассказала Робику все, что так мучило ее.
Робик внимательно, если так можно сказать о машине, выслушал горестные Олины слова.
— Что ты думаешь, Робик? Напряги свою нейронную структуру и сделай вывод, чем это может грозить Альсино?
— Его будет судить мать, — уточнил Робик. — Он передал опасные сведения только своим спутникам, которые погибли. Следовательно, обладательницей этих «опасных знаний» осталась только его невеста, находящаяся вместе с ним.
— Да, это так, — ответила Оля, поникнув головой. — Лучше бы судили меня…
— Но она находится в другом измерении, — невозмутимо продолжал робот, — и не может использовать приобретенные сведения во вред своему миру: помочь там одним людям успешнее убивать других.
— Да нет у меня таких знаний, Робик! Мне и мухи не обидеть! Может быть, формально Альсино и нарушил какие-то обязательства, но лишь ради того, чтобы наши друзья, его сторонники, сами увидели, как устроен мир здесь… Они всего-навсего хотели такой же жизни и для наших людей…
— Следовательно, — с жесткой логикой рассуждал биоробот, — последствий преступления нет.
— Конечно нет, Робик!
— Выводы, которые могут быть сделаны моей нейронной системой, основаны лишь на математической логике.
— Так это мне и нужно было услышать от тебя.
— Приговор Альсино не может быть суровым. Обвиняемый заслуживает не больше, чем порицания.
— Робик! Мне хотелось бы обнять тебя! Ты облегчаешь мою душу, хотя помочь мне пережить потерю близких друзей невозможно. Если бы ты только знал, какими удивительными они были!..
— Мне была бы очень ценна такая информация.
И Оля начала рассказывать Робику о каждом из своих коллег: и о дяде Джо, и о сэре Чарльзе, и об Иецу-ке, и конечно же о Юре Кочеткове. Говорила и утирала слезы.
Робик все слушал и укладывал Олины представления в свою бездонную память, ждущую информации.
Альсино в сад не выходил.
Оля подняла голову, привычно поправляя волосы.
— Робик, Робик! Кто-то летит к нам! Их двое в небе. Может быть, это те судьи, которых ждет мама Моэла?
Оля оказалась права.
Двое в развевающихся полупрозрачных плащах приземлились прямо на садовую дорожку и направилась к дому.
Оля встала со скамейки, выжидательно глядя на них. Робик, копируя ее движения, тоже поднялся.
Один из прилетевших был молод, другой весьма пожилой, судя по седине и спускающейся на грудь белой бороде.
Старший на чистейшем русском языке, не передавая телепатически свою мысль, а произнося четко слова, обратился к Оле:
— Приветствуем вас, девушка иного мира! Мы прибыли вместе с Миредо, чтобы помочь Моэле в нелегком деле, которое ей так тяжело совершить. Как мы догадываемся, вы спутница Альсино?
— Его невеста, — вставил Робик. — Я у них на воспитании.
Старец внимательно посмотрел на биомашину и продолжал:
— Поскольку вы знаете все, что произошло с Альсино в ином мире, мы хотели бы поочередно побеседовать с вами, рассчитывая на вашу помощь. Взаимно узнать друг друга.
— Если б я только могла помочь! — воскликнула Оля.
— При вашем согласии мой молодой спутник Миредо останется с вами. Он музыкант, вернее, историк музыки.
— Я готова, — согласилась Оля, взглянув на невозмутимого Робика.
Старец прошел в дом, а Миредо опустился на скамейку, жестом приглашая Олю сесть рядом. И беззвучно начал:
— «Я жалею, что не могу, как мой старший друг, произносить слова на вашем языке, но я посвятил себя передаче мыслей и чувств музыкальными звуками и изучаю, как с течением веков не раз менялись их сочетания. Это самый универсальный язык для всех времен, народов и даже миров».
— Я очень люблю музыку, — призналась Оля.
— «Тогда мы поймем друг друга. Я знаю, какой наш музыкальный период соответствует вашему времени».
Оля внимательно посмотрела на нового знакомого. У него были женственные черты лица, голубые глаза и светлые, спадающие на плечи локоны, напомнившие Оле Альсино в ложе Большого театра.
— А я думала, вы — юрист, если будете судить…
— «У нас не законы, а традиции, и судят только по справедливости».
У Оли отлегло от сердца.
.— «Прежде, чем расспрашивать вас, я расскажу вам о себе. Я слыву за большого чудака. Музыкальные формы за тысячелетия неузнаваемо менялись. Мелодии приходили и уходили, уступая место шумам и ритмам, но неизменно было одно: они всегда выражали состояние души. И глубинное отражение человеческих чувств я отыскал именно в старинной музыке. И даже взялся своими руками воссоздать доисторический струнный инструмент, на котором, касаясь струн мягкими молоточками, можно было извлекать звуки самой разной окраски, лучше всего действующие на подсознание человека. Ведь каждый, слушая музыку, воспринимает ее по-своему. И все-таки она, как ничто другое, лучше передает состояние души. Не правда ли?»
Оля молча кивнула, подумав в этот момент, почему судить Альсино поручают музыканту.
— «Если вы не возражаете и хотели бы узнать меня, я продемонстрирую вам несколько произведений вашего мира, записанных в радиоперехвате нашими исследовательскими аппаратами».
— НЛО? — спросила Оля.
— «Да, да. Кажется, их так у вас называют. Но эти произведения исполняю я сам на воспроизведенном мною старинном инструменте».
— На рояле? — догадалась Оля.
— «Да, хотя я бы не осмелился его так назвать».
— Мне все интересно в человеке, который будет решать судьбу Альсино, — сказала Оля и пошла следом за Миредо в дом, в ту комнату, где ее угощала Моэла.
Миредо оглядел отделанные деревом и украшенные ручной резьбой стены.
— «Какая художественная работа!» — восхитился музыкант-историк.
— Это вырезал сам Альсино в юности! — с гордостью сказала Оля.
— «Прекрасное исполнение», —
Моэла и прилетевший к ней старик прошли через комнату, направляясь в сад. Миредо занялся звуковым аппаратом, принесшим Оле такую тяжелую весть. Он вложил в него мнемонический кристалл.
— «Вы, конечно, простите мое «топорное» исполнение, — извинился Миредо. — Меня, всего лишь исследователя музыкальной старины, никак нельзя равнять с вашими виртуозами, которых я лишь повторяю, правда, в собственном понимании. И я торопился, делая эту запись для вас».
Оля услышала музыку, сразу поразившую ее. Она была отнюдь не случайно подобрана судьей-музыкантом, прекрасно понимавшим горе и тревогу девушки.
С проникновенной выразительностью зазвучал вдруг похоронный марш Шопена, а позже тоже похоронный марш, но из сонаты Бетховена. Это была музыка ее мира, как бы оплакивающая невозвратимую потерю друзей.
Миредо внимательно следил за выражением Олиного лица и, конечно, читал ее мысли, намеренно предложив ей музыку XIX века, века расцвета мировой музыкальной культуры.
А мысли Оли были все теми же. Она горевала, она волновалась, она надеялась…
— «Теперь я задам вам один вопрос, касающийся Альсино, прежде, чем вы расскажете, как он появился у вас и почему вернулся вместе с вами в наш мир».
— Что вы хотите узнать?
— «Подумайте о его музыкальном образе, и я уловлю, какое произведение из близких вам мелодий лучше всего охарактеризовало бы Альсино».
«Как странно, — подумала Оля. — Именно это мне и хотелось сказать». И, не задумываясь, она произнесла:
— «Лунная соната» Бетховена. Ее первая часть — это внутренний мир Альсино, полный исканий и невысказанных чувств. Вторая — его бурная решимость вмешаться в ход событий, переубедить людей нашего мира и предотвратить гибель параллельных миров. Ну а финал… финал, кажется, будет зависеть от вашего завтрашнего решения.
— «Тогда рассказывайте или просто вспоминайте обо всем, что случилось с самой первой встречи с Альсино, о вашей дружбе с ним. Об отношении к нему окружающих. Как восприняли они его идеи?»
И Оля в ответ стала думать об Альсино, как постоянно это делала. Но теперь под проникающим «телепатическим взором» историка-музыканта.
— «Вы думаете чрезвычайно музыкально, — передал свои мысли Миредо. — Мне хочется посвятить вам один из своих ближайших концертов. Вы услышите не только то, что записано сейчас специально для этой встречи, но и все то, чем живут у нас сейчас музыкальные сердца. А немузыкальных у нас почти нет».
— У вас удивительный мир, — сказала Оля, решив про себя, что этому тонко чувствующему человеку она может довериться, не страшась за Альсино.
В комнату вошли старец и Моэла.
— А теперь моя очередь. Я попрошу вашего внимания, милая девушка, — сказал старец. — Я не могу порадовать вас чарующими звуками, как мой юный друг, а познакомлю вас со своей исповедью.
Оля удивленно посмотрела на него.
— Знакомство должно быть взаимным, — пояснил старец. — У меня за плечами долгая жизнь и не только здесь, но и в вашем мире.
Оля замерла от изумления, не веря ушам своим.
— Меня зовут Наза Вец. В вашем мире, куда я проник для изучения далекого периода нашей истории, меня называли Алексей Петрович Назавец, считая иностранным коммунистом, нашедшим у вас убежище. Я оказался среди тех, кто стремился построить новое общество, основанное на принципе отказа от собственности как источника неравенства и порабощения людей ее владельцами, собственности, способствующей развитию хищнических инстинктов и преступности. Однако создавались новые отношения неразумно, с помощью силы и принуждения, сопровождавшихся невиданной жестокостью: рушились былые устои общества, губились судьбы и жизни многих и многих людей.
Мне привелось, находясь в самой гуще строителей «светлого будущего», стать свидетелем разгула чудовищной тирании и беззакония, прикрытых яркими мечтами былых мыслителей. Еще в своем мире я изучил русский язык, чтобы не отличаться от тех, кто будет меня окружать. Мои инженерные познания помогли мне внести свой вклад в создание новой промышленности и энергетики в стране, вчера еще неграмотной…
Оля со все возрастающим изумлением смотрит на старца и ощущает, что не только слышит его хрипловатый голос: перед ее внутренним взором возникают внушенные им образы.
Вот плотины с водопадом и облаками пены… Водная гладь с торчащими над нею верхушками засохших деревьев и колокольней затопленного храма. Вагонетка с рудой на крутом подъеме к доменной печи… Неистово бушующее пламя… Струя расплавленного металла из наклонившегося ковша, рассыпающаяся фейерверком искр… Огненная река, как лава вулкана, ниспадающая на движущуюся ленту… Ряды линий по обе стороны… На месте струи дымные очертания трактора… Готовый, он съезжает во двор завода… едет по полю, оставляя за собой черную полосу… Смотрит вперед ствол пушки… Валятся деревья уже не перед трактором, а танком…
— Заманчива была идея создать мощную индустрию и оказаться сразу в будущем, — продолжал между тем Олин собеседник. — Но никогда Добро не может быть достигнуто с помощью Зла, насилия и жестокости. Ненависть и страх правили тогда вашей страной. Достижению обещанного счастья мешали вымышленные «враги народа», которыми становились все заметные люди. Средневековая погоня за ведьмами, стоившая жизни сотне тысяч несчастных женщин, обернулась теперь истреблением миллионов жертв. В их число попал и я, почитаемый «иностранный специалист», обвиненный в шпионаже.
Оля видит длинные ряды унылых бараков… Колючую проволоку… На ней предостерегающий знак: череп с перекрещенными костями и красной молнией. Вышки с пулеметами… Бредущая вереница людей в ватных куртках… Интеллигентные лица с бородками… кто в очках, кто в старомодном пенсне, у всех лопаты на плечах… Один из них везет тачку по дощатой дорожке на дне котлована… Оля узнает в нем беседующего с нею судью-ученого. Без бороды и седины, но с тем же горящим взором и непомерно высоким лбом…
— Так мечтатели о коммунистическом будущем отбрасывались в рабовладельческое общество, где оказывались на положении бесправных, оторванных от семьи и общества людей… — Оля снова слышит голос старца. — Но именно среди них встречал я подлинно идейных коммунистов, готовых даже здесь отдать жизнь за свои идеалы, до которых, увы, еще не дозрел весь народ, обманутый негодяями, кричащими о светлом будущем. Меж тем за горькими островками лагерей разгоралась ужасная война, величайшее из всех преступлений недоразвитого разума…
И девушке невольно вспомнились когда-то виденные ею кадры со взрывами, разрушениями домов, бегущими и падающими солдатами и немая выразительность знаменитой картины Верещагина «Апофеоз войны» с пирамидой человеческих черепов…
— Я не мог скрыть своего негодования, — продолжал хрипловатый голос. — И этого было достаточно, чтобы меня поволокли к коменданту лагеря, солдафону с пышными усами, словно заимствованными у сотни тысяч примелькавшихся всем портретов.
И Оля увидела, увидела стоящего перед затянутым ремнями надменным усачом еще молодого Наза Веца, выслушивающего новый приговор себе…
— Мне за «враждебную агитацию и пораженчество» присудили еще пятнадцать лет к моим десяти. Но в мыслях злорадствующего коменданта я прочел, что еще утром меня расстреляют.
Наза Веца ведут между бараками конвоиры с автоматами.
— Я давно мог исчезнуть, перейдя в другое измерение, но намеренно оставался среди несчастных узников, в которых растаптывалось все человеческое. Я должен был осветить в своем мире эту мрачную страницу когда-то пройденной и нашим миром истории. Теперь иного выхода не было. Однако подняться в воздух между бараками, чтобы перейти в воздушное пространство своего мира и не попасть в земную твердь, я не мог. Меня просто подстрелили бы «влет» со сторожевых будок или из автоматов конвоиров. А за запертыми дверями барака было не лучше. Крыша не позволила бы мне подняться на требуемую высоту. Но пришлось рискнуть, когда все уснули. Если кто и взглянул на меня тогда спросонья, то едва бы поверил своим глазам…
А Оля видела! Видела, как в грязном бараке поднялся между нар, светясь аурой, и растворился в воздухе приговоренный к расстрелу «иностранный специалист» Назавец, как его здесь величали.
— Исследование вашего недоразвитого мира впоследствии было дополнено мной проникновением в прамир, где я пережил еще одно рабство в плену у дикарей, сосуществующих рядом с хорошо нам известными добродушными найнами…
Оля видит волокушу, которую тащат пленные, в их числе и Наза Вец.
— Свою жизнь я посвятил изучению истории нашего мира, для которого переживаемые периоды в параллельных мирах были давним прошлым, приоткрываемым нами, поборниками знаний о былом. Я написал об этом немало книг…
Оля не могла прийти в себя от всего, что услышала. У нее было ощущение, что с нею говорил отец ее бабушки, Евлалии Николаевны, погибший в годы репрессий в лагерях, или муж бабушки, боевой генерал, попавший туда в конце войны и освобожденный после смерти тирана.
Но, оказывается, не она одна слушала старца. Каждое его слово закладывалось в нейронную память стоящего рядом Робика, «воспитывая» его.
— Вот теперь, милая девушка, вы знаете, кому расскажете все о пребывании Альсино в вашем мире, знаете, кто такой Наза Вец.
И Оля с открытой душой поведала все, что знала об Альсино, начиная с их первой встречи на полянке и кончая сооружением «летающей тарелки» на авиационном заводе, чтобы дать возможность ученым увидеть достижения неомира и не позволить человеческой цивилизации скатиться в пропасть.
— Он ни в чем не виноват, он выполнял свою Миссию. Ведь и вы поступили бы так же! Правда-правда!
Старец улыбнулся и поблагодарил Олю.
Он знал, что мысли ее не расходились с ее словами.
Этот разговор не походил на то, как представляла себе допрос свидетелей Оля!..
Она прониклась величайшим доверием и к Миредо, и к Наза Вецу, показавшихся ей столь не похожими, но такими замечательными людьми, которые все поймут и никогда не поступят против совести, не говоря уже о Моэле. Не может, не может мать не понимать своего сына!..
Оле позволили присутствовать в «зале заседаний», то есть все в той же комнате, где Моэла угощала гостей и где звучала ее любимая музыка в память о погибших друзьях в исполнении Миредо.
С Альсино судьи, очевидно, уже так же задушевно, как с Олей, обменялись мыслями, несомненно услышав откровенные признания Альсино о своих ошибках и о причинах, побудивших его совершить их.
Не было в комнате ни скамьи подсудимых, ни кресел для высоких судей. Не требовали вставать, когда «суд идет». Напротив, судьи и обвиняемый сидели рядом, будто мило беседуя.
Оля обратила внимание лишь на необыкновенную бледность лица Моэлы. Очевидно, не просто было ей выполнить свой долг Верховного Судьи.
Олю пригласили сесть рядом со всеми, а Моэла попросила Наза Веца огласить приговор, пользуясь знанием родного Оле языка.
— Суд установил, — начал Наза Вец, поднявшись с места, — что обвиняемый Альсино выполнял свой Долг проникающего, взявшись передать предупреждение людям параллельного мира об опасности развития их цивилизации. Там непрестанно ведутся войны, могущие превратится в ядерные. Но и в мирной своей жизни люди бездумно губят природу, вызывая всеобщую катастрофу не только своего мира, но и смежных с ним миров. Альсино дал клятву неразглашения опасных для недоразвитых умов знаний, которые могут быть использованы ими в военных целях и служить истреблению людьми друг друга. Альсино нарушил эту клятву и передал опасные знания, более того, помог людям недоразвитого мира проникнуть в неомир, где они могли получить еще более губительные для них сведения. Суд находит Альсино виновным в клятвопреступлении и косвенно в гибели большинства увлеченных им в экспедицию «проникновения» в другие измерения. За установленную и признанную вину обвиняемый Альсино приговаривается к высшей мере наказания.
Оля вскочила с места, обвела всех безумными глазами и выбежала в сад…
Она ждала всего, чего угодно, но только не этого!
— Высшая мера! Высшая мера! — твердила она, до крови кусая губы и сдерживая рыдания…
В любви не только присущее ей безрассудство, но и великая мудрость Природы
Улыбкой ясного дня встречала людей природа, легкими прозрачными облаками в синем небе, ласковым дуновением ветерка, нежным запахом радующих глаз цветов и восторженным сиянием солнца.
Но ничего этого не видала выбежавшая в сад Оля. Темно было для нее все вокруг, как в подземелье.
Терзала одна горькая мысль: «Высшая мера! Высшая мера!» Ум ее и сжатое спазмом сердце содрогались от горя и гнева.
«Отнять жизнь у преданного долгу человека!.. Притом в мире, где «Разум не отбрасывает теней Зла»! А разве не самое жестокое и безнравственное лишить их с Альсино счастья, а у него отнять еще и высший дар Природы — жизнь?
И после этого они еще берутся поучать нас, полудикарей, считая, что мы чуть лучше, но много опаснее неандертальцев!
Еще бы! Они читают мысли друг друга, не могут лгать, не воюют, не едят ничьих трупов. У них самая развитая и безвредная энергетика и только подземный пассажирский транспорт, а грузы доставляются роботами на «летающих тарелках». И движение безопасно. А в какой непринужденной уютной обстановке сердечно судят и выносят бесчеловечный приговор! И каким же ухищренным способом собираются «они» казнить Альсино?
Гильотина с потоками крови из обезглавленного тела неэстетична! Как и болтающиеся на виселице трупы… Не расстрел же! Скорее «цивилизованный» электрический стул, когда смертник корчится от закипевшей в венах крови! Есть еще изуверский костер или варварски «гуманная» душегубка, превращенная в газовую камеру с окошечком для наблюдения за последними конвульсиями обреченных. Или, может быть, по примеру античной древности поднесут Альсино в присутствии родных и близких чашу с какой-нибудь местной цикутой? Заставят, как Сократа, быстро ходить у ложа, чтобы скорее подействовал яд, онемели ноги, а когда ляжет, то замрет и его сердце?..»
Перед нею покорно стоял ждущий ее Робик.
«Эх, Робик, Робик! — подумала она. — Куда там твоей математической логике против «гуманности» Высшего Разума! Я бы рассказала тебе и о чутком музыканте, и о вынесшем ужасы репрессий старце, не говоря уже о «глубине материнской любви», да была бы плохой воспитательницей!»
Робик не услышал и не воспринял всей боли ее невысказанных слов.
Смотря невидящими глазами, молча прошла Оля мимо биомашины в затейливую калитку, служившую без ограды лишь украшением, и оказалась на дорожке, приведшей недавно их с Альсино сюда, в дом матери.
Не отдавая себе отчета, стала она подниматься в гору, словно могла уйти, спастись от неизбежного…
«Альсино, бесконечно дорогой и близкий Альсино! Несчастный, ослепленный собственной добротой и преданностью Долгу человек, ты теперь за все получил сполна! И в этом мире ни одно благодеяние не остается безнаказанным!»
Не только отчаяние душило Олю, она задыхалась от горя и гнева.
И ей показалось естественным, что сама земля отзывается негодующим гулом, колеблясь под ногами.
Оля взбиралась все выше и выше, к скалистому карнизу, нависавшему над дорогой вдоль каменных стен, похожих на крепостные, откуда когда-то защитники поливали горячей смолой осаждающих.
Но не смола грозила Оле с каменных бастионов… Не видела она, что вверху от сотрясения сорвалась целая скала и тяжело скатывается по крутому склону в сопровождении потока скачущих камней.
Не видела Оля и стремившегося не отстать от нее, предсказавшего это землетрясение Робика.
Трудно сказать, какие процессы происходили в его искусственном мозгу, но он твердо знал, что должен находиться подле своей воспитательницы… Дорожка, колеблющаяся земля, как при гибели отца Альсино, запечатлелись в его памяти.
Трещина на этот раз не разверзлась перед Олей, но углубление в карнизе над нею было продолжением выемки, по которой, как по желобу, скатывалась каменная глыба…
Робот зафиксировал все это, и для его молниеносно действующей вычислительной системы понадобились доли секунды, чтобы определить точку встречи каменного потока с бегущей девушкой. Дальнейшие его действия диктовались ему программой, дополненной воспитанием. Он рванулся, как спринтер, догнал Олю и успел резким толчком отбросить ее вперед, в мгновение оказавшись на ее месте. Скала рухнула на него и задержалась на выступе, где проходила горная тропа.
Оля обернулась на грохот и в первый миг не поняла, что произошло, увидев лишь торчащую из-под глыбы голову бедного Робика. Затем камнепад обрушился на это место и там образовалась горка из камней. Разогнавшиеся под уклон осколки перелетали через нее.
Оля опустилась на землю и только теперь зарыдала.
— Ах, Робик, Робик! — сквозь слезы шептала она. — Это не только тебе насыпан могильный курган, но и всем нашим погибшим друзьям… И Альсино, моему Альсино тоже!..
И она непроизвольно посмотрела на небо, словно по примеру своих прабабушек взывая к нему, и увидела там что-то летящее.
Птиц здесь, как она знала, не водилось. Значит, летел осторожный человек, не пользуясь опасной тропой.
Плащ развевался за ним, и он летел не над ущельем, а приближался к дорожке, к только что возникшей груде камней, к Оле…
Не веря себе, Оля узнала в летящем человеке Альсино…
Но ведь он уже не летает! Это у нее галлюцинации от всего пережитого!..
Но Альсино — а это действительно был он — спустился на землю около Оли и склонился над нею. У нее не было силы встать. Он помог ей, ласково задержав ее руки в своих.
— Как ты мог прилететь ко мне? Что с тобою сделали?
— Со мной? Ничего, — мягко ответил Альсино. — Но пережитые мной потрясения и тревога за тебя вернули мне былую способность обнуления масс. Увидев тебя, бегущую по дорожке, столь опасной в эти минуты, я ощутил в себе способность взлететь и помчался за тобой.
— Как же «они» выпустили тебя? Ты же приговорен к высшей мере!..
— Я все объясню, а сейчас позволь мне прижать тебя близко к себе, чтобы вызвать наше общее обнуление масс. Мы полетим обратно к маме.
— К маме? Которая обрекла тебя на смерть?
— Мы с тобой живы! И будем жить вместе, но…
Он не договорил, крепко обнял Олю, и она почувствовала потерю веса, а в следующее мгновение земля ушла у нее из-под ног. И они уже летят над речкой, виднеющейся внизу, как когда-то над другой рекой, в другом мире.
Опустились они перед самым домиком Моэлы, где их ждали взволнованные судьи.
Моэла бросилась к девушке.
— «Не могу простить себе, — передавала она ей, — что не поняла твоего состояния, не оберегла… Конечно, жаль вашего Робика, прекрасная была биомашина».
Моэла телепатически уже была осведомлена обо всем, что произошло.
— Мы все так тревожились за вас, — сказал старец.
— «Я хотел лететь за вами, но эта способность, к счастью, вернулась к Альсино», — «услышала» Оля музыканта.
— Но вы же хотели убить его! — упрекнула Оля.
— Вы неправильно поняли приговор. Высшая мера у нас — это лишение доверия, запрет Альсино проникать в иные миры и выполнять возложенную на него Миссию, — печально сказал Наза Вец.
— Для меня это страшнее смерти, — произнес Альсино.
— Да, возможно, для любого из нас это так… — согласился старец. — Но, к счастью, вы, милая девушка, невредимы, и мы с Миредо можем спокойно покинуть вас, — закончил Наза Вец. И неожиданно для Оли обнял Альсино. Это было прощание с ним. И старец немедленно взмыл в воздух.
Миредо так же тепло простился с недавним подсудимым и последовал примеру своего старшего собрата.
Оля была настолько ошеломлена всем произошедшим, что не могла сразу осознать, что они с Альсино живы, что к ним по-прежнему тепло относятся все… Но почувствовала, что он стал совсем другим… И не потому, что снова мог летать. Обретя вновь эту способность, Альсино потерял нечто, куда более важное.
Моэла, ласково улыбнувшись обоим, ушла в дом что-то готовить «на кухне», как она для Оли называла комнату, когда трубопроводы доставляли все заказанное. Она деликатно оставила молодых людей одних.
Оля с Альсино сели на скамейку.
— Что? Что с тобой? Они же сказали, что не казнят тебя?
— Милая моя Оленька! Мою душу терзает не моя судьба и не судьба нас двоих… Я думаю о миллионах и миллионах людей, которым не выжить из-за экологической катастрофы, если ее не предотвратить… А ее бездумно, безответственно перед потомками непременно вызовут в вашем мире, губя и сопредельные. Я отстранен от борьбы. А это хуже смерти.
— Альсино! Что ты такое говоришь? — И куда только девалась недавняя безутешность девушки: она всею силой своей души готова была поддерживать упавшего духом любимого. — Разве ты не заронил в нас семена разумного, не убедил не только наших погибших друзей, но и многих других в необходимости перестроить нашу цивилизацию? Многие и многие мыслящие люди поймут тебя и там, у нас, продолжат твое дело.
— Откуда эти миллионы? Как узнают они о грозящей всем беде? Разве поняли меня в подземном зале, где собрались передовые умы?
— Альсино, милый! Там же были только люди, пользовавшиеся особым доверием тех, кто стоял тогда у власти! Многое, наверное, изменилось и у нас, поверь! Надо только найти способ, как продолжить в нашем мире твое дело.
Из домика с приветливой улыбкой шла Моэла.
— «Все обсуждаете мнимую гибель моего сына? — на ходу передала она свою мысль. — Милая гостья из чужого мира! У нас нет даже такого понятия, как казнь, которое так испугало вас. Моя вина, что я не объяснила этого заранее».
— Мы обсуждали с Олей результаты моего проникновения в их мир.
— «Одно появление твоей прелестной невесты здесь чего стоит!»
— А я все еще боюсь. Может быть, вы просто утешаете меня?
— «До сих пор, девочка, ты утешала своего избранника, уверяла, что его проникновение оставило след…» —
— И я добавлю, — оживилась Оля. — Разве никто из ваших людей не заменит Альсино и наших погибших спутников?
— «Ты права, — устало передала Моэла, садясь рядом с Олей. — Наш мир постоянно пытается воздействовать на ваш. Мы долго считали, что ваши религии помогут нам донести до людей главные ценности сосуществования. Разве Моисей с десятью заповедями, Будда и Христос, принявший мученическую смерть, с их учениями Добра не были провозвестниками наших идей?»
— Но то было давно, — возразила Оля. — И после этого во имя тех же христианских, исламских или иных гуманных и справедливых идей заповеди нарушались. Учением Добра прикрывались изуверы инквизиции, пылали костры, где якобы во имя спасения души сжигались инакомыслящие люди или просто неугодные тем, кто властвовал. А крестовые походы, «священные» и религиозные войны! Одни народы хотели силой заставить другие молиться Богу по-своему…
— «Мы это знаем, тысячелетиями изучая ваш мир, — печально согласилась Моэла. — Религия стремилась поддерживать высокую нравственность у наиболее преданных ей людей. Поэтому, может быть, некоторые наши послания от имени высшего космического разума ваши люди воспринимали как божественные. Но не эти поверившие им люди стояли и стоят у власти. Необходимо было привлечь на нашу сторону тех, кто определяет развитие цивилизации, высшие умы ее творцов, ученых и техников, создавших все то, что определяет уровень цивилизации и что очень часто использовалось во вред людям, превращалось в средства уничтожения, все более массовые и безнравственные».
— Да, это так… Но, кажется, одна из страшных аварий атомной станции на деле убедила людей, что ядерная война недопустима, что в ней не будет победителей. Так говорит моя бабушка, Евлалия Николаевна.
— «У тебя очень мудрая бабушка. Я благодарна ей прежде всего за теплую встречу, оказанную моему сыну, у которого была особая задача».
— Особая? — переспросила Оля.
— «Он должен был привлечь на свою сторону самих творцов цивилизации, открыть им глаза, убедить их, что они на неверном пути. Улучшая быт людей, делая их богаче и, казалось бы, счастливее, они вместе с тем разрушают Природу. Но этого я не буду тебе внушать. Это делал у вас мой сын».
— Да, конечно! — воскликнула Оля. — Мы полюбили его и стремились, чтобы он был не один в своей Миссии. Вот я и хочу, чтобы Альсино не падал духом из-за того, что наложен запрет проникать к нам.
— «Он был лишен доверия и такого права, нарушив клятву неразглашения опасных знаний. За это ему и назначена «высшая мера» наказания…»
— А я все еще боюсь, мать Моэла. Мне кажется, что вы хотите утешить меня, подготовить к самому худшему.
— «Я не могу тебя утешить, родная, потому что самое худшее в том, что Высший Координационный Совет после гибели нашего аппарата, доставлявшего в ваш мир твоих друзей, принял решение, что мир этот настолько недоразвит, что дальнейшее «проникновение» к вам и наших посланцев, и исследовательских аппаратов прекращается».
— Как прекращается? — опешила Оля.
— «Таково решение», — вздохнула Моэла, посмотрев и на поникшего сына.
— Это поистине ужасно! — сказал Альсино. — И окончательно убивает меня без всякой казни.
— «Надо дать вашим людям одуматься. Мы возобновим свои попытки воздействовать на ваш мир, но позже».
— Позже может оказаться слишком поздно. Природа будет подорвана, и это начнет сказываться у нас, — произнес Альсино.
Небо, недавно такое ясное, внезапно заволокло тучами. Стало сумрачно, почти темно. В глубине земли слышался гул.
Оля беспомощно оглянулась вокруг.
Печальная Моэла, поникший Альсино… И не было рядом Робика…
Погода внезапно изменилась, напомнив Оле родное Подмосковье.
Резкий ветер налетал злыми порывами, врываясь в сад, загибал ветви всполошившихся деревьев. В небе рвал на куски безмятежные облака и гнал над землей хмурые тучи.
Пригас, сумрачен стал день.
Сначала накрапывал, а потом хлынул хлещущий дождь. Мокрая листва трепетала, словно сопротивляясь, а потом, покорясь, бессильно сникла. Кусты покорно опустили ветви книзу. Похолодало. Из окон повеяло сыростью.
Альсино совершенно сник. Шок, вернув ему способность к обнулению масс, вместе с тем вызвал в нем и резкие перемены. Казалось бы, так несвойственные ему упадок духа и безразличие охватили его целиком, сковали волю, затмили сознание. Суд вынес приговор к «высшей мере», горькое сообщение из параллельного мира, а потом тревога за Олю и без всякой казни убили в нем что-то жизненно важное… Лишенный доверия, без надежды на свою замену, он утратил цель существования… Оле не удавалось повлиять на него. Напрасны были и ее ласковое участие, и преданный взгляд глаз-незабудок, которые так любил Альсино, ничего не помогало.
Моэла окружила его заботой, тепло относясь и к Оле. В доме теперь стало двое больных. Мохнатик наконец проснулся, Альсино же очнуться от своего состояния не мог…
С найном было проще, хотя стрела была отравлена и он потерял много крови. Когда он явился к Моэле, его светло-серая шерсть была сплошь в кровавых потеках. Наложенные Олей еще в прамире повязки промокли…
По вызову Моэлы прилетел хирург. Обнаружил, что застрявший в печени кусок обломавшейся стрелы вызвал воспаление. Понадобилась операция, которую пришлось делать здесь же, в отведенной найну комнате, превратив ее в операционную. И осложнилось все отравлением. Но здесь Моэла, как врач, оказалась на высоте, найдя противоядие. И теперь Мохнатик уже поправлялся, раны заживали на нем с «первобытной быстротой». Природа наделила найнов способностью справляться их могучему организму с подобными бедами, иначе они исчезли бы бесследно.
Мохнатик выжил. Другое дело Альсино. Здесь ни хирургия, ни спасительный сон не помогли бы.
Узнав, что найн проснулся, Оля, робея, пришла навестить его, вспомнив, как найн похитил ее, а потом боролся с другими и, наконец, дерзким налетом на селение дикарей спас ее.
Он сидел на полу, не признавая никакой мебели, которая, кстати сказать, была слишком мала и хрупка для него. Голову свою он уткнул в высоко поднятые колени, но появление Оли ощутил тотчас и вскочил на ноги. Сразу узнал ее и так обрадовался, что готов был пуститься в пляс, как там, в своем мире, у ручья.
Но потом, непостижимо как поняв что-то своим звериным чутьем, он длиной волосатой рукой только осторожно коснулся Оли. Это нежное прикосновение человекоподобного исполина растрогало девушку. А из-за состояния Альсино у нее глаза и так были все время на мокром месте.
Оля выбежала из комнаты, стыдясь своей слабости. Только в саду почувствовала она, какой тяжелый запах был в комнате, где болел зверо-человек…
Но устыдилась своих эмоций, вернулась и некоторое время пробыла с Мохнатиком.
Потом они вместе не раз прогуливались по саду. Она разговаривала с ним, словно найн понимал ее. А он растягивал рот в подобии улыбки, приоткрывая зубы. Казалось, они понимали друг друга.
Найн привычно собирал для Оли какие-то растения, выкапывая корешки. Оля принимала эти дары, доставляя тем самым Мохнатику радость.
А вот Альсино она никак не могла вытащить на эти прогулки. Он даже от упражнений для зарядки солнечной энергией отказывался, заметно похудел, осунулся. Оля приходила в отчаяние.
И Моэла тяжело переносила случившееся, внутренне чувствуя свою вину перед сыном, но в то же время сознавая, что поступить иначе не могла, а как Верховный Судья и не должна…
Оля сидела на краешке широкого мягкого ложа со спинкой в виде развернутого веера.
Альсино лежал обессиленный, не похожий на прежнего «парашютиста», полного жизни и энергии. Оля горестно смотрела на него.
Она уже дала ему слово, что, поскольку нет надежды на возвращение в ее мир, они соединят свои жизни здесь.
Может быть, на это и рассчитывала Верховный Судья, вынося свой приговор?..
Стараясь как-то расшевелить Альсино, Оля говорила ему, что они с ним как Ромео и Джульетта… Только их не разъединяет родовая вражда параллельных миров.
Альсино слабо улыбнулся, несказанно обрадовав Олю.
Но ей этого было мало. В ее хорошенькой головке зрел дерзкий план. Перенесенные ею в прамире испытания наделили ее зрелой мудростью.
Она ласково положила ладонь на влажный лоб Альсино.
— Мне хотелось бы побеседовать с твоей мамой. Но я боюсь, что мы не поймем друг друга.
Альсино улыбнулся через силу:
— Разве ты не обменивалась с нею мыслями?
— Нет! Она поймет мои мысли, но не одобрит их.
Моэла, высокая, статная, полнеющая женщина с внимательным взглядом темных, но светящихся глаз, занима- лась в саду своими любимыми цветами. Когда Оля подошла, она обернулась.
— «Я улавливаю твою мысль. Ты хочешь поделиться со мной своими тревогами о нашем Альсино?» — ощутила Оля ее голос внутри себя.
— Вы, подобно мне или даже еще больше… как мать, страдаете за него. Поэтому я и пришла к вам, — сказала Оля вслух.
— «Это так, — поняла Оля Моэлу, — нам обеим больно за него».
— Он не обретет себя, пока ему не предоставится возможность выполнить свой долг в нашем мире.
— «Он никогда больше не проникнет туда», — сурово, как показалось Оле, прозвучало в ее мозгу.
— Я понимаю. Но скажите, как Верховный Судья, будет ли нарушением вашего решения, если Альсино, не проникая в наш мир, сумеет предупреждать людей о грозящей экологической катастрофе?
— «Я читаю твою мысль глубже. Ты хочешь, чтобы он заочно продолжил начатое дело, написав записки? Но знаешь ли ты, что доставить их туда невозможно. Наши аппараты после гибели одного из них с вашими друзьями больше не появятся в вашем небе. Конечно, работа над рукописью не станет нарушением «высшей меры». Он ведь не разгласит опасных знаний, за что наказан. Беда лишь в том, что никак не доставить ее в ваш недоразвитый мир, где сбивают наши дружеские аппараты и сажают в клетку наших посланцев, ибо никто из нас не станет проникать туда…»
— Не нужно никого из ваших людей посылать к нам. Я сама берусь доставить записки Альсино…
— «Очень странная идея для здравомыслящего человека, или я не вникла еще в глубину твоего замысла».
— А это потому, что мне самой не все еще ясно. Важно заставить Альсино вернуться к жизни, деятельности, увидеть цель жизни.
— «В этом ты права».
И все-таки Моэла прочитала затаенную мысль, которую Оля не решалась высказать.
Она улыбнулась и беззвучно произнесла:
— «Иди к Альсино и верни его нам…»
Она провожала взглядом хрупкую фигурку девушки и неожиданным для себя движением смахнула с ресниц набежавшую слезу, никак недостойную Верховного Судьи…
Альсино, выслушав замысел Оли, сел на ложе, оперся на мягкий веер спинки:
— Ты хочешь, чтобы найн доставил тебя в твой мир?
— Он не раз брал меня на руки. А с тобой я летела над рекой к лыжному трамплину. И здесь, после гибели Робика. У меня исчезал вес при обнулении масс. Вызывая это, найн умеет переходить в другое измерение. А если я буду у него на руках, то попаду туда вместе с ним. Разве не так?
— Разумеется, так. Но, значит, ты хочешь покинуть меня?
— Вовсе нет! Я вернусь! Правда-правда! В условленное время, когда заручусь обещанием публикации твоей рукописи, Мохнатик появится на том же месте…
— Как все это пришло тебе в голову?
— Глупый! Ты просто не знаешь женщин!
— Я действительно их не знаю. Но записки мои еще надо дописать… и не только мне.
— Что ты имеешь в виду?
— Я не могу рассказать о том, что с тобой произошло и в пещере найнов, и в лесу, через который ты шла за волокушей, и о нападении на тебя спрута, и, наконец, о найне, пришедшем тебе на помощь с вывороченным деревом в руках. Обо всем этом нужно написать не мне, а тебе.
— Мне? Да разве я смогу?
— Ты хочешь, чтобы я взялся за «роман», едва усвоив твои уроки грамоты?
— Но как же я?.. — растерянно бормотала Оля.
— Мы будем писать вместе.
— Вместе? Я согласна, милый Альсино! Это будет замечательно. Правда-правда!
— Узнаю свою Олю из иного мира.
— Которая здесь, с тобой… И мы вместе поможем людям оглянуться на самих себя, предотвратить экологическую катастрофу…
— …во всех параллельных мирах, — добавил Альсино.
У Альсино загорелись глаза. Оля добилась своего.
Альсино деятельно устраивал их рабочие места за полукруглым столом, раздобыв нужные принадлежности для письма. В его мире хоть и не говорили, общаясь телепатически, но мысли, предназначенные многим, предпочитали записывать без помощи мнемонических устройств.
Оля видела, как постепенно жизнь возвращается к Альсино, как он выходит из своего угнетенного состояния, и радовалась…
Альсино почувствовал, что не все еще потеряно для него.
Он сел рядом с Олей за удобный стол, вспоминая ее уроки письма, которые она давала ему во время строительства «летающей тарелки» на подмосковном авиазаводе, и сказал:
— Ты моя несравненная учительница! Но тебе придется не только писать самой, но еще и проверять мои ошибки…
Оля засмеялась.
И началась радостная для обоих работа, цель которой они видели в заботе о людях, прекращении безнравственных войн, приобщении современного Оле общества к высотам культуры неомира.
Кусая кончик электронного пера, оставлявшего след на пленке, заменявшей здесь бумагу, Оля неожиданно спросила:
— А неандертальцы лгут?
— Мы не исследовали их первобытное общество, но найны, с которыми у нас давние отношения, лгать не могут, как у вас, скажем, такие животные, как собаки.
— Вот я и думаю, как же нам, людям, избежать лжи? Не уступать в этом собакам! Правда-правда!
— Пока вы не научитесь читать мысли друг друга, достигнуть этого можно только воспитанием.
— Воспитанием? Ты должен познакомить меня с тем, как у вас воспитывают малышей.
— Это большое искусство. Воспитатели-нейроведы — это скульпторы, которые лепят душу ребенка. Они воздействуют на развивающийся мозг излучением и внушением, готовя его к Школе Человека, где постигают не только науку и технику, но и глубины внутреннего мира человека. После многолетнего пребывания там я вернулся к матери. Стал таким, каким ты меня знаешь, готовым посвятить себя идее, тебе известной. И ты теперь помогаешь мне даже в тяжкие дни потерь и крушения…
— Может быть, не только в дни крушения? — многозначительно поправила Оля.
— И начала нашей совместной работы, в чем неоценима твоя услуга, — согласился Альсино.
— Какая же это услуга! Просто наш первый общий шаг.
И, счастливые, они возвращались к своим рукописям.
Казалось, их общий путь действительно обретен, но не все было гладким на этом пути.
Однажды Оля, откинувшись на ракушку-спинку своего кресла, сказала:
— У меня ничего не получается, Альсино! Правда- правда!.. Ты не зря тогда вспомнил о «романе», который и мне не под силу.
— Почему? Разве тебе трудно вспомнить все так недавно тобою пережитое? Не надо ничего выдумывать. По крайней мере, я так стараюсь… Только то, что было на самом деле!
— Ты прав, Альсино. Все это было, было, и об этом нужно вспомнить. А то, что сейчас происходит, и вспоминать не надо! Но какой я писатель! Убеждаюсь, что мало знать грамоту и даже обучать тебя грамоте и чтению, чтобы ты проглатывал такое множество книг. Но разве я могу написать кистью твой портрет, хоть и вижу тебя перед собой и ловлю каждую твою мысль? Я же не художница! А тут надо постичь сущность таких необыкновенных людей, как неподражаемый дядя Джо, благородный в своей чистоте лорд, скромный и сердечный Иецуке, наконец, наш самоотверженный Юра Кочетков и… даже Лена, которые влюбились с Юрой друг в друга.
— Да, все наши несчастные друзья заслуживают места в памяти и сердцах людей, которые должны узнать о них. А Кочетков, тот долго был непроницаем даже для меня, телепата, и раскрылся только в деле как человек долга, раскрылся, когда вдруг поседел, не в силах прийти тебе на помощь… Преклоняюсь перед ним! А вот Лена оказалась для меня непредсказуемой. Никак не ожидал такого ее выступления в подземном зале. Все это я пытаюсь передать в своих записках. Не знаю, конечно, что получится.
— Вот видишь, даже ты сомневаешься. А каково мне? Как я напишу о моих друзьях, чтобы читатель увидел в них живых людей, и даже знакомых… Это мне не по силам, и, увы, я складываю оружие. Достаточно того, что напишешь ты. Правда-правда!
И Оля с Альсино поменялись ролями.
— Ты не права, — уговаривал он. — Ты должна своими воспоминаниями осветить память погибших Юры, дяди Джо, лорда, Иецуке…
Оля задумалась.
— Я выйду в сад. Там такое солнце проглянуло! А ты?
— Я подожду тебя.
— Только очень жди! — задорно крикнула Оля и исчезла.
Альсино, отложив электронный карандаш, задумался. Она ушла на какую-нибудь минутку, а как же отпустить ее с найном в другое измерение? Какие неожиданности поджидают ее там?
Но Оля быстро вернулась, оживленная, радостная, словно светясь изнутри.
— Я зарядилась праной, как ты меня учил. Это замечательно! Теперь я буду тебя учить, как ею заряжаться.
Альсино улыбнулся.
Оля, понизив голос, сказала:
— А я все придумала!
— Что еще родилось в твоей головке?
— Может быть, не в головке, а в сердечке?
— Так что же в сердечке?
Оля приняла важный вид и процитировала:
— «Сделал все, что мог. Больше сделает могущий».
— Кто же этот могущий?
— Тот, кто способен написать вторую, десятую, двадцатую книгу! Понимаешь?.. Ему будет достаточно выслушать меня… А я… я вернусь. Только очень жди! Правда-правда!..
— Я дождусь, — твердо заверил Альсино. — Но я должен все время видеть перед собой тебя, твой образ. У мамы есть чудесный аппарат. Мы воспользуемся им.
И он провел Олю в одну из комнат, где попросил сесть, как это делают фотографы.
Оля послушно опустилась на круглый табурет и ощутила, что ее освещают, как бы ощупывают какие-то лучи.
— Готово! — объявил Альсино. — Теперь посмотрим, что у нас получилось.
Они вместе вошли в смежную маленькую каморку, вроде той, где фотографы-любители проявляют свои пленки.
Там стояла незнакомая Оле аппаратура.
Альсино откинул на столе легкую крышку какого-то прибора, и Оля ахнула, увидев под нею свое изображение.
Это была она, совершенно такая, какой видела себя каждый день, скажем когда причесывалась.
Альсино любовно взял в руки Олину статуэтку.
— Таким образом, мы ни на минуту не расстанемся с тобой, пока я буду ждать твоего возвращения.
— От полнолуния до полнолуния… — тихо произнесла Оля.
— Какой чудовищно долгий лунный месяц!
— Раньше мне не удастся все сделать для публикации твоих записок.
— Ну, теперь дело за немногим. Я бы захватила с собой и твое изображение, и еще что-нибудь, чтобы удивить всех дома. Но ведь нельзя найна загружать багажом. Лишь бы меня с рукописью взял, в этом-то я не сомневаюсь. Правда-правда!
Но Оля ошиблась.
Общение Альсино с найном было не простым и его едва ли можно было назвать разговором.
Мохнатик, уткнувший голову в колени, вскочил при появлении Альсино, приветливо «улыбаясь», как он это умел делать. Но сразу насторожился, чуть склонив голову набок, чувствуя, что Альсино что-то хочет передать ему. И внимательно всматривался в его лицо.
Альсино пытался внушить Мохнатику, что надо перенести «беленькую» — такой была в представлении найна Оля — в мир, куда он наведывался за сладкой корой белых деревьев, которые порой растут из одного корня, как растопыренные пальцы.
При упоминании об Оле в сознании Альсино прозвучал восторженный возглас Мохнатика:
— «Ах!»
Но когда тот усвоил, что «беленькую» надо унести в другой мир и ее здесь не будет, он воспротивился, и в его мысленном возгласе прозвучал досадный упрек:
— «Эх!»
Альсино старался добиться от найна согласия, но слышал тот же протестующий упрек. Тогда он догадался внушить ему вопрос:
— Хочешь, чтобы «беленькая» гуляла здесь с тобой?
— Ах! — последовал восхищенный ответ.
Но как объяснить найну, что Оля вернется сюда с ним же и он снова сможет гулять с нею в саду?
Альсино вошел в дом, вернулся и передал найну статуэтку Оли, недавно сделанную специальным аппаратом.
Удивлению и восторгу найна не было границ.
Он осторожно и радостно взял в руки статуэтку, словно она была живой Олей, разглядывал и нежно гладил ее волосатой рукой.
Альсино повел его в глубь сада, где по капризу природы из одного корня росли сразу пять белых стволов, напоминающих березки. За ними бережно ухаживала Моэла, пестуя вместе с лучшими своими цветами.
Он дал понять найну, чтобы тот положил статуэтку у корней пятерки, и повел его обратно в дом, где угостил сладкими кореньями, похожими на те, что растут в иномире, приготовленными для найна Моэлой и Олей. Тот с удовольствием съел их, смешно причмокивая губами и выжидательно смотря на Альсино.
Альсино снова повел найна в любимый уголок материнского сада и внушил ему, чтобы тот взял статуэтку.
Вместе они в другом углу сада нашли поджидавшую их Олю.
Альсино показал на нее, потом на статуэтку и снова на Олю.
Наин никак не мог понять, что от него требуется. Тогда Оля по-детски потянулась к нему, чтобы он взял ее на руки.
Наин, расставшись со статуэткой, радостно подхватил Олю. Она почувствовала прикосновение его шелковистой, остро пахнущей шерсти и попросилась обратно на землю. Наин послушно отпустил ее.
Альсино указал в сторону пяти деревьев, внушая найну, что он должен перенести Олю к таким же пяти березкам в мире, куда найны проникают, чтобы полакомиться сладкой корой, которую он только что ел. А потом, когда Альсино скажет ему, вернуться за нею.
И первобытное существо с зачатками разума — кто бы мог подумать — усвоило этот своеобразный наглядный урок!
Сознание, что Оля снова будет здесь, когда он принесет ее из мира сладких деревьев, пробудило в Мохнатике простодушную радость, и он выразил ее, по своему обыкновению, в прыжках и танце, который Оля называла «журавлиным».
— Вот теперь наш замысел может удаться, — сказал Альсино. — Мохнатик все понял. Я внушу ему, как попасть в нужное место. Ведь домик Моэлы совсем недалеко от вашей дачи, только в другом измерении, — с улыбкой закончил он.
Наин действительно все понял и даже с нетерпением ждал, когда снова сможет взять «беленькую» на руки.
Олю провожали и Моэла, и Альсино.
Стояло ясное утро. Невысоко поднявшееся солнце просвечивало через листву деревьев, делая ее прозрачно-золотистой.
Оля показала на них Альсино и сказала:
— Мне кажется, что они окружены аурой и сейчас поднимутся в воздух, перенесясь вместе со мной в наш старый мир…
— Это почти так и будет, — пообещал Альсино, имея в виду что-то свое.
Оля держала в руке тетрадку с записями Альсино.
Моэла, смахнув что-то с ресниц — наверное, слезы, — крепко обняла девушку, а Альсино, к удивлению матери, поцеловал Олю — этого знака выражения любви никогда не знали и не видели в их мире…
Исполинский мохнатый пращур молча наблюдал за прощанием влюбленных.
Потом он протянул свои длинные, свисавшие ниже колен волосатые руки и легко поднял Олю, крепко прижав к груди.
Шерсть на нем вздыбилась и засветилась, слившись с возникшим вокруг розовым ореолом, похожим на просвеченную солнцем листву ближних деревьев.
Наин с Олей на руках приподнялся над землей.
Альсино и Моэла смотрели на них, чуть запрокинув головы.
— Жди меня, и я вернусь! — крикнула Оля. — Только очень жди! — И исчезла, растаяв в воздухе вместе с найном…
Истина редко желанна, особенно, если она противоречит привычному.
Казалось бы, после всего перенесенного Олю ничто не может поразить, даже то, что найн с нею почти тотчас же опустился около только что виденных в саду Моэлы пяти березок, растущих из одного корня. Но рядом уже не было ни Альсино, ни Моэлы, ни ее домика…
Но на лесной полянке стояла… бабушка Евлалия Николаевна. Это было уж слишком!..
Найн осторожно поставил Олю на мягкую траву.
А бабушка, вся в слезах, преодолев удивление и испуг, забыв про возраст, бежала к любимой внучке, протянув вперед руки и спотыкаясь на ходу.
— Этого не может быть! — воскликнула Оля, радостно обнимая ее. — Как ты могла оказаться здесь, бабушка, дорогая?
— Извелась я, внученька! Тоска сморила, места себе не находила. Брожу целыми днями, а по утрам сюда, на полянку, где ты со своим «парашютистом» встретилась, и все думаю: отчего бы тебе и самой уже не появиться здесь… оттуда?
— Удивительно! Удивительно! — твердила Оля, покрывая поцелуями родное лицо, сухонькое, с глубокими морщинками у губ, как у светлейшего князя Меньшикова, которого бабушка гордо величала своим дальним предком. Глаза, хоть и мокрые, а по-прежнему горят, не потускнели.
Оля не могла налюбоваться на нее, а та все старалась взять себя в руки.
— Чего тебе-то удивляться? Ведь всего, поди, навидалась, коль на таком мохнатом чудо-коне прискакала. Накормить коня-то надобно?.. Он как? Не тронет?
— Да нет, бабуля! Он хороший, и сейчас улетит обратно. А потом вернется. Правда-правда!..
— Это зачем же вернется?
— За мной…
— Ну, это мы еще посмотрим, — процедила бабушка сквозь зубы, строго взглянув на внучку.
Найн осторожно прислушивался к непонятным словам и, видимо что-то ощутив, встревожился.
— Ничего, Мохнатик, не волнуйся. Буду ждать тебя здесь же. Альсино тебе скажет — когда.
— Это где же он ему скажет? Что-то не пойму я…
— В параллельном мире, бабушка. Я ведь сейчас оттуда.
— Ну и удружила! Ну и чудеса! Явилась на настоящем снежном человеке!.. Страсть-то какая!.. А НЛО, внученька, вроде перестали тут летать. Неблагоприятное противостояние что ли, уж и не знаю.
— Да, бабушка, очень неблагоприятное.
— Ну ладно, внученька! Загадки разгадывать ужо будем дома, сообща. Идем, родных скорей порадуем. Его позовешь? Или как?
Оля обернулась к найну. Мохнатик с тоской смотрел на нее. Горесть ли разлуки, нежелание оставлять ее здесь или тревога светились в его глазах?..
Оля собрала всю свою волю и попыталась внушить этому преданному существу, что он скоро придет сюда за ней и они вернутся к Альсино, к Моэле, в ее сад, где снова будут гулять вместе.
Найн словно понял. Повернулся волосатой спиной, однако не поднялся в светлом ореоле над землей, не растаял в вышине, а легко побежал по полянке, чуть раскачиваясь, казалось разбегаясь для взлета, но… просто скрылся за деревьями.
Появление Оли на даче вызвало переполох, радость и смятение.
Лена обнимала ее, вся в. слезах, что не помешало ей окинуть сестру оценивающим взглядом. Серебристый костюм был Оле очень к лицу… Но почему-то сбоку, чуть ниже пояса, разорван по шву.
Ксения Петровна захлопотала у стола.
— Надо покормить девочку, устала небось с дороги!
Из своего кабинета спустился Сергей Егорыч. Его лицо выражало смешанные чувства. Он хмурился и улыбался.
— Вот принимайте, доставила! — объявила бабушка. — Прямо из параллельного мира.
— Какой такой параллельный мир? — взволнованно переспросила Ксения Петровна. — Никогда этого не понимала!..
— А почему ты одна? Почему костюм разорван? И где остальные? — не выпуская Олю из своих объятий, спрашивала Лена.
Сергей Егорыч солидно добавил к расспросам старшей дочери:
— И в самом деле, с кем вернулась? С тем же Альсино?
— Нет, она одна. На руках у снежного человека пожаловала, — ответила за внучку бабушка.
— Ну, мама, тут нечего шутить! — укорил Сергей Егорыч. — Снежный человек — это… совсем иная категория.
— Да уж какие тут шутки да категории! — сквозь зубы, зажигая сигарету, произнесла Евлалия Николаевна.
— Я должна вам всем сказать нечто очень-очень важное! Правда-правда!
— Раз так, то в ногах, как говорится, правды нет. Присядем к столу, выслушаем важную информацию, — предложил Сергей Егорыч.
— Я сейчас, сейчас, — засуетилась Ксения Петровна. — Только на кухню сбегаю.
— Уймись ты со своей кухней, слушать надобно, — урезонила ее бабушка.
Все сели за стол.
— Так как же ты? Рассказывай, доченька! — Ксения Петровна подперла рукой полный подбородок.
— Я не о себе хочу… Обо мне потом, а сейчас… — начала Оля и достала из принесенной с собой рукописи листок.
Лена насторожилась, тревожно глядя на бумажку в руках сестры.
— Вроде не нашенская бумага-то, — заметила бабушка, выпуская клуб дыма.
— Да, они там пишут на такой.
— Кто они-то, не томи уж! — подгоняла бабушка.
— Да люди! Такие же, как Альсино, мудрые, добрые. Они тысячи лет изучают наш мир. И недавно записали вот такое сообщение нашего Международного информационного агентства. Вы должны о нем знать. — И Оля прочитала первые строчки:
— «Шпионы с чужепланетного корабля. Наконец-то приоткрыта тайна неопознанных летающих объектов…»
— Ах, Боже мой! Да тут словно все с ума посходили! — воскликнула Ксения Петровна. — Только и разговору было, что об инопланетянах. Кричат все — надо, мол, готовиться к отпору агрессорам, замахнувшимся на нашу Землю. Это первая ласточка…
— А может быть, буревестник? — вставила Лена.
— И того хуже! Что же, теперь нас какими-нибудь лазерами выжигать будут?
— Как у Уэллса в «Войне миров», — добавила Лена.
— Военно-промышленный комплекс во всех странах оживился, — заметил Сергей Егорыч. — Отныне никакого разоружения!
— Да не собирается никто на нас нападать! — заверила Оля. — И не покушается на наш мир!
— Чего уж там покушаться! — с иронией заметила бабушка. — Доведем свои реформы до конца — и пожалуйте на чистую Землю! Милости просим!
— Мама, я попросил бы тебя!.. — растерянно запротестовал Сергей Егорыч. — Это не повод для политических дискуссий.
— Не было никаких инопланетян! — воскликнула Оля. — Правда-правда! Бояться нам некого!
— То есть как не было? — откинулся на спинку стула Сергей Егорыч. — Надо уважать авторитет науки, — назидательно добавил он.
— Ну где они, эти «инопланетяне»? — спросила Оля.
— По решению ООН их тела, всех шестерых, доставили не куда-нибудь, а в наш Биоинститут, — сообщил отец.
— Это не так далеко отсюда, Оля. Ты же знаешь, — добавила Лена.
— Исследования проводил солидный ученый, профессор Сафронов. Он член международной комиссии, сделавшей вывод о том, что «человечество в опасности!» — закончил Сергей Егорыч.
— Если оно и в опасности, то не из-за инопланетян, а, как говорил Альсино, по своей же собственной вине: сами губим Природу, друг друга и параллельные миры! — горячо убеждала Оля. — Никаких космических шпионов не было и нет!
— А кто же, по-твоему, в морозильнике Биоинститута лежит? — осведомился Сергей Егорыч не без издевки.
— Там лежат… Очевидно, наши друзья и мои спутники, вместе со мной проникшие в параллельный мир, — упавшим голосом выговорила Оля. — Кочетков… и другие…
— Что? Что ты сказала?! — гневно воскликнула Лена, вскакивая со стула. — Ты с ума сошла! Хочешь окончательно сразить меня? Я тебе что — жить мешаю?
— Что ты говоришь, Леночка! Мне так же больно, как и тебе, но что поделаешь! Юра был среди остальных, так называемых инопланетян, — говорила Оля, нежно гладя руку сестры.
— Ты лжешь! — воскликнула Лена, вырываясь. — Я сама видела цветные фотографии пришельцев. Среди них нет ни одного, похожего на Кочеткова!
— А тот, который седой, ты не заметила его?
— Седой как будто бы был… Но при чем здесь седой? Ведь Юра молод! В расцвете сил! Ни одного седого волоска! Уж я-то знаю!
— Он поседел там, Лена, из-за меня…
— Какая чепуха! В такой короткий срок не седеют, даже…
— Не спорьте, девочки, — остановил дочерей Сергей Егорыч. — Мы искренне рады, Оленька, твоему возвращению, но, право, не стоит начинать разговор с попытки опровержения того, что установлено наукой. Тебе ведь, Оля, есть что поведать людям и помимо этого.
— Ей никто не поверит и в остальном, если она будет пороть такую чушь! — раздраженно вспыхнула Лена.
— Ты представляешь, девочка, какие барьеры тебе предстоит преодолеть? Авторитет твоих показаний слишком мизерен. А я, уж прости, не решусь помогать в такой затее.
— Всякую неправду опровергать надо, вот что я вам скажу, — решительно заявила бабушка. — Сын на это не решится, значит, мне самой придется за это взяться. Думаю, что меня еще не все и не везде забыли…
Оле не хотелось пользоваться бабушкиным авторитетом. Она считала, что записки Альсино, дополненные ею, послужат достаточным основанием для опровержения версии об «инопланетянах».
Но всюду ее ждало глубокое разочарование. Прежде, чем она решилась обратиться за помощью к писателю, она старательно обивала пороги многих издательств, но никто не отнесся серьезно к предлагаемому уникальному документу. Рукопись даже не взялись прочитать, отговариваясь то утвержденными уже, то даже сверстанными планами, то на предстоящие годы книгами, а то и просто неясностью перспективы собственного существования из-за безудержно растущих цен на бумагу и полиграфические услуги.
Словом, никто не брался издать записки никому не известного автора, за кого бы он себя ни выдавал.
У Оли опускались руки. Ее представления о печатном слове, разоблачающем любые ошибки и злоупотребления, были бесконечно далеки от действительности… даже в условиях гласности.
Лена насмешливо наблюдала за стараниями сестры.
— Ничего у тебя не выйдет! Кто тебе поверит, деточка! — начала она этот ночной разговор.
— Я плохо понимаю, в каком мире мы живем.
— Это надо тебя спросить, дорогая. Это ты не хочешь спуститься на грешную землю с небес и все мечтаешь о новых объятиях снежного человека, который унесет тебя на небо или… не знаю еще там куда!
— Как ты можешь так говорить, Лена?
— Я — трезвый человек. И сообщение о гибели «инопланетян» для меня убедительнее, чем твои россказни.
— Что же мне делать?
— Прежде всего, выкинь из головы намерение отправиться в другое измерение, которого, может, вовсе и не существует на самом деле!
— Но ведь там ждет меня Альсино!
— Боюсь, что похищение снежным человеком для тебя не прошло даром.
— Ты имеешь в виду мир найнов?
— Я имею в виду твое здоровье. Ты живешь во власти галлюцинаций, в мире выдуманных фантазий, которые ты принимаешь за реальность. Я не знаю, что произошло с Юрой, который испытывал военный объект, не знаю, как и где тебя саму высадили с него и ты попала в лапы снежного человека. Но, извини, ни в какие параллельные миры я не верю!
— Лена, что ты такое говоришь? Как ты можешь?
— Я должна заботиться о тебе.
— Вот как? Папа не хочет помогать мне, ты отвернулась. Осталась одна бабушка…
— Бабушка тоже не поддерживает твоего безумного желания снова оказаться в объятиях этого мохнатого чудовища, бросив своих родных и близких.
— А разве не ты сама, Лена, еще недавно собиралась уехать в чужую страну с каким-нибудь иностранцем?
— Детские бредни, как и у тебя сейчас. Я пережила свои и теперь должна помочь тебе преодолеть твои. И я жду возвращения Юры из секретной командировки. Не думаю, что за это время он может стать менее здравомыслящим, чем тогда, когда я его узнала.
— Не говори ничего дурного о погибшем герое!
— Он погиб только в твоем воображении, Оля. Ты просто пытаешься навязать свой бред остальным.
Сестры проговорили всю ночь. Под утро, подойдя к открытому окну и глядя на занимающуюся зарю, Лена неожиданно спросила:
— А когда твой Мохнатик должен явиться за тобой?
— В ближайшее полнолуние.
— Это будет безумием.
— Ничто мне не помешает улететь. Достаточно того, что никто не помогает…
— Тебе нужна совсем другая помощь… врачебная! А теперь спи! — Она подошла и поцеловала сестру.
Оля уткнулась в подушку, наволочка которой скоро стала мокрой от слез.
Кто же безумен? Она или Лена? Как Лена может говорить о нереальности всего рассказанного Олей, когда сама же провожала Кочеткова в полет? Не знала — в какой? А вот бабушка сразу догадалась и встречала ее на поляне, когда Мохнатик спустил ее на траву. Нет, она, Оля, в порядке! Не в порядке бедная Лена. И ее еще ждет сильный удар, когда дело, задуманное Олей, будет доведено до «опознания».
В конце концов, все это необходимо вовсе не Оле или Лене!
Версия о сбитом чужепланетном корабле со шпионами повлекла за собой раздутую журналистами версию о боязни инопланетного нашествия. И былые решения о разоружении оказались под угрозой, от них теперь уже готовы отказаться! А под этим предлогом будет развернут новый виток вооружения. А оружие, как известно, не терпит бездействия и будет применено не против пришельцев, а в новых войнах. Последствия непредсказуемы, да о них даже страшно подумать!..
Нет, колебания недопустимы! Разоблачение вздорной версии об «инопланетянах» необходимо. Это Олин долг!
Все это девушка горячо говорила бабушке, а та слушала, прикуривая сигарету за сигаретой.
— Да, — сказала Евлалия Николаевна и прокашлялась. — Тут ты права, девочка. Я-то знаю, что такое война. Это не поле славы, а узаконенное беззаконие, как сказал какой-то мудрец. Поэтому надо бороться!
Горе тяжкое горы тяжелее.
Оле пришлось отложить на время завершение записок Альсино и хлопоты по их публикации. Бабушка с завидной энергией развила деятельность, результатом которой стал приезд представителей комиссии ООН, созданной для расследования катастрофы НЛО. Их заинтересовала возможная встреча с очевидцами, якобы располагающими сведениями об экипаже НЛО.
Кроме Оли и Лены в Биоинститут приехал директор завода, где сооружалась под руководством Альсино «летающая тарелка», и двое рабочих, участвовавших в ее изготовлении. Ими оказались Иван Степанович и Коля.
Не только Оля, даже Лена помнила их, выходящими из проходной завода перед стартом «Летающей тарелки».
Приехав теперь по приглашению в Биоинститут и встретясь с сестрами Грачевыми, они вспомнили их: Олю, постоянно приходившую к «иностранцу», руководившему работами, и Лену, прощавшуюся у проходной с начальником группы.
Профессор Сафронов был противником этой встречи и дал согласие участвовать в ней лишь после того, как понял, что она состоится независимо от его желания. И теперь, принимая представителей комиссии в кабинете академика, он пытался настроить всех на скептическое отношение к предстоящей беседе.
Щеголяя совершенным английским, он убеждал:
— Джентльмены, я ценю вашу высокую миссию, но хотел бы предупредить вас, что очевидцы — далекие от науки люди, не имеющие представления о собранных данных, касающихся космических пришельцев. И, кроме того, их сведения об экипаже «летающей тарелки» не подтверждены фактами. Я надеюсь, что вы учтете это в своих выводах.
— О'кей! — отозвался худощавый американец, владелец военного концерна, глава прибывшей делегации ООН. — Но вспомните вашу русскую поговорку: «Доверяй, но проверяй». В данном случае это хорошо сказать о ваших несомненно научных выводах по изучению останков космических пришельцев.
— Пусть дополнительным доводом для вас, господа, будет мое предположение, что человекообразные уфонавты на потерпевшей катастрофу «летающей тарелке» имели совершенных биороботов, которых никак не могло оказаться на заводе уважаемого директора Кузнецова.
— Таких не было, могу заверить, — тут же подтвердил Кузнецов.
— Позвольте мне высказать дополнительные соображения в вашу пользу, профессор, — вмешался француз Монье с носом горбинкой и тонкими усиками. — В нашем случае Священное Писание может стать весомым аргументом. Еще в Библии сказано, что Господь Бог создал человека по образу и подобию своему, сотворив до этого Вселенную, где ныне доказывается существование многих землеподобных планет. А раз так, то и населяют их те же потомки Адама и Евы.
— Кроме того, — вставил в свою очередь немецкий профессор Мессердорф, — можно найти сближение Библии и дарвиновского учения об эволюции. По сути, разумное существо могло возникнуть в благоприятных условиях для образования мыслящего мозга, расположенного в голове близ органов слуха, стереоскопического зрения, для которого наибольший обзор местности достигался прямостоянием на двух конечностях. Свободные же при передвижении передние конечности оказались приспособленными для труда, что и обусловило появление мышления.
— Спасибо, герр Мессердорф. Ваши слова звучат весьма убедительно, — из вежливости по-немецки отозвался Сафронов и уже по-английски обратился ко всем: — Проведенные нами исследования останков погибшего экипажа «летающей тарелки» позволили сделать выводы о прибытии на землю инопланетных разумных существ. Цель появления их пока еще непонятна. Газеты воспользовались нашей информацией для своих сенсационных репортажей, в которых уже призывают отражать инопланетное вторжение. Так что объединим науку и религию с заботой о судьбе человечества, помолимся о предотвращении космического нашествия и нашим завершением работы укрепим бдительность человечества, которое должно быть готово отразить вторжение.
…Оля и Лена почтительно смотрели, как направлялись в сад по широкой лестнице иностранные эксперты. За ними важно, с высоко поднятой головой, спускался со ступенек, словно сходил с королевского трона, сам Сафронов.
Он обратился к ожидающим в саду свидетелям трагического события:
— Я вынужден был пригласить вас, рассчитывая на вашу осведомленность и. безупречную прямоту суждений, чтобы положить конец безответственным слухам о нахождении на сбитом космическом объекте земных людей, которые попасть туда, разумеется, не могли. Мы предоставим вам возможность в присутствии представителей комиссии ООН, расследующей произошедшую катастрофу НЛО, опознать карликов с большими головами и приподнятыми к вискам уголками глаз, едва ли когда-либо бывавших на нашей планете, к тому же еще и бесполых… Не уточняю при дамах.
— А разве в числе других погибших не было никого вам знакомого, профессор? — бойко спросила Оля.
— К сожалению, я не имел возможности видеть космические тела из других созвездий.
— Мне кажется, что одного из погибших вы могли бы узнать, — не отступала Оля.
— Кого вы имеете в виду, милая девушка?
— Майора, приезжавшего к вам за Альсино, за «иноземлянином», которого к вам привезли.
— Ах, этот плохо воспитанный офицер, который увез авантюриста, именовавшего себя посланцем откуда-то и, на беду, увы, конечно погибшего в застенках, куда завез его этот бравый майор?
— Да. Майор Кочетков. И вы не узнали его?
— Прошу простить, но никого, на него похожего, среди замороженных нами существ с НЛО не было.
— А седой «инопланетянин»?
— Седой? Очевидно, вы имеете в виду возможного руководителя космических пришельцев? Но что общего между этим старцем, увы с поврежденным лицом, и молодым майором, которого вы вспоминаете тут, милая девушка?
— Я же тебе говорила, предупреждала! — прошипела на ухо Оле старшая сестра, и, обращаясь к Сафронову, постаралась сгладить неловкость, невольно выразив затаенную надежду: — Вы не можете себе представить, профессор, как я вам благодарна за это обоснованное свидетельство!
— Рад служить истине, — раскланялся Сафронов.
— А если он поседел в пути? — упрямо настаивала Оля.
— Оля, не забывай! Ты в солидном научном учреждении, а не в детском саду или в школе, где еще недавно присутствовала на прощальном звонке, — с укором одернула сестру Лена.
Профессор, как бы в знак благодарности за здравомыслие, счел возможным взять Лену под руку.
— Вы разрешите? Не часто появляются у нас подобные вам гости! — расшаркивался он перед нею. — Если наши с вами желания совпадут после осмотра останков инопланетян, скрупулезным исследованием которых мы займемся, я буду вдвойне счастлив.
— Почему вдвойне? — спросила Лена.
— И как ученый и как… повстречавший вас.
Лена улыбнулась, а Оля нахмурилась. Потом Лена, вздохнув, сказала:
— Лишь бы это был не Юра!..
— Прошу простить, — снова обратился Сафронов к Лене. — Если не ошибаюсь, вы, кажется, только что употребили сослагательное наклонение, имея в виду предстоящий осмотр? Но, — назидательно продолжал он, — в науке мы фиксируем факты и делаем однозначные выводы. Не так ли? — посмотрел он на шагающего рядом директора военного завода.
Иван Степанович тихо шепнул Коле:
— Жмет ученый на барышню, всей научной тяжестью навалился.
— А мы на что? — отозвался Коля.
Генеральный директор заметил:
— Думаю, что искать целесообразно не пресловутого майора, которого я тоже видел, а захваченного им специалиста. Нам крайне необходимы известные ему сведения о создании летательных аппаратов с высшей маневренностью.
— Я совершенно согласный с таковым мнением, — по-русски отозвался американец. — О'кей! Сейчас собравшиеся здесь господа помогут, как имеется надежда, спасти важные программы и заключенные под них контракты. Всем надо думать о защите планеты, где мы проживаем. Общество требует быть человечеству во всеоружии.
— О'кей, сэр! — в тон ему поддакнул Сафронов. Тут же перейдя в кембриджской манере на английский язык: — Истина всегда на стороне того, кто заботится о благе людей, как говорил незабвенный Френсис Бэкон.
— Приятно встречать здесь знатока английского философа.
— Не только английского, всемирного! Нам теперь приходится все осмысливать в глобальном масштабе.
— О'кей! — согласился американец. — Наш концерн стремится к международности.
Сафронов обратился к остальным своим спутникам:
— Предупреждаю, особенно дам, что зрелище будет не из приятных, хотя тела и сохранились, правда не у всех. Я, честно сказать, всегда испытывал весьма неприятные чувства при упоминании о морге, а здесь нам пришлось использовать свою криогенную установку в неожиданных научных целях.
Здание, к которому они подошли, было приземисто, словно придавлено сверху. В нем помещался машинный зал с криогенной установкой и несколько специализированных лабораторий.
Перед тяжелой, обитой железом дверью их встретила миловидная моложавая женщина. Она раздала всем одинаковые армейские полушубки, оказавшиеся непомерно большими для девушек.
Сафронов без умолку говорил:
— Надеюсь, вы простите нас за заботу о вашем здоровье, проявленную нашей смотрительницей Танелой, ведающей и этим грустным помещением, и холодильной установкой для него. Рядом с телами инопланетян вы увидите еще одно, предположительно инопланетное существо, диковинного спрута, которого мы, не успев изучить, не уберегли от нападения дельфинов из соседнего бассейна. Надеюсь, инопланетян никто не похитит у нас.
— У них есть весьма надежный страж, — кивнул в сторону Танелы американец.
— Теперь хоть в сибирскую тайгу, хоть в Заполярье. И халаты белые, как маскировочные, — сказал Иван Степанович, напяливая поверх полушубка только что полученный халат. — Отчего же рукавиц-то не дали? — похлопывал он себя по бокам.
— Не руками, глазами работать будем, — ответил ему Коля.
Тяжелая железная дверь открылась…
Танела заботливо вывела под руки рыдающих девушек из «морозильника», шепнув:
— Профессор настаивает, чтобы сразу подписать акт в лаборатории. Вы уж извините, он у нас такой формалист! Да и комиссия иностранная.
— Это они, они! — всхлипывала Оля. — Юра, дядя Джо, лорд, Иецуке…
— Хорошая одежда, — похвалил американский промышленник, похлопывая по полушубку. — Там было много ниже нуля по Фаренгейту. А мне не ощутилось.
— Минус тридцать по Цельсию, мистер Смит, — пояснил генеральный директор Кузнецов.
— Как на нашей Аляске.
— Или у нас в Сибири.
— О'кей! Но мы остановились без новой технологии. Надо теперь изучать обломки аппаратуры.
— Да, — согласился Кузнецов. — Собрать толковых инженеров. Это важнее биологического копания в трупах.
К столу подходили по очереди. Танела протягивала всем шариковую ручку, но директора предпочли воспользоваться своими, одинаково нарядными, с золотыми перьями.
Иван Степанович взял ручку, почему-то внимательно осмотрел ее и оглянулся на все еще плачущих девушек.
— Жаль барышень. Однако в морозильнике те самые лежат, с кем вместе схемы собирали. Так говорю, Коля?
— Уж больно жаль толстяка американца, — отозвался тот. — Он все про одного джентльмена забавно рассказывал…
— Никого из них не вернешь. Когда-нибудь и сами там будем, — вздохнул Иван Степанович и передал Коле ручку. — Заверяй, сынок, что никакие это не чужаки. Девчонки-то уж больно убиваются… по своим небось…
Подпись Лены выглядела среди других очень четкой. От нажима ручки бумага на последнем росчерке чуть надорвалась.
Олины же прыгающие буквы попали на влажные пятна…
Потом расписались остальные, подтверждая показания очевидцев. И в завершение сумрачно поставил свою замысловатую подпись профессор Сафронов.
Он заботливо, с сочувствием взял Лену под руку и повел мимо ухоженных цветников:
— Я так понимаю вас, Елена Сергеевна! Остается только пожалеть, что мы встретились при таких угнетающих обстоятельствах, но…
Лена подняла на него глаза:
— Я угнетаю вас? Вы уж извините…
— Да что вы! Вы же женщина! Да еще какая!
— Какая? Зареванная?
— Даже горе красит женщину, приоткрывая вуаль ее души.
— Как же вы не поняли сразу, что это наши люди? — с укором спросила Лена.
— Видите ли, мы начали с низкорослых особей, бесспорно неземного происхождения. Но кто мог подумать! Наши люди с чужими пилотами на типичном НЛО? Конечно, журналисты постарались! Они вечно перебегают нам, ученым, дорогу. Впрочем, мы же и сообщили им о насекомообразности малых бесполых существ.
— Я не понимаю, как… Он, Юра, оказался вместе с ними! Это ужасно, профессор!
— Конечно ужасно! — согласился Сафронов. — Простите меня, но, став невольным свидетелем вашего несчастья, не могу не поделиться с вами своими бедами.
— Со мной?!
— Никто так не поймет другого, как тот, кто сам…
— У вас тоже личная потеря?
— Более глубокая. Не просто личная, а научная.
— Вот как?
Сафронов искренне старался отвлечь Лену от переживаний и решил рассказать о своих неудачах, преследующих его в последнее время.
Лена смотрела на него вопросительно.
Он понял ее взгляд как проявленный к себе интерес.
— Я так хотел бы, чтобы вы поняли меня, как я понимаю вас!..
Лена удивленно, но учтиво слушала, а он продолжал со вздохом:
— Да, у всех свои беды, свои потери… Вот мне с огромным трудом после многолетних попыток удалось заполучить живого снежного человека. Но по недосмотру той самой Танелы, которая провожала вас в «морозильник», ему удалось бежать, сорвав всю нашу программу исследований. Потом погиб спрут, может быть, неземного происхождения, а затем случился арест моего подопечного «иноземлянина», который, очевидно, канул в небытие в мрачных подвалах известного вам учреждения…
— Это не так! Оля встречалась с ним на воле, даже в театр ходила! — рассердилась Лена.
— Поистине вы рассказываете сказки! — покачал головой Сафронов. — Как бы то ни было, для меня, для науки… он потерян. Вы грустите о майоре, а я о том, кого он похитил у меня под предлогом ареста.
— Не говорите так о Кочеткове!
— Боже упаси, Елена Сергеевна, затронуть ваши чувства! Я понимаю, что он был лишь исполнителем чужой воли… Вот и теперь, когда у меня появилась надежда на непосредственное общение с посланцами из космоса, все внезапно рухнуло. Все оказалось не так и совершенно непонятно!..
— И вы это так близко принимаете к сердцу? Ну, мы с Олей женщины, и то…
— Боюсь выглядеть в ваших глазах горьким неудачником! Я ведь не о себе тревожусь, а о нашем академике. Он болен и так надеялся, что мне, временно замещающему его, удастся поднять авторитет института, а тут… ни спрута, ни «иноземлянина», ни снежного человека…
— Вам очень нужен этот снежный человек?
— Ах, его так трудно отловить! Он появляется, чтобы тут же исчезнуть неизвестно куда и как.
— Я вас понимаю, — сказала Лена, насухо вытерев платком глаза и поправляя волосы.
Оля ушла вперед, Лена с Сафроновым, разговаривая, отстали от всех.
Лена остановилась, долгим проницательным взглядом посмотрела на Сафронова.
— Хотелось бы вам помочь, — неопределенно сказала она.
— Я очень ценю ваше понимание!
— Я подумаю, как это сделать.
— О, божественная! Сердце подсказывает мне, что наша встреча будет очень много значить для меня! — И, словно спохватившись, он тут же добавил: — Это надежда ученого.
— Может быть… — загадочно произнесла Лена, и лицо ее стало непроницаемо.
Сафронов взбодрился, подтянулся, чуть запрокинул голову, словно на параде, проводил гостей до ожидавшего их автобуса. А потом долго смотрел ему вслед.
По мере приближения полнолуния, когда, по словам Оли, она должна была встретиться с найном, чтобы он перенес ее в параллельный мир, тревога на даче Грачевых усиливалась.
Одержав «горькую победу» в Биоинституте, опровергнув версию об инопланетных шпионах, Оля занялась «Записками иноземлянина», пытаясь опубликовать их. Однако вскоре окончательно потеряла надежду, что ей удастся сделать это собственными силами. И она посетила с детства знакомого по книгам писателя, стараясь убедить его поверить ей и помочь дописать то, что произошло с нею и ее друзьями в параллельных мирах.
Сергей Егорыч неодобрительно отнесся к таким стараниям дочери. Он готов был даже согласиться со старшей сестрой, что у Оленьки не все ладно с психикой и на самом деле рассказы ее всего лишь плод больного воображения и галлюцинаций.
— Мне нелегко согласиться с тобой, — говорил он Лене, — но вполне возможно, что это так. Во всяком случае, ее стремление покинуть нас на груди снежного человека не укладывается у меня в голове. Признаться, я теряюсь и не знаю, как ее отговорить…
— Или помешать! — подсказала Лена.
Сергей Егорыч покачал головой, поднял плечи и взялся руками за голову, он видел, как отношения между сестрами охладевали с каждым днем.
Лена носила элегантный траур по Кочеткову. Даже сняла с пальцев любимые колечки. И вскоре объявила, что снова отправляется в Биоинститут. Оля поехала с нею.
Они уже побывали здесь однажды на похоронах погибших путешественников в параллельные миры. Провожающих тогда почти не было, только согнувшаяся от горя мать Юры и кто-то из дипломатического корпуса. Никакого шума, речей, салютов… И без журналистов.
Похоронили погибших в лесу, близ сада Биоинститута, так решило руководство. Оно же воспротивилось ненужной огласке. В одной только малотиражной институтской газете появилось краткое сообщение о жертвах катастрофы…
Теперь профессор Сафронов, узнав о приходе сестер Грачевых, вышел к ним с подобающе горестным выражением лица.
Он почтительно поцеловал Лене руку, а Оле крепко пожал маленькую ладонь.
Девушки положили на не заросший еще травой холмик букеты полевых цветов, совсем таких, какие они когда-то вручили улетающим в параллельный мир…
Сафронов, склонив голову, доверительно сообщил:
— Здесь поставим памятный знак. Я уже приглашал скульптора и архитектора.
— Как мне благодарить вас за такую заботу? — спросила Лена, платком касаясь уголков глаз, чтобы не потекли ресницы.
— Эти люди заслужили память, — ответил профессор.
Оля посмотрела на него сбоку и спросила:
— А биороботов вы так и не похоронили?
— Что вы! — воскликнул Сафронов. — Как можно расстаться с единственным инопланетным материалом для научных исследований!
— Вам удалось что-нибудь выяснить?
— Очень и очень много прелюбопытнейшего! Я уже заинтересовал кибернетиков. Искусственно выращенные нейроны мозга, превосходящие все компьютерные возможности! Человекоподобные машины, изготовляемые серийно на заводах! Однако это мало утешает меня. Наша задача — исследовать живую материю.
— И, наверное, снова мечтаете заполучить снежного человека? — доверительным тоном спросила Лена.
Сафронов многозначительно кивнул и беспомощно развел руками.
Когда сестры возвращались электричкой на дачу, Лена недовольно заметила:
— Почему их похоронили всех вместе?
— Погибших летчиков тоже так хоронят, как и павших бойцов…
— Я предпочла бы, чтобы он был в отдельной могиле, чтобы долгие годы посещать ее, — сказала Лена и отвернулась к окну.
В нем убегали назад деревья, домики, поредевший лесок, вереница автомашин перед закрытым шлагбаумом, опять деревья и дома…
Проснувшись ночью, Оля заметила, что Лена не спит. Оля, в ночной рубашке, встала, подошла сначала к окну, взглянув на начинающий расти в эти дни полумесяц, потом склонилась над кроватью сестры, чтобы поцеловать ее, но та холодно отстранилась:
— Оставь меня. Сытый голодного не разумеет.
— Это ты про меня? — удивилась Оля.
— А про кого же еще? Почему-то не все улетевшие погибли.
Оля укоризненно посмотрела на Лену. Ведь она ей все рассказала, как было!..
Полумесяц день ото дня полнел, округлялся… Оле нелегко было подготовить родных к расставанию. Тревога на даче все росла. Никто прямо не отговаривал Олю, но раздражение порой прорывалось в резких спорах.
Так, в один из вечеров за столом на веранде разговор сначала зашел о горечи любой разлуки.
Оля, стараясь улыбаться, сказала:
— Да не тревожьтесь, не грустите, мои дорогие! Все равно я вас люблю еще сильнее прежнего. Ну давайте считать, что вы выдали дочку замуж за заморского купца и он увез ее, сердечную, за тридевять земель… Но она будет, непременно будет навещать вас, без этого ей не жить!..
— Одно дело увезти на корабле или на поезде, на самолете, наконец, но… на каком-то мохнатом чудовище, тут уж извини меня, дочка… Материнское сердце — оно тревожное… — сказала Ксения Петровна и полезла в карман фартука за платком.
— Мамуленька! Отчего же ты не протестовала, когда Лена собиралась замуж непременно за иностранца и хотела уехать навсегда?
— Ну, знаешь ли! — прервала ее Лена. — Это были мои девичьи бредни. Я их пережила и забыла! А ты… ты хочешь бросить отца, мать, бабушку, меня, наконец! И не задумываешься о последствиях!
— Как же ты пережила этот опасный возраст? — взъерошилась Оля.
— К счастью или несчастью своему, встретила Юру.
— И теперь будешь навещать его могилу, где тебя непременно кто-нибудь встретит…
Лена вспыхнула.
— Ты еще пожалеешь об этих словах, — зло сказала она, вскакивая из-за стола.
Ее каблучки застучали по ступенькам лестницы.
— Ну вот! Опять двадцать пять! — ударила ладонью по столу бабушка и, чтобы перевести разговор в другое русло, спросила: — А ты как, Оля? Писателю-то своему звонила или ждешь чего?
— Он согласился мне помочь, даже сам звонит, расспрашивает о жизни Альсино в ином мире.
— Скажи ему, что у них там все не как у людей, — ворчливо посоветовал Сергей Егорыч. — В цивилизованных странах провинившихся или неугодных высылают из страны, а у них наоборот — держат на одном месте.
— Там многое наоборот, — подтвердила Оля.
— Вот именно! — подхватила Ксения Петровна. — Отпускать невесту в иной мир?.. — возмущалась она. — Подумаешь — и горло перехватывает! Иной мир!.. Это же ужас!.. Ни письма написать, ни по телефону позвонить!..
— Мамочка! Ведь я должна была сделать то, что он уже сам не мог. Дело ведь идет не об одной моей или нашей с ним судьбе, а обо всем человечестве. Я его этим к жизни вернула!
— Эка хватила! — сказала бабушка. — Думаешь, выйдет книжка с рисунком твоего Альсино на обложке и мир перевернется? Это, девочка, испробовано. Русский художник Иванов двадцать пять лет писал картину «Явление Христа народу» и был уверен, что все изменится в мире, как только он ее выставит. А люди десятилетиями проходят нынче мимо его творения — равнодушные, занятые своими делишками.
— А надо думать о человечестве! Какое оно у нас, — возмутилась Оля.
— Цивилизованное, — заметила Ксения Петровна.
— Я попала, — горячо начала Оля, — в плен к дикарям, вроде неандертальцев. Но смерть, пусть мучительная, грозила мне одной. А что у нас? «В плен берут» целые города со всем населением и у нас, и в высокоразвитой Европе. Оставляют детей, женщин, стариков, не говоря уж о мужчинах, без пищи, воды, электричества и бомбят или обстреливают снарядами, рушащими все без разбора, уносящими тысячи жизней. И это называется цивилизация?!
Евлалия Николаевна махнула рукой:
— Чего уж там! Одно слово «свобода»… Свобода прежде всего от совести, я вам скажу!
— Дай Бог, ну пусть не картина о явлении Христа народу, а обращение современного нам пришельца помогло бы людям! — вздохнула Ксения Петровна.
Внезапно вернулась Лена с газетой в руках.
— Вот, не угодно ли! Пока вы тут размышляете о пользе народной всех параллельных миров, досужие журналисты уже публикуют выгодные кое-кому объяснения пребывания земных людей на чужепланетном космическом корабле, пилотируемом биороботами.
— Да ты перескажи, что там… — предложила бабушка.
— А то, что Юра был похищен НЛО, как и другие.
— Да не может этого быть! — всплеснула руками Ксения Петровна.
— Они заманивают к себе людей. Еще из Библии известно, что Енох «на небо взят живым». И вернулся, рассказывал о виденном. А других не возвращают. Только в одной Америке, как здесь пишут, статистически установлено, что НЛО похитили не менее пяти тысяч человек. Надо думать, они продают их у себя в тамошние зоопарки.
— В зоопарках, Леночка, зверей показывают. А зачем же людям и вдруг — людей? — возмутилась Ксения Петровна.
— А затем, мамуля, что для них в нравственном отношении мы — чудовища: монстры, которых с ужасом разглядывать можно! Вот так! — отрезала Лена.
— Ну и ну! — заметила бабушка. — А что, Ксенюшка, возразить этим смотрителям инопланетных зоопарков? Дескать, мы такие хорошие? Или доказывать, кто в безнравственности нашей виноват?
— Виновные на виду! — вскипела Ксения Петровна, чего, казалось бы, от нее и ожидать было нельзя. — Те, что радетелей нравственности, пастырей народных в угол загнали, Христовы церкви осквернили, веру запретили и ничего взамен ее людям не дали!
— Как это не дали! — возмутилась теперь бабушка. — А видение грядущего? А энтузиазм масс? А единство народа, смогшего переломить хребет фашизму? Лучше скажи мне, дорогая, как вы восстанавливаете нынче храм Христа Спасителя, негодяем уничтоженный? Но нельзя забывать, что попы-то, заповедь «не убий» проповедующие, в каждом царском полку солдат на убийство и благословляли! А теперь вы, демократы, на поклон к ним тянетесь: «Помогите мораль поднимать!» Они вам поднимут! Как с болота туман!..
Сергей Егорыч демонстративно встал и, не допив своего стакана, ушел к себе наверх.
Евлалия Николаевна проводила сына взглядом и сказала сокрушенно:
— Ну вот, человеку и чай допить не дали своими разговорами. Уж лучше Оленьку слушать про ее приключения.
— Бабуленька, это только кажется, что со мной невероятное случилось. Вы говорите о куда более невероятных вещах, в которых замешаны миллионы людей, миллионы жизней. Может быть Иванов-художник был увлеченным романтиком, но я верю в то влияние на людей, которое окажет своими записками Альсино.
— Ну и верь! — резко сказала Лена. — Но это вовсе не значит, что тебе надо обратно в его огород забираться!..
— Мне кажется, — робко возразила, опустив глаза, Оля, — что это все-таки решать мне.
— Вот такая нынче молодежь пошла! — вздохнула Евлалия Николаевна.
— Да, не похожая на прежнюю, — согласилась Ксения Петровна.
— Между прочим, — вставила Лена, — я тоже отношу себя к молодежи, но не трясусь на модных танцах, в музыке ценю мелодию, и у моего поколения есть убеждения, можете мне поверить!
— Хотелось бы, — вздохнула бабушка.
— Ладно, девочки, утро вечера мудренее, — примирительно сказала Ксения Петровна. — Вон и месяц уже над деревьями показывается. Так и задержала бы его, чтобы никогда полнолуния не наступило.
Но полнолуние наступило в положенное время…
Лена раздраженно захлопнула за собой садовую калитку. Торопилась на электричку. Отцовская «Волга», которой Лена из принципа никогда не пользовалась, терпеливо ждала Сергея Егорыча, он задерживался из-за проводов Оли.
Лена только что наспех попрощалась с этой сумасбродной девчонкой, которая все еще надеется перебраться в чужой мир, и злорадно подумала: «Как бы тебе там не было тесно, дорогая!..»
И, уже подходя к железнодорожной платформе, продолжала рассуждать про себя: «Как будто нельзя в ее годы еще раз влюбиться, но у себя дома, в нормального человека…»
Она успела как раз вовремя. Подошел поезд, и Лена загадала желание: дверь вагона окажется как раз перед нею.
Так оно и случилось. Лена с довольной улыбкой вошла в вагон.
На дачной веранде заканчивались Олины сборы.
— Мы с тобой здесь и простимся, — говорил уже стоя Сергей Егорыч. — У меня на работе срочные дела… ты уж извини, дочь!
— А я, как встретила на полянке, так и провожу, — заявила Евлалия Николаевна. — Да ты не спеши, торопыга! Присесть надобно перед дальней дорогой.
— Это совсем близко… здесь, — прошептала Оля. Сергей Егорыч послушно сел, как и все, поглядывая на садовую калитку.
— Помолчим, по старому русскому обычаю, — предложила бабушка.
Она и встала первая.
— С собой что берешь? Понятно, не чемодан. Но хоть платьице какое захвати. Не все же тебе там в своей «рыбьей чешуе» расхаживать.
— У меня спортивная сумка. Я взяла самое необходимое.
— Вот и добренько! Отец вон укатил. Занятый он всегда. Прощайся с матерью, а то она слезами изойдет. Скажи ей, еще раз скажи, что наведываться к нам будешь.
— Я верю, верю, — всхлипывая, говорила Ксения Петровна. — Так ведь сердцу-то не прикажешь, как девочка наша своему приказать не может…
Она стояла на веранде, провожая глазами удаляющихся к калитке бабушку и Олю.
— Тоненькая какая! — шепталось само собой. — Тростиночка-былиночка бедненькая…
Полянка с пятью березками была совершенно такая же, как и в день встречи Оли с Альсино. Правда, незабудки и ромашки на этот раз уже отцвели. Но трава поднялась пышная, сочная. И никто не косил ее, чтобы скот кормить…
Посмотрев на березки, бабушка спросила:
— Неужели у них там такие же «близнецы» растут?
— Удивительно, бабуля! Такие же точно! Наверное, есть все же между параллельными мирами какая-то загадочная внутренняя связь.
— Одни загадки без отгадок. А главное, каково тебе будет? Вот загадка тяжкая!..
— Бабуля, вы тут не скучайте без меня… Я понимаю, как трудно ждать. Нам с тобой и то уже кажется, что запаздывает мой Мохнатик.
— Да, кажись, пора бы, пора! — отозвалась бабушка. — Он что, опять из воздуха материализуется?
— Не материализуется, а просто перейдет в наше пространство, как мы переходим в другую комнату.
Но мохнатый посланец параллельного мира появился, как его ждали, но не над землей, а просто вышел из теса.
— Чудище-то какое! — ахнула бабушка.
Он был чуть выше небольшого деревца на краю полянки.
«Такое же вырвал он, превратив в дубину», — вспомнила Оля, бросаясь ему навстречу. На его заросшем шерстью лице светились зубы, обнаженные в улыбке.
И тут раздался выстрел. Огромное человекоподобное существо качнулось назад и грохнулось навзничь в мягкую траву.
Оля подбежала первой…
Первой, потому что тотчас из-за деревьев появились сидевшие в засаде люди.
Оля в отчаянии смотрела на богатырскую грудь найна. Из нее не торчала пронзившая сердце стрела неандертальца, но вместо нее по светло-серой шерсти расплываюсь кровавое пятно.
— Ольга Сергеевна! Какими судьбами! — услышала она близкий голос, оглянулась и узнала Сафронова.
Он передавал длинноствольное ружье узкоглазому своему спутнику.
— Хорошо стрелять, профессор, — одобрительно сказал тот.
— Рад, что вы первая поздравите нас с завершением многолетних исканий! — довольным тоном продолжал Сафронов. — А Елены Сергеевны нет с вами? — спросил он, оглядываясь.
Оля ненавидяще смотрела на него.
— Убийца! — гневно произнесла она.
— Что? Что? Не понял! — переспросил ошеломленный ученый.
— Не просто убийца, а браконьер! — сурово произнесла подошедшая бабушка.
— Извините, мадам! Я попросил бы без оскорблений!.. Здесь выполняется программа научной экспедиции.
— Браконьер, он и есть браконьер! — отчеканила Евлалия Николаевна.
— Если вы, мадам, выполняете функции здешнего лесника, то соблаговолите ознакомиться с формальной лицензией на «взятие» антропоидного гоминоида и остерегайтесь задевать честь и достоинство…
— Какие же тут честь и достоинство, когда вместо «взятия» — убийство!
— Мы не могли еще раз упустить случая… это редкое животное…
— Сам ты животное, хоть и профессором именуешься!
— Я уважаю ваш возраст, мадам, и золотую звездочку вашу, которую не сразу приметил, увы, утратившую ныне былое значение, но не позволю… Честь имею — исполняющий обязанности директора Биоинститута профессор Сафронов.
— Честь иметь надобно, а не утверждать, что ее имеешь.
— В конце концов, из-за чего столько шума при виде охотничьего трофея?..
— Хоть ты и ученый, а понятия не имеешь, что не жизни человекоподобного антропоида лишил, а связь с другим миром оборвал!
— При чем тут другой мир?.. — бормотал Сафронов.
— Пойдем, внученька, чего ты ему тут объяснишь…
Оля молчала, подавленная, будто лишившись речи.
Бабушка обняла ее за вздрагивающие плечи и повела к ближнему полю, видному за редеющими деревьями.
— Ну вот что, Чингиз и Болотов, — обратился Сафронов к своим помощникам. — Подгоните сюда грузовик. Там лебедка есть, с ее помощью втащим в кузов эту тушу. Какой экземпляр! Вы только посмотрите, Болотов, какой великолепный экспонат в нашем институте появится! Все «флаги будут к нам»…
— Снежный барс не стрелять… сеткой брать, — проговорил охотник, смотря на тело найна.
— Вот так, Джульетточка моя, — говорила бабушка. — На этом вместо Шекспира точку и поставим.
— …Что же еще? — спросил я Олю.
— Как вы думаете, будут новые экспедиции за снежным человеком? Может, истинные ученые «заполучат» его живым?..
— И вы хотите, чтобы он доставил вас в неомир?
Она кивнула:
— Как Мохнатик. Ах, если бы вы знали, какой он был, этот не только снежный, но и нежный человек! Как выручал меня, как готов был во всем услужить… и вот…
В словах ее было столько безысходного простого, человеческого горя, что ореол невероятности в моем сознании, связанный с образом Оли, развеялся. Она показалась… вернее, предстала передо мной простой, страдающей и готовой на подвиг девушкой, каких бывает немало… И я вспомнил стихи Весны Закатовой:
Нет! Надежда теплилась в милой Оле, и мне захотелось помочь ей, как бы странно это ни выглядело… Я решил использовать давнее знакомство со всемирно известным ученым, с которым беседовал когда-то в Петергофе о криптозоологии.
Теперь он был директором Биоинститута, в котором так интересовались снежным человеком.
Может быть, там собирают новую экспедицию за человекообразным пращуром? То здесь, то там, судя по разным сообщениям, он появляется и у нас, и за океаном…
…Я ехал в электричке, смотрел в окно и думал, что где-то здесь находится дача Грачевых, где жила Оля, Лена, их папа, мама и бабушка… Представил себе, как происходили там описанные Альсино события. И вдруг почувствовал их близкими мне людьми, хотя, кроме Оли, никого из них не знал в лицо.
На одной из станций в вагон вошла высокая девушка со строгим красивым лицом. В ее руках я заметил букетик полевых цветов. Достав из сумки книгу, она села напротив меня и углубилась в чтение, положив чуть рассыпавшийся букет рядом на скамейку.
Я ощутил свежий запах цветущего луга.
Вид у девушки был неприступный, и заговорить с ней первым я не решался. Но на нужной мне остановке она поднялась и вместе со мной вышла из вагона, направившись к дороге, идущей вдоль леса.
Мне пришлось ускорить шаг, чтобы догнать ее и спросить, правильно ли я иду к Биоинституту.
Она кивнула.
— А вы сами, случаем, не туда?
— Нет, — односложно ответила она, резко сворачивая в сторону перед открывшимся вдруг за расступившимися деревьями корпусами института, и скрылась в лесу.
Странно! Ехать в лес с букетиком полевых цветов?.. Академик радушно принял меня в своем кабинете.
— Чем интересуетесь, голубчик? — спросил он. — Редкими животными? — Он вспомнил нашу беседу о криптозоологии.
— Вы, говорят, долго болели, Николай Николаевич?
— Да, годы… Постепенно сам становлюсь редким животным, — шутливо отмахнулся он.
Я начал издалека:
— Мы в прошлый раз закончили нашу беседу за ужином, помните? Остановившись на проблеме осторожности любых научных признаний, в частности существования живого антропоидного гоминоида, не оставляющего, как вы заметили тогда, никаких своих останков, ни зуба, ни клочка шерсти — ничего, кроме следов своих огромных ног.
— Вот именно! — ответил академик. — Извольте, полюбуйтесь, — указал он на стоящий в углу огромный скелет угрожающе зубастого динозавра.
— Семьдесят миллионов лет как его нет, но останков его сородичей мы находим предостаточно. А от леших, с вашего позволения, или снежного человека, кроме легенд, ничего. Для однозначных научных выводов маловато!
— Говорят, хирурги самые консервативные из врачей…
— И правильно! Они не могут использовать непроверенные домысли или гипотезы. Они режут по живому, а потому особенно ответственно относятся ко всякому новшеству. Наша наука тоже имеет дело с живыми понятиями, только она, добиваясь открытий, смотрит назад, на пройденное, сравнивая, проверяя, убеждаясь, что новое есть надежно забытое старое. Говорят, наука консервативна. Она не может и не должна быть иной. Вот почему я так неодобрительно отнесся к памятной вам конференции криптозоологов в Петергофе. Они договорились тогда, если помните, до того, что леший и есть антропоидный гоминоид! И даже искали его в Ленинградской области.
— И ведь, кажется, нашли?
— Да. Экземпляр был доставлен к нам сюда. С него мы начинали свою деятельность… Тогда же я привозил сюда одного талантливого «иллюзиониста», намекающего на существование параллельных миров, откуда и он, и антропоидный гоминоид якобы к нам явились.
— И что же? — спросил я, отлично зная их судьбу.
— Увы, мы утратили обоих… Пращуру удалось бежать, а моему протеже, которого я хотел спасти от пребывания в сумасшедшем доме, уготовлена была не сладкая участь. В мое отсутствие его забрали органы…
— И больше вы не пытались заполучить для исследований экзотерических животных?
— Что вы! Моему помощнику повезло. Но распорядился он своей удачей не совсем удачно. Перестраховался. Боясь, что добыча ускользнет, предпочел получить ее не живой, а мертвой. Но все равно исследование позволило сделать немало сенсационных научных выводов.
— В чем же повезло вашему помощнику?
— Он считает, что ему и теперь на редкость везет. После первых же публикаций о гоминоиде его пригласили в Штаты, в один из провинциальных университетов. Он сейчас там и едва ли вернется на родину, — вздохнул академик. — Вот таково новое научное поколение. Наука у нас пока не в чести, а им подавай и блага, и почести.
— И он даже никак не связан с вами?
— Нет, почему же? Мы ему еще нужны, нашему уважаемому профессору Сафронову. Вы как раз застали меня за изучением материалов исследования гоминоида. Вот это. — И академик похлопал рукой по обычной канцелярской папке. — Признаться, мне жаль с нею расставаться. Надо бы снять ксерокопию, да негде… Стыдно признаться! На журналы денег нет!
— Я могу вам помочь, если вы доверите мне.
— Ну что вы, право! Даже неловко затруднять писателя, литератора… Хотя у вас, должно быть, налажено ксерокопирование. Хоть не печатают, а пишете. Не так ли? Зато у нас!.. Знаете, я с ужасом смотрю, как нужды науки все отодвигаются и отодвигаются куда-то в «чулан»…
— Не могу не пожаловаться на положение и в литературе.
— В самом деле? В трудное время мы живем. Приходиться не пренебрегать ничьей помощью. Так вы это сделаете для науки, голубчик?
— С большой охотой, Николай Николаевич.
— Тогда возьмите. Тут все подшито с аккуратностью педанта, которой отличается профессор Сафронов. Кстати, профессорское звание он успел получить здесь. Пусть вас не смущают, казалось бы, посторонние бумажки, письма, квитанции и тому подобное. Для него все имело значение.
Я взял из рук академика папку, обещая вернуть ее через несколько дней, договорясь о ксерокопировании в Литфонде.
— Премного буду благодарен. И в знак этой благодарности покажу один экспонат. Сафронов уже торгует им в Штатах. Но не знаю, пойду ли я на такую коммерцию. На мой взгляд, наука и коммерция не уживаются.
— А как же с экспедицией за снежным человеком? Вы не намереваетесь организовать ее?
— Разве что продадим то, что я вам сейчас покажу. Денег-то на экспедицию взять неоткуда, а их ныне нужно уйму. Почта с ума сходит, не говоря уж о транспорте. А гостиницы, снаряжение, проводники!.. Да что там говорить! О продуктах подумать страшно.
Мы шли с Николаем Николаевичем по институтскому коридору, направляясь к выходу в сад.
— Вон, не изволите ли взглянуть? Как в лучших ресторанах царской России! Купцов там встречало чучело медведя, тем большее, чем дороже ресторан. А у нас…
Я увидел на верхней ступеньке лестницы, ведущей из сада в подъезд, огромное мохнатое чудовище, напоминающее человеческую фигуру.
— Это он? — спросил я, чувствуя, что у меня перехватывает дыхание.
Академик кивнул, подошел к экспонату и оказался вдвое ниже его.
— Я провожу вас до калитки, — говорил Николай Николаевич, сворачивая с аллеи в сторону.
— Моя машина ждет вас и доставит до станции. Вы уж извините, что не до города. Бензин нынче кусается, как динозавр. Я уж и то за свой счет машину заправляю. Не я, конечно, шоферу приходится в очередях выстаивать.
Я простился с радушным ученым, успев пару раз оглянуться на мохнатого гиганта с человеческим, заросшим шерстью лицом. Я знал его имя, но не признался в этом академику и подумал:
«Неужели Мохнатик окажет, подобно седому вожаку своего племени, еще одну, посмертную, услугу бедной Оле? Проданный американцам, не поможет ли он организовать охоту за своим собратом, которого Оле так хочется уговорить!..»
Еще сидя в машине, чтобы отвлечь себя от горестных мыслей, связанных с Олей, я раскрыл папку, взятую для ксерокопирования. В ней было множество диаграмм, фотографий, схем, но начиналась подшивка с небольшого письма. Я невольно пробежал его строки глазами, опасаясь, что оно имеет личный характер. Но зачем в таком случае оно подшито в эту папку вместе с материалами исследований?
«Уважаемый профессор!
Держу свое слово и хочу помочь Вам в Вашей научной деятельности. Вы можете увидеть интересующее Вас в научном плане редкое животное в день ближайшего полнолуния на лесной поляне с пятью березами, растущими из одного корня, недалеко от… (Дальше шло название станции пригородной электрички.)
P.S. Делаю это не столько ради Вас, сколько ради спасения собственной сестры».
Я захлопнул папку…