— До нее никому не было дела. Его кремировали — в соответствии с его волей. На похороны пришли сотни людей, хотя, думаю, большинство из них он или не знал, или не любил. Я ждала, что ты приедешь. Все-таки сын ему.
— Я ненавидел его. А ты разве нет?
Ресницы ее задрожали.
— Нет, вовсе не ненавидела, хотя чем ближе к концу, тем меньше уважения у меня оставалось.
— Так или иначе, я узнал, что он умер, только когда его кремировали. Не то приехал бы.
Джек рассказал, как в то время, когда он был студентом, их отец вдруг появился в Англии и сразу же опять исчез. Луиза слушала внимательно. Он мог бы рассказать ей больше, много больше, но решил умолчать об остальном.
По окончании университета Джек не смог сразу найти работу ни в Шеффилде, где учился, ни поблизости. Лучшие друзья один за другим исчезали из его жизни, пока он не обнаружил, что остался последним из своих грустных сокурсников, кто по-прежнему каждый вечер приходит в бар студенческого клуба. В порыве отчаяния он решил написать человеку, который так неожиданно появился в день экзамена.
В ответ — буря эмоций. Почему бы тебе не приехать и не пожить в Штатах, писал отец. В самом деле? Конечно, купи билет с открытой датой, мы постараемся, чтобы ты весело провел время. Джек сказал матери, что хочет провести полтора месяца в Штатах, с отцом. Ее чуть удар не хватил. Она умоляла его не лететь. Джек думал, что все это пустые слова, когда говорят, будто готовы на коленях просить, но артритные колени матери оставили вмятины на ковре. Она плакала. Заклинала. Говорила о Тиме Чемберсе чудовищные вещи, и в таких выражениях, что шокировала его.
Но Джек, решивший, что будет жить своим умом, улетел на серебристой птице на приемную родину отца, где тот, обитавший тогда в Нью-Йорке, принял его как юного принца. Сунул в руку согнутую пополам долларовую пачку — столько, сколько он в силах был истратить. Джек поселился в квартире отца и получил в свое распоряжение «бьюик» — «бьюик»! — чтобы кататься по городу. Еще он удивился, обнаружив, что отец, торговавший произведениями искусства, любил устраивать сборища с доступными молодыми красотками, а марихуаны — сколько душа пожелает. И что отец никогда не носил обуви, только в крайних случаях.
— Зачем нужно ходить босым? — спросил Джек.
— Зачем нужно ходить в ботинках?
Джек переждал неделю и спросил снова:
— Почему ты не носишь обуви?
Отец ответил с раздраженным видом:
— Допустим, нравится чувствовать, как земля вибрирует под ногами.
Больше Джек его об этом не спрашивал, ведь, несмотря ни на что, Тим Чемберс был отец что надо. Джек мог разговаривать с ним как с другом. Он был мудр, остроумен, чуток, к тому же прекрасный рассказчик. Побывал всюду, где только можно. Джеку достаточно было лишь заикнуться, как Тим доставал бумажник и отваливал зеленых. Им восхищалась вся молодежь, большей частью нью-йоркские художники, которые постоянно толклись в его квартире. Тогда-то Джек впервые заметил Луизу, которая, приехав на каникулы из школы-интерната, вертелась тут же, таращась на выходки взрослых парней. Но для Джека она была лишь пигалицей, не представлявшей никакого интереса. Так и пролетели полтора месяца в квартире, где было не продохнуть от дымка травки и запаха алкоголя, и последние четыре недели Джек все реже видел Тима. Веселья было даже с избытком.
А потом отец лишил его своего расположения, как банк — собственности за неплатеж.
Они были в квартире. Джек полез в холодильник за пивом. Тим надевал пальто, собираясь куда-то, и обронил мимоходом:
— Завтра тебе придется отправляться домой.
— Завтра?
— Да.
Вид у Тима был рассеянный. Отцу было явно не до Джека.
— Что за пожар?
Прежде чем ответить, Тим посмотрел на него долгим тяжелым взглядом. Повертел в пальцах костяного цвета талисман, всегда висевший на шее, и сказал:
— Не выношу споров. Завтра соберешь вещи и улетишь обратно в Англию.
— Я что-то не так сделал?
— Речь не о том, что ты что-то сделал. Мир не крутится вокруг тебя одного. Просто пора возвращаться. Давай простимся.
Тим пожал Джеку руку и тут же вышел.
Случилось так, что три дня не было свободных мест в самолетах, но Тим не вернулся в квартиру. Когда Джек пытался дозвониться кому-нибудь из недавних собутыльников, их или не оказывалось дома, или они не могли ничего толком сказать. Остаток щедрых ассигнований ушел на такси до аэропорта. В самолете над Атлантикой, глядя на облака внизу, Джек снова и снова перебирал события последних полутора месяцев, стараясь припомнить, что он мог ляпнуть такого.
За ланчем он ничего этого Луизе не рассказал. Одна ее фраза прозвучала странно:
— Он, конечно, был с приветом. Ты уже прочел рукопись, которую он пожелал опубликовать?
— Не было времени.
— Так прочти.
— О чем она?
Луиза покачала головой, и он решил, что она ему нравится. Глаза у нее были как у львицы, и, сузив их, она посмотрела на него.
— Просто прочти. Сам увидишь, каким он был.
Она лизнула верхнюю губу, засмеялась, и Джек второй раз подумал: как жаль, что она приходится ему сестрой.
— Хорошо тебе исправили зубы. В последний раз, когда я тебя видел, ты носила скобы.
Она порозовела и откинулась на стуле.
— Так ты помнишь меня!
— Да. Ты была там только пять минут, но я тебя запомнил.
— Тогда ты обидел меня.
— Я? Да мы даже не разговаривали!
— Обидел. Знаешь, каково это для одиннадцатилетней девчонки? — Она посерьезнела. — Я тебе расскажу о том времени. Папа сказал мне, что у меня есть брат и что ты скоро приезжаешь из Англии. Из самой Англии! Все девчонки в интернате умирали от зависти. Не помню, может, я расписала им тебя ровно какого принца. Не важно. Я надела красивое новое платье, причесалась — всё, чтобы встретить своего таинственного брата из Англии, которого представляла себе парнем что надо. Думала, я смогу ему все рассказывать, он будет обращаться со мной как с большой, полюбит меня, ну и так далее, ты понимаешь? И вот ты — весело болтаешь с этими чокнутыми, которые вечно толкутся у папы в квартире. Я три раза пыталась заговорить с тобой. Но все получался какой-то хрип. Ты и секунды не захотел со мной общаться. Я проплакала три дня. Мое детское сердце было разбито. Я вернулась в школу и рассказала подружкам, как прекрасно мы с тобой провели время и что ты привез мне ожерелье из Лондона, но, поскольку оно такое драгоценное, мне не позволили взять его с собой в школу, чтобы показать кому-нибудь.
Джек вспомнил большеглазую одиннадцатилетнюю девчонку, не сводившую с него взгляда, вспомнил, как таинственно трепетали ее ресницы.
— Ох! — выдохнул он.
— Это самое ужасное, что мне довелось пережить. Правда.
— Прости, пожалуйста!
Джек мало совершил в жизни такого, чего мог бы стыдиться. Теперь он чувствовал себя как мальчишка, который подстрелил голубя из рогатки.