Я не ведал — где я. Не знал, куда иду. Не ведал — зачем.
Но упорно шел.
Я шел по огромной заснеженной равнине. Стояла глубокая ночь. Дул резкий пронзительный ветер. Бесноватая вьюга неистово свирепствовала, швыряя в лицо колючие пригоршни. Небо заволокли тяжелые непроглядные тучи. Они жадно глотали одинокие звезды и большую луну, словно норовили лишить мир последней надежды. Но ночные огоньки изо всех сил боролись за право существования. Потому и вспыхивали изредка в прорывах черной пелены.
Внезапно ночь содрогнулась в муках. Ее пронзила ослепительная вспышка. Следом докатился оглушающий грохот. Мир покачнулся. На краткий миг показалось, что я бреду по морскому дну, сквозь сонм серебристых брызг, которыми неожиданно взорвалась вся вода. Большие снежные хлопья сияли и горели, освещенные резким светом молнии. Или то звезды, набухшие от тяжести, ниспадают с высоких небес?
Далеко впереди черной ломаной линией проявились силуэты гор. Застывшие каменные исполины недружелюбно взирали с огромной высоты на незваного гостя. Властные и могучие, они насмешливо всматривались в одинокую фигуру, облепленную снегом и ледяной коркой. Кто-то пробивался сквозь плотный заслон вьюги, и спешил припасть к их стопам. Но не для того, чтобы выразить свое почтение, а для того, чтобы взобраться на недосягаемую высоту.
Неведомо куда, неведомо зачем…
Свет молнии погас, мир снова низринулся во мрак. Но для меня то не помеха. Поэтому я собрался с силами и поспешил дальше, сквозь пронзающую стужу и ветер, навстречу неизвестности. Не помню, сколько прошло времени, не помню, как я брел. Не помню даже холода, пробирающего до костей. Помню лишь пологие склоны предгорий, покрытые глубоким снегом. Но я странным образом не утопал в нем, а спокойно шагал, как по земле. Помню высокие сосны и ели. Ветер нещадно клонил их к земле, стволы жалостно скрипели, сопротивляясь яростному натиску. Но стойко держались. И я черпал силы в их стойкости. Потому и шел дальше.
Блеск молний вспарывал темноту, гром бил по ушам оглушающей дробью. Снег завихрялся, крутился, мешал идти. Но я не останавливался. Я знал — останавливаться нельзя. Здесь, в странном загадочном месте я чувствовал себя беспомощным и жалким. Здесь я впервые почувствовал себя человеком. Тем, кто не способен противостоять мощи природы. Всех моих талантов не хватало, чтобы справиться с чудовищными силами. Но я справлялся. Потому как сам пользовался той же силой.
Наконец, я добрался до подножия гор. Запрокинув голову, долго всматривался куда-то ввысь. Снег густо облеплял лицо, приходилось временами протирать глаза. Неприступные бастионы нависали холодными громадами камня и льда. Ветер злобно свистел в расщелинах и трещинах, пурга яростно билась о вековую твердь дремлющих стражей. Казалось, они стерегут вход в древнюю страну, где хранятся ответы на все вопросы. В страну, существующую со дня сотворения мира. В страну неразгаданных тайн. Я остро ощущал, как меня манит туда, в эту странную обитель гранитных великанов.
Я стоял и завороженно рассматривал горы. Вспышки молний украшали их глубокими тенями. Но они тут же исчезали в единой тени ночи. Ледяные шапки вспыхивали ослепительными отблесками. Однако ночь пожирала и их. Это была невообразимая и впечатляющая картина. Манящая и пугающая. Чем чудовищнее стихия, тем она больше поражает воображение. Потому-то и мое воображение она пленила своей возбуждающей силой. Ведь та сила передавалась и мне.
Неожиданно, у макушки самой высокой горы вспыхнул едва заметный огонек. Робкий и одинокий. Кто может разжечь костер в это время, в этом месте? Или не костер то вовсе? Я присмотрелся, даже принюхался. Скорей всего костер. Кто же там? Как туда вообще кто-то попал? Ко всему прочему пронзило острое чувство, что костер разожгли намеренно для меня. Словно маяк, указывающий путь, он притягивал мой взор. Я мысленно потянулся к неприметному огоньку. И вдруг услышал, как он отозвался приглашающим теплом. Это и завершило раздумья. Я усмехнулся, смахнул снег с лица, и воодушевленно двинулся вперед. Раз туда кто-то взобрался, то неужели я не смогу? Да, что может быть слаще вызова для силы? Ведь цель любой силы — применение.
Путь выдался долгим и неимоверно трудным. Я карабкался по холодным склонам, взбирался по неприступным стенам. Шел по дну заснеженных ущелий, скользил по заледенелым чашам озер. Отыскивал тропы животных, ныне заметенные глубоким снегом. Преодолевал перевалы, нырял в седловины. Иной раз даже перепрыгивал пропасти. Это невероятно, но на самом деле не трудно, если умеешь обуздывать ветер. Достаточно лишь дождаться нужного момента, чтобы оседлать вьюгу и использовать ее силу. Однажды, правда, я не рассчитал и не долетел до конца. Ветер в последний момент усилился, разозлился и швырнул меня прямо на заснеженную стену. Страшная боль пронзила тело, но я выдержал. Затем полетел вниз, ударяясь о выступы. Но все же нашел силы вскинуть руки. В конце концов, все же впился окоченевшими пальцами в заледенелую трещину. Ветер набросился на меня с удвоенной яростью и принялся тормошить, словно щенка. Я бился о гранитную твердь, но упорно держался, повиснув на одной руке, на одних пальцах. В итоге дождался момента, разжал руку и взлетел вверх, на гребне воздушной волны. На мгновение воцарилось затишье. Я торжественно улыбнулся, переводя дух. Да, любая стихия — живая. И любая стихия, как и любой человек, поражается наглости и дерзости, когда они перерастают в самоотверженность.
Я поднял голову и понял, что стою у подножия той самой горы, где мерцал огонек. Огонька не было видно, но я чувствовал незримую нить тепла, что долетала сюда с вершины. Тонкая невесомая нить. Но она вливала такие силы, что я ухватился за нее, как за самую прочную веревку. И начал опасное восхождение.
Долго ли продолжалось оно? Трудно сказать. Здесь странным образом ощущалось, будто времени совсем не существует. Время превратилось в загадочное мерцание костра, до которого я силился добраться. Казалось, время и рождалось в том костре. Это приносило опьяняющее чувство тайны, которую во что бы то ни стало нужно раскрыть. И ради нее я готов был идти на все. Потому и шел дальше. Пальцы сами отыскивали выступы и трещины, ноги опирались на отвесные склоны. Иногда приходилось висеть на одних руках, держась за скользкий лед. И перебирая руками, продвигаться дальше и выше, над мрачной коварной бездной.
Однажды произошел обвал. Плотные слои снега сорвались вниз тяжелыми липкими комьями. Падая, они увлекали за собой обломки камня и льда. Вся эта чудовищная тяжесть низринулась на меня, словно спешила сорвать непокорного человека со скалы и унести вниз. Благо не человек я. Потому и удержался. Я стал частью горы, я слился с ноздреватой стеной, по которой карабкался. Камни и лед больно били по голове и плечам, но я терпел. Я знал — любая боль проходит. Нужно лишь уметь ждать.
Лавина прошла и унеслась в чернеющую бездну. А вместе с ней унеслась и боль. Последние отголоски рокота замерли внизу. Я поглядел вниз, вздохнул и продолжил восхождение. Неведомое тепло усиливалось и окрыляло новыми силами. Теперь я уже точно знал, что не сорвусь, не оступлюсь, не поскользнусь. Странным образом это поняла и стихия. Она будто осознала всю тщетность своих усилий и внезапно успокоилась. Ветер поутих, в нем уже не звучало той угрозы и ярости, что раньше. Вьюга смирила свой гнев, и теперь словно сама подталкивала меня к загадочной вершине. Молнии сверкали не так озлобленно, словно норовили не ослепить, а осветить мне путь. Гром не взрывался оглушающими раскатами, а приглушенно рокотал вдали. Так ворчит старый пес, завидев чужака в своем дворе, но при этом трется о ноги хозяина. Он чувствует: раз хозяин спокоен, то и чужак не опасен. Но службу знать надо — потому и ворчит.
Тепло, исполненное жизненной силы, снисходило с высоты, усиливалось и крепло. Стужа все еще кусала ледяными клыками, но уже не так люто. Закоченевшие пальцы стали гибче, тело подвижнее. Я карабкался, упиваясь своими силами и могуществом, поправшими мощь горной стихии. Плащ вился и хлопал за спиной, словно крылья повзрослевшего птенца, что впервые пробовал свои силы. Птенца, жаждущего полета, жаждущего испытать себя и покорить все ветра бескрайнего мира. И как бы не была могуча бесстрастная стихия, она не имела власти над простым желанием. Потому-то каждый может покорить и использовать ее во имя своих желаний. Каждый, кто познал ее тайны, ее нрав, ее природу.
Вскоре над головой показалось бледное мерцание. Оно пробивалось сквозь толщу снежных завихрений и наполняло меня благодатным теплом. На миг облака разошлись, из ползущих мрачных хлопьев выглянула большая луна. Ледяные венцы призрачно засветились под лучами пепельного света. Я глянул вверх. Надо мной нависал укромный каменный утес. Острым клином он торчал из тела горы и напоминал длинный перст, вытянутый в указательном жесте. Там-то и сиял таинственный огонек. Но вот беда — до него тянулась ровная стена, облитая гладкой ледяной толщей. Ни единой трещинки, ни единого выступа. Словно перевернутая озерная гладь.
Я нерешительно замер. Отпустил одну руку, слегка откинулся назад, вытянул шею. Подо мной чернела бездна, но она уже не владела моим вниманием. Его привлек утес. И неведомый огонек. Взгляд снова изучающе заскользил по мерцающей ледяной поверхности. Ничего. Ни одной зацепки. Голый обледенелый утес словно насмехался надо мной. Над тем, кто преодолел неимоверно трудный путь. Путь, неподвластный ни одному смертному. Неужели я останусь здесь, у самой цели, когда до нее один лишь шаг. Самый последний. Самый трудный.
Нет, этого не может быть. Да, это так, но этого не может быть. Потому что все может быть иначе. Так, как я пожелаю. Пусть здесь с моими желаниями никто не считается, но теперь и я не считаюсь с теми, кому я безразличен.
Я в отчаянии стиснул пальцы, собрал всю свою волю. Мне во что бы то ни стало нужно преодолеть последний шаг. Я готов был жертвовать всем, что имею, во имя последнего шага. Во имя своей цели. Во имя всего смысла существования. И я возжелал…
Внезапно совсем близко вспыхнула яркая молния, ночь огласилась чудовищными раскатами. Гора пошатнулась, едва не скинув меня к подножию. Оживился ветер. Снег новым порывом взвился и окутал мир. Вот тогда я решился: разжал пальцы и оттолкнулся ногами от стены. И полетел…
Куда?
А куда можно полететь, оттолкнувшись от скалы?
Куда может полететь простой человек?
Правильно.
Да вот не человек я.
Потому и полетел, куда возжелал изначально.
Снежный ветер охотно подхватил меня, высоко подкинул и услужливо подтолкнул в спину. Ночь в страхе расступилась и метнулась прочь. Навстречу ринулся яркий ослепительный свет. И я, словно мотылек, бросился в его объятия.
Мелькнул оледенелый край, рыхлые сугробы, гранитные зубья. И вот я мягко приземлился, угодив по колено в снег. И замер. Поначалу верилось с трудом. Но после сознание пронзила отчетливая мысль — я достиг утеса. Я добрался до цели. Я сделал то, чего хотел.
И вдруг я оробело съежился. Да, стоял холод, дул ветер, валил снег. Но не они стали причиной. Просто я задумался — чего же я хотел, куда добирался, зачем стремился сюда? Мысль пронзила, точно каленая стрела, угодившая прямиком в сердце. Я стоял в мокром снегу, и во все глаза смотрел. Смотрел и не мог оторвать взгляда. Смотрел и не мог понять…
Долго ли я простоял так? Это не важно. Важно иное — впереди действительно потрескивал небольшой костерок. От него веяло то самое тепло, что манило меня издали. От него шел красноватый свет, что вдохновлял к преодолению любых трудностей. Но я смотрел не на костер. Возле него, в большой круглой проталине лежало бурое сосновое бревнышко, облепленное комьями снега. И даже не оно привлекло внимание, хотя здраво задуматься — откуда все это здесь взялось? Внимание привлекала маленькая фигурка, греющаяся у огня. Поначалу я не мог сообразить — кто это? С первого взгляда заснеженный комок пушистого голубоватого меха. Но вот он зашевелился, повернулся…
Нет, я не ахнул и не воскликнул изумленно. Хотя изумление мое не ведало границ. Я просто стоял, не в силах пошевелиться, хотя и чувствовал прилив неведомой силы. Да, невозможно быть всесильным и бессильным одновременно. Но здесь возможно было все. Потому я и стоял, обессиленный своим всесилием и не мог оторвать даже взгляда…
Передо мной сидела маленькая девочка, облаченная в меховую безрукавку, толстую шерстяную тунику, такие же штанишки. На ногах смешные, неуклюжие с виду сапожки, отороченные густым мехом. Длинные волосы темными водопадами спадали на спину. Большие карие глазки лучезарно искрились на милом детском личике. На вид ей было лет десять. Но это если смотреть взглядом простого человека. Я же смотрел на нее по-иному. Хотя даже простому человеку ясно — здесь не может быть маленькой девочки. Даже тот, кто наделен неземной силой и то с трудом поднялся сюда. Чего тогда говорить о простом ребенке? Поэтому я точно знал — передо мной не просто девочка. И ей далеко не десять лет. К тому же, помимо уверенного осознания, я еще чувствовал это.
Вторым моим удивлением стало отсутствие удивления в ее глазах. Они светились отдаленной радостью и одновременно печалью. Они мерцали бесстрастным спокойствием, но в тот же миг таили древнюю безграничную мощь, способную обернуть все, что ни есть во все, что угодно. Хоть целый мир в руины, хоть руины в целый мир. Они таили глубокую мудрость, но она казалась чистой детской наивностью.
Девочка выжидательно смотрела на меня и тоже не могла оторвать взгляда. Странно, но мне она показалась всесильной. Неужели и она не в состоянии сделать хотя бы этого?
Девочка загадочно улыбнулась и… отвернулась. Подняла обугленную палку, поправила костер. Затем склонилась на бок, взяла несколько веток из сложенной кучи, подсунула в огонь. Пламя отозвалось снопом необычайно ярких искр. Казалось, они взвиваются высоко в небо, где разлетаются по темному куполу мириадами крупных звезд. Я поглядел вверх. Плотные тучи все еще затягивали небосвод. Вьюга все еще свистела и завывала, но здесь ее сила таяла и смирялась. Здесь падал редкий пушистый снежок, словно стояло безветрие. Здесь все было очень странно и непривычно.
Или здесь не было ничего?
Я стоял и ждал неведомо чего. Я не знал, что делать, не знал, что говорить. Просто стоял и смотрел на одинокую маленькую девочку.
— Ну и долго ты там думаешь стоять? — неожиданно прозвенел ее тонкий голосок. Он-то и вывел меня из оцепенения.
Я зашевелился, кашлянул и хрипло произнес:
— Кто ты, девочка?
Она так выразительно усмехнулась, что я залюбовался ею.
— Ты сам только что ответил на свой вопрос.
— А… но… кто ты?
— Меня зовут Тио, — весело пропела она. — Да ты не стой там. Иди уже сюда. Присядь, обогрейся. Представляю, чего стоило тебе добраться сюда.
Я стряхнул с себя снег и двинулся по скрипучему сугробу к яркому гостеприимному костру. Девочка приглашающе подвинулась на край бревнышка. Я смерил ее внимательным взглядом и осторожно подсел. Она тоже окинула меня странным взором. На миг в ее глазах промелькнул интерес, но она тут же отвернулась и принялась скучающе созерцать танец огня. Я тоже протянул озябшие руки над живительным пламенем. И снова обратился к ней.
— Где я, Тио?
— Разве это важно? — впервые серьезно удивилась она.
— Разумеется! — пылко воскликнул я. — Ведь я с таким трудом шел сюда.
— Тогда ты там, куда ты шел с трудом, — спокойно отметила она.
— Но… что это за место?
— То место, где ты ныне находишься.
— Но где мы находимся?
— Мы всегда находимся там, где мы есть.
Я тяжело вздохнул, смерил ее тяжелым взглядом. Она молча сидела, но глаза ее весело смеялись надо мной.
— Выходит, ты не станешь отвечать на мои вопросы? Ты предоставишь то право мне?
— Конечно, — уверенно кивнула она. — Ведь все ответы кроются в твоих вопросах. Ведь это люди жаждут подробных разъяснений. Разъяснения же нужны, когда чего-то не знаешь и не понимаешь. Однако ни один человек пока еще не сидел здесь, подле меня. Ни один человек не забирался столь высоко. Лишь тот, кто ощутил в себе нечеловеческие силы. А таковому незачем что-то объяснять. Он и так все знает. Потому что он знает самое главное — все ответы в нем самом. Жаль, что и люди не ведают этого. Ведь все ответы в них самих. Следует лишь разглядеть их, расслышать, почувствовать.
Странная девочка. Необычная, интересная и… какая-то бессмысленная. Или бесполезная? Я пошмыгал отогретым носом, почесал щетинистую скулу, насупил брови. И возмущенно спросил:
— Странно, но зачем я тогда лез сюда?
— А я откуда знаю? — пожала она меховыми плечами. — Ты ведь лез, а не я.
— Ну да, — неуверенно высказал я, потупив взор. — Действительно. Но… я почувствовал такое жгучее желание, когда увидал твой крохотный костерок. Я ощутил такой небывалый прилив сил. И понял, что просто обязан попасть сюда. Это стало моим самым заветным желанием. Потому я и побрел сквозь бурю навстречу твоему огоньку. Мне казалось, здесь кроется то, ради чего я существовал все свое время. Мне казалось, здесь я познаю то, чего не ведал ранее. А ты мне говоришь, что я все знаю сам. Спрашивается, зачем тогда я стремился сюда так рьяно?
— Ты стремился, тебе и решать, — глубокомысленно изрекла она. — Вот ты и решил. Причем сам. Раз признал это заветным желанием попасть сюда и все узнать.
— Я узнал, что все знаю? — насмешливо выдавил я.
— А разве это не самое большое знание? — развела она тонкими ручками.
— Но у меня много вопросов, — возразил я.
— А у меня ровно столько же ответов, — пояснила Тио, распахнув глазенки, в обрамлении пушистых ресниц. — Так что я смогу вздремнуть немного. Ведь каждый твой вопрос станет твоим же ответом. Следует лишь подумать. Так что задавай, думай и отвечай. А меня потом разбудишь, я так давно не дремала…
— Погоди, — взмолился я, вцепившись в ее безрукавку. — Этим я мог бы заниматься в любом ином месте.
— А чем тебе не нравится это? — с легкой ревностью спросила она.
Я разжал руку и схватился за голову. Она выжидательно застыла, лишь часто моргала и смотрела на меня с легким упреком. Наконец, я сдался, бессильно опустил руки и тяжело вздохнул.
— Ладно, я все понял. Вопросов не будет. Ведь ты этого хочешь?
Тио звонко рассмеялась.
— Только что выдал, что вопросов больше не будет, и тут же спрашиваешь.
— Н-да… прости.
— За что мне тебя прощать?
— Я, кажется, понял. Здесь лишь ты задаешь вопросы.
— Почему же? — обиженно поджала она губки. — Ты тоже можешь задавать их. Равно как и отвечать. Ведь это так здорово — отвечать на свои же вопросы. В чем-то усомниться, и тут же убедиться в этом. Это наполняет гораздо большей силой и уверенностью, чем, если за тебя ответит другой. По-моему, даже обидно, когда другие находят ответы на твои вопросы.
— Но самоуверенность может погубить, — заявил я.
— А может и вдохновить к достижению чего-то высокого, — дополнила она. — Губит ложная самоуверенность. Зато истинная творит чудеса. Ведь самоуверенность — это вера в себя. В себя, как в источник неисчерпаемой силы. Да, изначально это покажется самообманом, или ложью. Но в итоге может стать истиной, причем нерушимой. Следует лишь возжелать страстно и приложить все усилия, на какие только способен. А может и пожертвовать самым дорогим.
— Ну вот, хоть разговорилась, — отметил я, довольно потирая руки над огнем.
— А я и не прочь поболтать, — с радостью в голосе отозвалась Тио. — Я давно мечтала об этом. И вот мое желание воплотилось.
— Давно? — тихо переспросил я. — А сколько времени ты тут сидишь?
— А что такое «время»? — удивленно подняла она бровки.
Я ужаснулся:
— Но ты же все знаешь?
— Я не говорила такого. Я сказала, что все знаешь ты. Точнее — можешь узнать, если правильно для себя определишь вопрос.
— И что, ты хочешь сказать, мол, не знаешь, что такое «время»? — не мог поверить я.
— Может и знаю, — в голос ее закралась далекая печаль. — Но мне кажется, мы говорим о разном, хоть и называем то единым словом. Скажи мне ты.
— Хм… время, — я ухватился за подбородок. — Время, это… ну вот сколько раз зима сменялась летом.
— Зима? Летом? — хлопали ее большие глазенки.
— Сколько раз холод сменялся теплом? — подошел я с другой стороны.
— Здесь всегда холодно, — пояснила Тио, показывая на свои теплые заснеженные одежды.
— Ладно, сколько раз над твоей головой восходило солнце?
— Здесь всегда темно, — грустно проронила она.
— Значит, ты не видела даже солнца? — вскочил я, уставившись на нее с изумлением.
— Видела. Но здесь всегда темно, — с таким огорчением выдала она, что едва не захныкала.
Я обреченно вздохнул, покачал головой и понуро присел. Да, случай небывалый. Но с тем же я начал отчетливо ощущать, зачем сюда взобрался. И кто она такая. И всю ее правоту. Ведь ответы я черпал в себе. Я надолго умолк. Она тоже. Мы сидели, слушали пение горного ветра, и наблюдали за костром. Я стиснул зубы и упорно ждал, пока он прогорит. Но он не прогорал. Рыжие язычки дрожали над головешками, но не исчезали. Или это кажется мне? А может здесь иное ощущение времени?
И вдруг я содрогнулся. Простая мысль впервые показалась пугающей. Время… а ведь никто не знает, что это такое? Даже эта девочка. Мы лишь можем измерить его, можем представить, но не как время, а как появление и исчезновение чего-то. Как какой-то условный промежуток. Иными словами, как пребывание во времени чего-то, как существование чего-то, причем для времени не важно — чего. Но ведь существование и есть жизнь…
Наконец я понял — ждать бесполезно. Костер никогда не прогорит. Это печалило. Но с другой стороны радовало — ведь здесь можно сидеть и думать целую вечность. Я покосился на Тио, собрался с мыслями и нарушил молчание:
— А что ты вообще тут делаешь?
— Разговариваю с тобой? — не задумываясь, ответила она.
— Ты ждала меня?
— Конечно, — безоговорочно подчеркнула она.
— Но осознала это лишь с моим появлением? — предположил я.
— Снова сам отвечаешь.
— Н-да!
На некоторое время (которого здесь, по всем очевидным признакам не существовало) снова повисло молчание. Но молчать не имело смысла. Здесь промолчать можно было целую вечность. Волей неволей приходилось зарождать разговор. Но о чем мне с ней говорить? Пояснять она ничего не желает… и вдруг меня осенило. Она дает мне время, чтобы я сам до всего додумался. Выходит, она дарует мне существование. Она дарует жизнь!
Поначалу я растерялся. Эта мысль захлестнула, точно волна утопающего. Но я не собирался сдаваться. Ведь как сказала Тио — самоуверенность есть вера в себя. А ее-то мне как раз не занимать. Потому и сижу здесь — неведомо где. И болтаю неведомо с кем, неведомо о чем. А главное — неведомо зачем. Но если посидеть подольше, то можно на все эти вопросы отыскать ответы.
Да вот только зачем?
Но, в конце концов, я понял: не имеет значения, о чем говорить с ней. Имеет лишь значение само это место и сама эта девочка, со странным именем Тио. Важно то, что я достиг этого заснеженного утеса. Я сумел преодолеть трудный и опасный путь. Причем начался он не с предгорий. Начался он гораздо раньше. С того самого дня, как я появился на свет. Хотя здесь я всецело ощущал, что существовал всегда…
Следом нахлынуло небывалое блаженство. Да, как чарующе стало узнать всю невообразимо простую истину. И в то же время понять, как мало я знаю о ней. А точнее — ничего не знаю, раз ее здесь нет…
Неожиданно я засмеялся. Я смеялся долго и торжествующе. При этом понимал, что смеюсь над собой. А вот для Тио то не стало неожиданностью. Она, напротив, ждала чего-то подобного. Потому и скромно помалкивала. Я покачал головой, и вдруг попросил:
— Тио, а расскажи мне что-нибудь?
Она подняла на меня заинтересованные глаза.
— Что тебе рассказать?
Я широко раскинул руки и вдохновлено воскликнул.
— Что хочешь! Не важно что, не важно о чем. О чем хочешь. Мне просто нравится сидеть тут и слушать тебя. Я всю жизнь мечтал о том, как окажусь здесь, и буду сидеть рядом с тобой. Я не знал о существовании такого места, не догадывался о твоем существовании. Но я всю жизнь стремился сюда, чтобы просто увидеть тебя, просто услышать твой голос. Просто побыть с тобой рядом. Мне ничего от тебя не надо, кроме одного — думать о тебе. Хоть изредка, хоть чуть-чуть. И я думал о тебе всю жизнь, моя милая Тио. Я искал тебя всю жизнь, дабы просто убедиться, что ты есть. Ведь это главное. При этом я знал тебя всю жизнь. Я только не знал, как ты выглядишь. Хотя сейчас понимаю — ты можешь выглядеть так, как захочешь.
Ее большие глаза сделались еще больше. Она изумленно вскинула брови, приоткрыла ротик. Но вдруг растянула довольную улыбку. Глазки хитро сощурились, в них промелькнул озорной огонек.
— Я рада, — польщенно отметила она. — Выходит, не зря тебя ждала, на этом промозглом утесе…
— Это самый прекрасный утес в мире! — бесцеремонно перебил я ее.
— Я знаю, — кивнула Тио, и посмотрела в темнеющую даль. — Ведь так было всегда. Но теперь… теперь все будет иначе.
— А можешь и вовсе ничего не рассказывать, — беззаботно махнул я рукой. — Мне и так хорошо. Так хорошо, как никогда раньше не было.
— А я, выходит, уже и не нужна? — с легкой досадой поинтересовалась она.
— Тебе решать, — пожал я плечами. — Но свое дело ты уже сделала. Ты есть. И была. И будешь. Ведь время безвластно над тобой.
— Ну вот, я уже и не нужна, — обиженно надулась она. — Как только ты все понял, я стала не нужна. Ну уж нет. Я докажу тебе, что нужна. Еще как нужна. Чего ты там хотел? Чтоб я тебе рассказала сказку?
— Я не уточнял, — напомнил я. — Но сказки я очень люблю.
— За то, что в них всегда скрыта глубокая мудрость? — улыбнулась она.
— Порой настолько глубокая, что не каждому ее достать, — добавил я.
— Ладно, будь по-твоему, мой дорогой путник, — снисходительно кивнула Тио. — Ты преодолел нелегкий путь, и заслужил хоть какую-то награду, пускай она тебе и не нужна. Ведь ты шел не за ней. Ты шел, чтобы прийти. А точнее — пройти. Но без награды путь становится неинтересным и бессмысленным. Лишь поэтому я расскажу тебе сказку. Не знаю, понравится она тебе, или нет, но это уже неважно. Так что наберись терпения и слушай.
— Терпения мне не занимать, — с гордостью провозгласил я.
Она с упреком поглядела на меня и разъяснила:
— Моя сказка короткая. Но тому, кто привык к долгим повествованиям, потребуется все его терпение. Ведь вытерпеть короткую сказку не так-то легко. Особенно, когда захочется, чтобы она стала бесконечной. Итак, путник, слушай.
Однажды жил человек. Жил он долго и счастливо, но обыденно. В его жизни случалось как хорошее, так и плохое. Он просто жил, радовался хорошему и огорчался плохому. Стремился по возможности избежать плохого и достичь хорошего.
Со временем человек стал замечать: чему радуется он, то печалит других. То, что огорчает его, приносит радость другим. Он пытался делать добро ближним, но случалось — приносил боль. А когда ближние делали добро ему — то он сам часто страдал. Зато когда он ненароком делал кому-то больно, то, много времени спустя, его могли искренне поблагодарить. А когда зло несли ему, его это часто вдохновляло на новые достижения и подвиги.
И однажды его осенило. Он понял, что можно радоваться всему, даже плохому. И печалиться можно по поводу всего, даже хорошего. Все зависит лишь от самого человека и от его изначального желания.
Жизнь его после этого сильно изменилась. Он перестал различать плохое и хорошее, доброе и злое, истинное и ложное. Нет, он прекрасно понимал их отличия, но лишь потому, что умел смотреть на мир чужими глазами. То с одной стороны, то с другой. То со своей, то с чужой. Он просто понял, что подобные вещи не противоречат друг другу — они дополняют друг друга. Лишь тогда обретают единую изначальную силу. И тогда для него стало важным только единое — изначальное желание. Его желание. Но вот беда — у него было много желаний. Поэтому он не мог разобрать, какое же из них важнее. Он долго искал его в бесконечной череде низменных и пустых желаний, что привычны людям. Он всюду расспрашивал людей об их желаниях, наблюдал за их поведением, он читал множество древних писаний, надеясь отыскать ответ там. Но там его не было. Вернее, он везде там был, но человек его просто не замечал, ибо самое простое мы замечаем в последнюю очередь. Зато он замечал, что все желания рано или поздно завершались удовлетворением. То есть заканчивались. А еще точнее — умирали. Возникали новые, но и их постигала та же судьба — забвение. Ведь удовлетворение желания всегда лежало в основе его возникновения. Иначе желание бы не появлялось.
Но человека то не удовлетворяло. Он всем сердцем чувствовал — изначальное желание не может быть предано забвению. Он знал — оно вечно. Он хотел отыскать его, во что бы то ни стало. Смыслом его жизни стало лишь единственное желание — отыскать изначальное желание…
И вдруг он понял, что уже нашел его. Все это время, что провел он в поисках, желание уже крутилось вокруг и нашептывало сладкую истину. И только теперь он разобрал слова и осознал его. Он понял, что есть изначальное желание. Это желание быть сильнее, чем ты есть. Желание быть умнее, чем ты есть. Желание превосходить самого себя. Желание неукротимого стремления вперед. Или, попросту говоря — желание существования.
Глупые называли это манией величия, причем сами тайком мечтали о том же. Они лишь мнили себя великими, хотя таковыми не являлись. Мудрецы называли это движением или сутью жизни, и все глубже постигали эту тайну, противопоставив ей суть смерти. Простые люди и вовсе не желали о том задумываться, полагая, что существование — само собой разумеющееся явление, которое совершенно не зависит от них. Сам же он это никак не называл. Лишь образно — изначальное желание. Да и какой смысл в словах — они лишь символы истины, не более. Они нужны только для понимания других людей. Людей и их желаний. И люди для него стали символом желаний. А все желания мира — символом единого изначального желания. Символом единого бытия, единого существования, единой истины.
Вот тогда он стал обретать единую силу. Великую силу. Она заключалась в желание постигать иные желания. Вбирать их в себя. Сила стала переполнять его, она толкала отправиться в далекое странствие, на поиски новых желаний. Сила наполняла его ноги, его руки, его мысли. Сила не давала покоя.
Наконец, настал момент, когда человек не выдержал, и отправился в неведомое странствие. Но оно не было неведомым, оно лишь казалось таковым. Он шел, не зная куда, и не понимал, что его ведут именно туда, куда он рано или поздно придет. Пока он шел, он чувствовал, как сила его растет и множится. Он совершал как плохое, так и хорошее, но боль и радость вспыхивали лишь отражением в глазах других. В его же глазах все деяния становились изначальным желанием. И это приносило неземное блаженство, это приносило извечное счастье. Изначальное счастье — счастье творения. Он шел и вершил судьбу: свою и всего окружающего мира. Ничто не могло остановить его. Ничто не пыталось остановить его. Да, на его пути возникали преграды, но он сам создавал их для себя, чтобы путь его был весел и необычен. Непосильных же преград на его пути не возникало. Так как сила его не ведала таких преград. И она вела его туда, куда он должен был прийти в любом случае.
Путь его был долгим и трудным, хотя самому ему он казался быстрым и легким. Человек стал замечать, как его растущая сила с легкостью воплощала все его мимолетные желания, ибо изначальное желание всегда выше любого мимолетного. Но он также стал замечать, что его желания перестали походить на человеческие. И в один прекрасный момент он, наконец, понял, что он уже не человек. Поначалу такое откровение пугало и тяготило. Но после он улыбнулся и исполнился гордости. Это возносило его над окружающими. Над теми, кто упивался мимолетными желаниями и не думал о вечном. Он словно обрел крылья и взлетел над людьми.
Однако людей переполняла черная зависть, когда они поднимали головы вверх. Они тоже хотели взлететь, но никому не удавалось. Некоторые лишь смогли высоко подпрыгнуть — не более. Изначальная сила возвращала их на землю. Они больно ушибались, либо разбивались насмерть, если подпрыгивали очень высоко. Вот почему их зависть стала превращаться в ненависть, которая принялась расти и темнеть.
И тогда человек, который уже был не человек, опустился на землю. Нет, он не боялся их ненависти. Он давно научился одинаково относиться как к хорошему, так и к плохому. Ему стало жаль тех, кто внизу. Он спрятал крылья и принял простой облик, чтобы в нем снова увидели человека. Простого, неприметного с виду человека. Он посещал разные города и страны, он разговаривал со многими людьми, от нищих до королей. И везде творил чудеса, неподвластны человеческому разумению. Иные прекрасные, иные ужасные, но все, как одно — чудесные. Многие пытались понять его, но так и не смогли. Он же не жаждал понимания. Он хотел лишь вселить в их сердца надежду. Надежду на то, что даже самый простой человек может сотворить любое невероятное чудо. Стоит лишь захотеть. Или превратить свое желание в изначальное. Ведь это так просто.
Ему поверили многие, потому как им хотелось в это поверить. Другие смеялись над ним, потому как им хотелось над ним смеяться. Он тоже смеялся над смеющимися, и верил верующим. Презирающих презирал, а восхищающимися восхищался. Но не потому, что он был таков, не потому, что кого-то унижал, а кого-то превозносил. Он лишь хотел показать людям самих себя. Он, словно зеркало, показывал людям то, кем они были на самом деле. Но в глубине души он всех любил. Ведь то было его изначальное желание.
Он любил тех, кто верил ему, и тех, кто с презрением плевал вслед. Все они наполняли его силой. Он вбирал в себя частицу каждого, с кем хоть единожды встречался. И с каждым таким разом становился все сильнее и сильнее. Ему было безразлично, как к нему относятся: плохо ль, или хорошо. Он не делил изначальное желание. Он знал — вечное неделимо. Он просто обретал силу, входя в сердце каждого, и оставался там навсегда. В том и был секрет его могущества. Его безграничного растущего могущества. Истинного и изначального. Он заставил каждого думать о себе. Он заставил всех помнить себя. И все его запомнили навсегда. И помнят по сей день.
Девочка умолкла и поворошила палкой затухающий костер. Сноп искр взвился в морозный воздух, ночь отпрянула в испуге. Я задумчиво смотрел на пляшущие языки. Они с жадностью доедали остатки лакомства. Странно. А я думал — он вечен. Тио развернулась, подобрала несколько толстых веток, подбросила в костер. Странно, но теперь кучка хвороста не убавлялась. Я отрешенно глядел перед собой. Пламень отозвался довольной вспышкой и с аппетитным потрескиванием принялся поглощать новую порцию. Я чувствовал его желания. Он благодарил юную красавицу. Ведь она дарила ему жизнь, она давала право на существование. Хотя вполне могла обойтись без всего этого — мы с тем же успехом могли поговорить в темноте и холоде. Но нам хотелось, чтобы в нашей компании был еще и костер. И костер не оставался равнодушным. Он дарил ей тепло и свет, как знак благодарности. Ну и мне, разумеется. За компанию. Пусть я не подкидывал ничего, но искренне желал ему жизни. А потому он жил. И я пользовался его дарами в равной степени.
Тио молчала. Я тоже. Мы долго сидели и внимательно изучали танец веселых язычков. А они, знай себе, выплясывали перед нами, словно желали порадовать еще и танцем. И нас это радовало. Мы, как зачарованные, не спускали глаз с костра.
Я ждал продолжения сказки. Она ждала моего вопроса. Время ждало, кто первый заговорит. А костер ждал новых веток.
Наконец, я не выдержал, и спросил:
— Выходит, история на этом заканчивается?
Она едва заметно улыбнулась, продолжая созерцать пламя, и тихо произнесла:
— Любой конец всегда есть начало. Смотря, с какой стороны посмотреть.
— А куда в итоге пришел этот че… нечеловек? — не терпелось мне.
— Об этом знает лишь он сам, — пожала хрупкими плечами Тио. — В том и есть его изначальное желание.
— Но… ты сказала, что он куда-то должен был прийти?
— Сказала, — кивнула она.
— Ты сказала — его направляли, его подталкивали, ему не препятствовали?
— Сказала.
— Значит, если его кто-то куда-то зачем-то подталкивал, он должен был куда-то зачем-то прийти и встретить там кого-то.
— Должен, — эхом вторила она.
— Выходит, должно быть продолжение? — всплеснул я руками.
— Должно.
— И… каково оно?
— Мне то неведомо, — с легкой обидой отозвалась она. — В сказке ничего не сказано о его дальнейшей судьбе.
— Не верю!
— Дело твое, — равнодушно произнесла она. — Тому человеку тоже не все верили. Однако он ко всем изначально относился с одинаковой любовью. Любя благодарил, любя проявлял равнодушие, любя убивал. Многие делят любовь и ненависть. Но немногие назовут их противоположными сторонами единой изначальной силы. Они не делят силу, они дополняют ее. Как в той сказке.
Я впал в глубокое раздумье, временами поглядывая на нее. Она сидела, обхватив коленки руками, и неотрывно созерцала костер. В игре светотени четко вырисовывался ее точеный силуэт, слегка вздернутый носик, острый подбородок. Я вздохнул и дрогнувшим голосом осторожно спросил:
— В итоге он очутился в горах, где встретил маленькую девочку?
Молчание. Лишь треск костра да унылая песня ветра в черных расщелинах. Легкий снежок завихрялся над нами и бесшумно оседал на одежду и волосы. На моих серо-пепельных прядях он угадывался с трудом, а вот темные волны Тио казалось устилали сами звезды. В прорывах небесной пелены мелькали далекие отблески настоящих звезд, но они казались лишь бледным подобием тех, что искрились на ее макушке. Истинные звезды тут же таяли в потоках тяжелых туч, стоило ветру усилить шепот. Ее же продолжали сиять, как ни в чем не бывало. А может, то не снег идет, а сами звезды падают с небес? Как бы то ни было, она напоминала королеву в лучезарной короне, усеянной самыми дорогими и изысканными каменьями. Самыми редкими и самыми яркими.
Тио внимательно следила за костром, словно от этого зависела жизнь огня. Хотя, чему удивляться? Ведь, кто знает, может так и есть. Я проницательно воззрился на девочку. Она почувствовала мой взгляд — я понял это, — но внешне не изменилась. Хотя прекрасно улавливала, что и я почуял перемену в ней. Тогда я кашлянул и спросил увереннее:
— Так ли это, Тио? Он встретил там девочку?
— Все может быть, — таинственно отозвалась она, зябко поежилась и потуже запахнула меховую безрукавку. — В этом мире все может быть, путник. Тебе ли не знать?
— Ну да, — я пристыжено потупился, кивнул. Мне ли не знать таких очевидных и всем известных истин? — Просто… просто уж очень хочется послушать продолжение. Даже не столько послушать, а хотя бы узнать — есть ли оно вообще?
— А ты нетерпелив, хоть и хвастался терпением, — уколола она.
Я сожалеюще кивнул и уронил голову на грудь.
— Эх, выходит так. Но мне действительно хочется знать.
— Для тебя это столь важно? — подняла она удивленный взгляд.
— Да… конечно же…
— А я думала ты скажешь: «Это неважно», — ее тонкий голосок таил легкую печаль.
— Да, я люблю так говорить, — поспешно согласился я, — но лишь в том случае, когда это действительно не важно.
Она не сводила с меня пытливого взгляда. Казалось, ее глаза пронзали само время, о котором она не имела даже представления.
— А это, выходит, важно?
Я замер. Но тут же нашелся.
— Ну да… думаю да. Конечно да. По-моему, я впервые слышу то, на что могу сказать — да, это важно. Мне действительно важно знать — есть ли продолжение?
Она загадочно улыбнулась, снова взяла палку и поправила сучья. Прогоревшие ветви разломились, угольки с шорохом опали вниз. Я выжидательно сидел, затаив дыхание. Звуки и краски мира низринулись в неведомую пучину. Все запахи, все чувства и ощущения — все ушло, кануло в изначальное небытие. Время словно остановило свой безжалостный и неумолимый ход. Мир замер. Жизнь перестала существовать. Я видел и слышал только ее. Только вокруг нее текло время. Только вокруг нее сияла жизнь. Только она была центром нашего мира. Даже я перестал существовать, раз сам себя уже не ощущал.
Легкий страх пробежал по несуществующему телу. Да, такое невозможно, но такое случилось. Ведь все возможно в этом мире, даже невозможное. Давно я не испытывал страха. Но следом пришло неописуемое блаженство. Я снова услышал ее мелодичный нежный голос. И снова жизнь закрутилась, завихрилась и пришла в привычную гармонию. Вернулись все ощущения и переживания. Я снова видел себя, сидящим на высоком голом утесе, под дуновением ледяного ветра. Он пробирал до костей, просачиваясь за бесчисленные дыры и прорехи плаща, одежды, сапог. Но я не ведал обжигающего холода. Снег падал за шиворот, но я не ощущал его. Исчезал ли он, или то притупились мои чувства? Это не важно. Важным стало одно — ее слова. Я ждал их с великим нетерпением, хотя готов был терпеть и мерзнуть здесь целую вечность, желая дождаться. Да, людей пугают вечными муками. Но кто прошел их, тот с уверенностью скажет, что вечные муки перерождаются в вечную надежду. Поэтому, кто не познал мук, не познал и надежды. И чем дольше одно, тем ярче другое.
Прошла ли вечность, или один миг? Это не важно. Главное — я дождался.
— Окончание одного явления всегда есть начало другого, — поучительным тоном напомнила она. Затем подняла палку и обугленным концом начертила на снегу круг. Я с упоительным чувством следил за ее действиями. Черный конец завершил движение и замер. Она торжествующе улыбнулась, подняла палку и указала ею на свое творение.
— Что это?
— Круг, — не задумываясь, ответил я.
— Хорошо. А вот это?
Тио вновь ткнула палкой в снег, как раз туда, откуда начала рисовать. И где закончила. — Это что: начало, или конец линии?
— Наверное… начало.
— Да, но я здесь закончила линию.
— Тогда конец, — уверенно высказал я.
— Да, но я здесь начала линию.
— Тогда все же начало.
— Но здесь все завершилось.
— Тогда… не знаю.
— Знаешь, — подозрительно блеснули ее довольные глазки. — Все ты знаешь, только не хочешь задумываться. Не важно — начало это, или конец, но изначально важна точка. Важно то, что мы ее выбрали. Мы могли бы выбрать любую другую точку, но мы выбрали именно эту. Причем выбрали просто так, ведь все точки этой линии одинаковы, или равнозначны. Ведь линия и есть череда связанных точек — потому она и возникла. Изначально же можно выбрать любую. Но мы выбрали эту — нам так захотелось. И она стала началом. Это изначальная точка, понимаешь?
— Пока да, — тихо признался я.
— Хорошо. Но эта точка еще и конец. Ведь так? Я ведь закончила здесь линию?
— Да.
— Ну и чего непонятного? — с едва различимым возмущением сказала Тио, взмахнув палкой. — В любой замкнутой линии начало всегда является концом. Если ты хочешь, чтобы изначальная неделимая точка поделилась, став и началом и концом, необходимо еще что-то, иначе неделимое останется единым. Так зарождается то, что ты называешь временем. Сейчас она начало, а через пару мгновений, когда описан круг — конец. Потом снова начало. И снова конец. Время потекло, измеряемое кругами, хотя то потекло твое желание. Желание двигать изначальную точку. Время с виду бесконечно, хотя на самом деле, ограничено твоим изначальным желанием. Ты можешь превращать изначальную точку из начала в конец и наоборот, сколько захочешь. Или пока не надоест. Но это неважно. Важно другое — следствие любой причины всегда становится причиной нового следствия. Сделан круг. Затем еще один. И еще. Зародилось движение. Изначальная точка уже существует не только на линии, но и во времени — она крутится. Время измеряется кругами, или какими-то изначально равными промежутками, впрочем, как и все остальное. Так движется жизнь: крутится, множится и меняет формы, согласно каким-то законам. Но что-то изначальное остается неизменным. Тебе ли не знать?
— Ну да… — шепотом вторил я. — Наверное…
Кажется, мои слова ее очень обрадовали. Или это просто, кажется?
— Так вот. Жизнь и есть такая сказка. Сказка же, как замкнутая линия, а точнее — как часть ее — ведь сказок может быть много. И не обязательно круг — то может быть квадрат с резкими поворотами, или любая друга фигура. Главное — отыскать изначальную точку, если ее уже кто-то поставил. А, отыскав, ты поймешь, что она ничем не отличается от той, которую ты сам можешь поставить для себя. Ты всегда можешь сам придумать окончание. Счастливое или трагичное — зависит от тебя, от твоего изначального желания. Ты можешь и вовсе переписать сказку на свой лад, если уж сильно хочется. Но это очень трудно — нужно обладать даром и умением. Либо ты можешь вообще не придумывать ничего. Но твоя жизнь тогда остановится. Как повествование в той сказке, на том самом месте, где закончилась твоя фантазия. Или желание повествовать дальше. Но жизнь, как видишь, не останавливается. Значит, есть и желание рассказывать дальше, и фантазия, которая подсказывает, как это делать. Но главное — есть ты, как изначальная точка, исполненная силы и желания зародить время и жизнь. И каждый раз прокручивать новый круг. Разве не так, путник?
— Похоже, что так, — произнес я, вращая головой, словно убеждался лишний раз — не остановилась ли жизнь. Ведь иной раз ее все же можно остановить. Ведь только что она для меня остановилась и замерла. Но с ее словами снова пришла в движение.
— А раз так, то чего спрашиваешь? — вспыхнули ее большие карие глазенки. В них блеском отразилось яркое пламя. Словно сама жизнь зарождалась в глубине ее бездонных очей и шла оттуда, проливаясь на весь мир благодатным теплом. Она вопрошающе глядела на меня. Время и жизнь зарождались в ней и превращались во все сущее. Время и жизнь сочились сквозь меня, порождая мое тело, мою рваную одежду, мои волосы. Я тоже не сводил с нее восхищенного взгляда. Я упивался той жизненной силой, что волнами шла наружу. Я ловил каждое ее движение, так как знал — от нее зависит все. Но, присмотревшись внимательнее, я видел в двух больших глазках… себя. И вдруг я понял: в моих глазах она также видит свое отражение. Впервые, в ее вечной жизни.
Теплая улыбка тронула уголки моего рта. Она заинтересованно насторожилась. Тогда я снова нарушил молчание:
— Смотрю я на тебя и думаю.
— О чем?
— Повзрослеешь ли ты когда-нибудь? То есть, я хотел сказать — подрастешь ли?
— Интересный ты, — игриво пропела она. — Сам все прекрасно знаешь, и снова спрашиваешь.
— Но я хочу это услышать от тебя, — искренне попросил я.
— Захочу — повзрослею. Но мне этого не надо. Мне нравится быть такой. А потому я такая. Впрочем, как и ты. Ведь так, путник?
На сей раз, улыбнулся я. Приобнял ее, хотел потрепать по голове, но вдруг испугался разворошить ее «звездную корону». Тогда бережно положил руку на меховое плечо.
— Теперь ты спрашиваешь очевидное.
— Но я хочу это услышать от тебя, — искренне попросила она.
— Так, милая Тио, так. Именно так — не иначе. Пусть в мире, где возможно все — все может быть иначе. Но это так. Лишь потому, что в том мое изначальное желание. Равно как и твое. Ведь так, Тио?
— Да, наше изначальное желание едино, но мы разные, — пропела она, прижимаясь ко мне теплым боком.
Я трепетно вдохнул морозный воздух, запах костра, неземной аромат ее волос. И произнес:
— Лишь потому, что наше изначальное желание — быть разными.
— Да, потому мы и разные, — кивнула она.
— И в то же время удивительно схожи, — напомнил я.
— В чем?
— В изначальном желании.
Она с благодарностью посмотрела на меня. Улыбнулась, и протянула к огню маленькие озябшие ручки. Я тоже улыбнулся и прижал ее сильнее, словно отец любимую дочку. Нет, ей не холодно. Просто ей захотелось тепла, как и мне, как и вам, как и любому. Не знаю — человек она, или нет, но ей тоже нужно тепло. Пусть самая малая толика, но истинного тепла, которого она не могла подарить сама себе, как бы не старалась. Тепла, без которого невозможно существование жизни. Жизни как огня, порожденного искрой изначального желания.
Пушистый снег обильно валил с набухших черных небес. Ветер завихрял его, крутил, собирал в пригоршни, швырял в лицо. Но вокруг нашего костерка он смирялся, успокаивался, извинялся и редкими снежинками падал на наши непокрытые головы. Незаметно я провалился в сон. Хотя мое тело и бодрствовало, сидя у костра, я все же спал. И снилось мне, как маленькая девочка ворошила палкой костер и рассказывала удивительные истории. А я сидел и заворожено слушал. Но о чем они, я так и не разобрал…
Была ли волшебная ночь? Не приснилась ли? Это не важно. Главное — я помнил маленькую девочку по имени Тио. Я помнил ее большие карие глазки, исполненные далеко не детской мудрости и в то же время детской чистоты. Я помнил ее звонкий голосок, озорной смех, тихий шепот. И ее необычайные речи. Ее мысли. Я помнил ее еще до того, как встретил. Я помнил ее всю жизнь. Всю свою вечную жизнь. И она помнила меня. Всегда помнила и никогда не забывала. Наверное, потому мы и встретились, снова в первый раз, как бы глупо то не звучало. Но нет встречи без разлуки. Как, впрочем, и наоборот. Есть лишь время, что соединяет их. Да и не только их. Время соединяет все, что было, что есть, что только возможно представить. Ведь время — это изначальная сила, которая и приводит застывшую вечность в движение.
Ночь бесследно исчезла, растаяла среди могучих каменных исполинов. Утро окрасило хрустальные вершины и щербатые склоны необыкновенным розовым светом. Я медленно открыл глаза. И понял, что не смыкал их. Но разве стоит этому удивляться? Разве то чудо — спать с открытыми глазами? Все равно, что бодрствовать с закрытыми. Впрочем, это не важно. Важно то, что я впервые столкнулся с настоящим чудом. С маленьким говорящим чудом. И оказался в столь чудесном месте. Снова — впервые…
Вчера (или же вечность назад?) мы сидели в небольшом кругу света. Но ныне свет сочился отовсюду. Заснеженные пики гордо возвышались над головой, точно древние всевидящие мудрецы. Ветер затих. Прозрачное небо сияло ослепительной чистотой и голубизной. Над миром величественно звенела вековая тишина. Над миром плыл извечный покой. Тот, который невозможно нарушить, сколько не старайся. Здесь, на неведомом горном утесе, все усилия, даже самые исполинские, превращались в ничто. Потому что все обращается в ничто перед ликом вечности. Нет, она не высокомерна, не надменна, она не стремится кого-то унизить. Просто она вбирает в себя все, что ни есть. Поэтому любая сущая частица может с гордостью именовать себя вечной. Как любая капля может именовать себя водой, наравне с океаном. Любой вид жизни — есть пребывание вечности в определенной форме, в определенное время. Меняется время — меняется форма. Но материя никуда не исчезает. Изначальная материя, имя которой вечность. Или время. Или абсолют. Или Творец. Или какое-либо иное слово. Или все слова вместе взятые. Или вообще никаких слов. Ведь это не важно. Важна лишь истина, а не слово «истина». Важна суть. Но еще важнее — наше понимание этой сути.
Я потянулся, зевнул, потер глаза. Тело наполняла необыкновенная легкость. Казалось, я сам стал продолжением неба. Я стал продолжением горных хребтов, ледников, снежных ущелий и седловин, замерзших рек и озер. Продолжением мира. Продолжением жизни. Продолжением вечности. И разве имеет значение мой внешний облик. Главное — я стал сутью, я влился в вечную истину. Потому и форму принять мог любую — какую только пожелаю. Но я желал остаться таким же. Ведь в том и состоит смысл вечности — в изначальной неизменности. Да, меняются формы, но суть остается прежней. Потому-то и остались на мне обветшалые одежды, изношенный плащ, дырявые сапоги. Но прорехи приносили только благо. Сквозь них проникал бодрящий холод, обдавал волнами свежести, и остужал необдуманные поступки. Но в то же время ласковое солнце нещадно припекало затылок, порождая пылкие и бездумные стремления. Здесь все было необычно, в этом странном и загадочном месте. Здесь все было не так, как могло бы быть.
Или не было всего этого?
Я поднялся с бревнышка, подошел к краю утеса, глянул по сторонам. Внизу, насколько хватало глаз, простиралась горная страна — царство камня, льда и чистоты. Царство вечности. И вдруг я ощутил, что горы тоже живые. Ведь они тоже имеют форму, и жизнь их тоже определена временем. Другое дело — их время несоизмеримо с человеческим. Но все же и они зарождаются, изменяются и в итоге рушатся, обращаясь в мельчайший песок.
Я смотрел вниз, с головокружительной высоты поднебесного утеса. Там невесомыми призрачными гроздями застыли молочные облака. Там сверкали ледяными шлемами вековечные каменные стражи. Могучие и неприступные, облаченные в хрустальную броню и девственно-белые плащи, они неусыпно хранили святой покой волшебной страны. Они никого не впускали, и в то же время ждали каждого, кто явится к их стопам и бросит им вызов. Они лишь проверяли силы смельчаков. Извечные стражи не впускали слабых. Они впускали лишь того, кого признавали равным. Потому как точно знали — нет никого сильнее их. На миг стало не по себе, когда я вспомнил, как карабкался сюда. Как замерзшие пальцы цеплялись за неприметные выступы, впивались в оледеневшие трещины. Как ноги скользили по наледи и камню, как ветер неистово бесился и пытался сорвать меня со стены и швырнуть в чернеющую бездну. Но я не упал. Потому что я не боялся ни бездны, ни мрака, ни холода. Потому что умел черпать в них силы. А самое главное — я страстно желал взобраться сюда. И готов был жертвовать всем, во имя своего желания.
Но в следующий миг пришло упоение своим безмерным могуществом, своим упорством и силой. Своим изначальным желанием добраться сюда, встретить здесь того, кого я встретил и услышать то, что я здесь услышал. Ведь ничего подобного в другом месте я бы не услышал. И не увидел бы того, что раскрывалось перед глазами. Островерхие макушки выглядывали из набухших облаков, изменчивых, прекрасных и чудесных, как сама жизнь. Исполинские шлема вспыхивали нежно-розовыми отблесками, отвечая солнцу той же добротой и щедростью, что дарило оно им сверху. Я не видел солнца, но чувствовал его. Оно поднималось над макушкой невообразимо высокой горы, что приютила меня этой ночью. Оно спешило взойти в небеса, чтобы оттуда осенить весь мир, отогреть его после холода ночи, и вдохновить его к жизни. Наверное, так любовь вдохновляет поэта. Наверное, так подвиги легендарных героев вдохновляют юнцов. Наверное, так изначальное желание вдохновляет любого Творца…
Я упоительно вздохнул. Свежий высокогорный воздух ворвался в мое сознание потоком небывалой силы. Она наполнила до самых краев. Она оказалась так желанна. Я понял, что оставлять ее без внимания — высшее неуважение к ней. Пребывать в бездействии, значит предавать забвению великую силу Творца, что дарует он нам каждый миг своего существования. Каждый миг, который он ценит превыше вечности. Потому и живет вечно, в то время как наше бытие по сравнению с ним — мгновение. Но именно из мгновений складывается вечность. Потому-то и ценит нас Творец превыше себя…
И я, наконец, понял — мой путь не окончен. Далеко не окончен. Он только начинается. Здесь и сейчас. В этом загадочном и таинственном месте, куда я изначально стремился, совершенно того не подозревая. Всю свою жизнь я ждал этого мига и этой встречи. Этого разговора и этих мыслей. Я жаждал взглянуть на мир с изначальной точки, из которой он зародился. И я осознал, что каждый миг своей жизни мы смотрим на мир из этой точки. Не важно, какова она. Важны мы, как воплощение вечной силы. Мы — те, кто движет жизнь, которая неустанно крутится вокруг нас. И не имеет значения, кто мы: люди, звери, горы, облака, реки, долины, дожди, слова, мысли. Все то, что люди видят, осмысливают и выражают словами. Но еще больше то, о чем они даже не догадываются. Все они — разнообразные формы изначальной вечной силы. Все они — воплощение изначального желания. Каждая из них безгранично ценна, ибо каждая отражает вечность…
Эта мысль наполнила сознание неземным блаженством. Я впервые испытал настоящее безграничное счастье, абсолютное и изначальное. А также понял, что испытывал его каждый миг своего существования. Потому и стало оно вечным. Потому и раньше оно было таковым.
Сколько я простоял так? Не помню. Да и важно ли это там, где время теряет свою власть над желанием. Я мог стоять здесь столько, сколько захочу. За горами возникали бы и обращались в прах империи, реки меняли бы русла, поднимались и опускались бы новые горы. А я бы стоял и стоял.
Хотя, может, так оно и было?
Но как бы то ни было, я развернулся и отошел от края. Всей сутью я ощущал, что я — единственный, кто обладал здесь движением. Ни горы, ни облака, ни ветер — лишь я. Поначалу это пугало, но потом принесло опьяняющее чувство. А также желание двигаться дальше. Желание желать и воплощать свои желания. И я начал с простого — глянул под ноги. Припорошенный костер давно прогорел и остыл. Черные головни с интересом выглядывали из-под снега. Казалось, они тоже гадали — не приснилось ли им все? Я зачем-то поискал глазами Тио. Но ее и след простыл. Кто она? И была ли вообще? Если ее не было, то какой смысл искать ее. Если она была, то тем более нет смысла искать ее. Ведь она оставила меня наедине с моими мыслями. Наедине с застывшим миром. Наедине с вечностью. Значит, в том существовал ее замысел. И она его воплотила.
Неожиданно все мои сомнения развеялись. Я увидел цепочку маленьких следов. Они тянулись от заснеженного костра вверх, по крутому горному склону. Я заинтересованно поднял голову. Мне стало очень интересно узнать, куда может уйти маленькая девочка с неприступного горного утеса? Нить следов огибала каменные выступы, расщелины, трещины. Незримая тонкая нить, такая призрачная и зыбкая, словно надежда. Стоит выпасть снегу, и она исчезнет, растает навсегда, сотрется и обернется чистым листом. Но она не исчезнет из памяти, из моей памяти, где хранится вся моя жизнь и жизни тех, с кем я встречался, делил радости и печали, счастье и горе, любовь и ненависть. Там она будет жить вечно. Там она будет связывать наш мир с другим миром, куда уводили эти крохотные следы.
Я закинул голову еще выше. Следы восходили к самой вершине. Острый ледяной венец лучезарно сиял, словно светился изнутри. Из-за него шло ослепительное сияние. Но я стоял, не смыкая глаз, не в силах оторвать взора от невиданного чуда. Хоть я уже столкнулся со здешними чудесами, но это стало новым ярким проявлением вечности. И я снова впервые в жизни увидал настоящее чудо, которое невозможно ни описать, ни обрисовать. Его нужно увидеть. И я его увидел.
Солнце ли это? Нет, это чудо. Это великая загадка и тайна. Нераскрытая и неисчерпаемая. Это безграничное могущество и сила, плещущая через край. До нас долетают лишь ее малые брызги. Но нам хватает и их, чтобы жить, желать и стремиться к своим желаниям. Каждый из нас стремится к чему-то, что сам определяет для себя, как цель. Как благо. Как счастье. Но изначально толкает ни что иное, как сила вечности, частицу которой мы вобрали в себя на время нашей жизни. Если мы осознаем себя, как самих себя, мы умираем, завершая движение жизни. Но если осознаем себя как часть вечности, то движение не останавливается и форма не исчезает. Они лишь изменяются.
Тогда и мы живем вечно.
И мы живем вечно.
Следы таяли в ослепительном свете. Следы уводили в сияющую неизвестность. Следы хранили память небольших девичьих ножек, что подталкивали хозяйку взбираться все выше и выше, навстречу манящему факелу жизни. Навстречу яркой и непознанной судьбе. Навстречу новым мыслям, обретающим новые формы. Навстречу новому времени и всему тому, что с легкостью она творила.
Ибо в том и есть изначальное желание.