- Я шучу, - успокоил его я. - Очень хорошо вы знаете работу резидентов.
- Так вот, - пропустил он мимо ушей мой "комплимент". - Вы можете жить спокойной жизнью обычного человека, пока в вашей жизни не произойдет какое-то событие, которое приведет к запуску всей программы... Может, какой-то стресс, - пожал он плечами. - Я бы назвал это пусковым фактором.
- Спасибо, - я посмотрел на часы: обеденный перерыв закончился десять минут назад, а я еще не перекусил. = Последний вопрос: может, здесь все же какая-то ошибка?
- Звезды редко ошибаются, - покачал лохматой головой астролог.
- Если редко, то как часто?
- Практически никогда, - вздохнул он сочувственно.
4. Забытые подробности детства мессии
И все же мессия! У меня возникло такое чувство, будто я выиграл в лотерею черный ящик, в котором неизвестно, что лежит: драгоценные каменья или пачки динамита с дымящимся бикфордовым шнуром. Радоваться мне теперь или горевать, плакать или смеяться? А может, плюнуть на все эти гороскопы и спокойно жить прежней жизнью, сделать вид, будто ничего не произошло, и тогда пронесет? Ведь на самом-то деле ничего пока не произошло... Ну, сказали мне, что я призван быть мессией, а что с того?! Одного призвания мало: надо что-то предпринимать, как-то утверждать себя на этом поприще, куда-то пробиваться, кого-то при этом отпихивая. Скучно все это... и лень. Главное, конечно, лень, потому что непонятно, зачем это все надо. Если бы мне предложили стать мессией в 17 лет, меня бы это, может, и заинтересовало, но теперь... Ломатьсложившуюся жизнь - ради чего? Хотя, если разобраться, жизнь не очень-то сложилась, и ломать ее почти не жалко.
Так я размышлял над своей жизнью, лежа в теплой постели под толстым одеялом. Был первый час ночи, но спать совершенно не хотелось: я лежал на спине с открытыми глазами и развлекался тем, что на все лады расписывал собственную никчемность, в тоже время не забывая о своем мессианском призвании и даже чувствуя себя в глубине души новоявленным спасителем человеческого рода. И в этот момент на меня нахлынуло прохладно-мягкой волной и пробежало мурашками по спине от затылка и до копчика ощущение, будто нечто подобное со мной уже было, было, было... Я расслабился и стал вспоминать... и вспомнил!
Теплый день конца лета. Мягкое солнце лениво просвечивает сквозь пыльные листья липовой аллеи. Мне семь лет. Моя тетя послала меня за квасом: я иду по аллее с бидоном в одной руке и с 24 копейками - в другой. У меня хорошее настроение и я мурлычу себе под нос какой-то задушевно-возвышенный мотивчик типа "с чего-о начинается Ро-о-одина?" И вдруг - Они. Их четверо, они сидят на лавочке и соревнуются, кто дальше плюнет харкотиной. Их нельзя обойти, потому что обойти Их - это значит Их заметить, а замечать Их нельзя, это я чувствую каждым квадратным сантиметром своей детской кожи. Нужно спокойно пройти мимо Них, не поворачивая головы, но как мимо Них пройдешь, если Их харкотина летит через всю аллею?
- Эй, пацан! - кричит самый старший из Них, лет одиннадцати, с круглой, как глобус, веснушчатой головой. - Иди сюда.
Что делать? Бежать? Нет, это ниже моего мальчишечьего достоинства.
- Что несешь? - спрашивают Они.
- Бидон.
- С пивом? - смеются Они.
- Пустой, - отвечаю я.
- Деньги есть?
- Нет.
- Не п...и своим ребятам!
- Нету...
- А ну попрыгай!
- Зачем? - спрашиваю я с идиотской улыбкой, отлично понимая, зачем.
- А ну попрыгай! - один из Них, не поднимаясь с лавочки, пинает меня ногой в живот.
Я прыгаю, а они смеются. И мне тоже смешно, потому что я нахожусь в дурацком положении. Я как бы смотрю на себя со стороны и смеюсь над самим собой.
- Как же ты за квасом без денег пошел, мудозвон?
Они бьют меня бидоном по голове, а я не злюсь на них, потому что чувствую моральное превосходство над ними. У них = физическое, а у меня - моральное. Они меня унижают, но я все равно выше, лучше и чище их.
Откуда у меня взялось это чувство превосходства над остальными? Не знаю, как до этого, но в семь лет оно у меня уже точно было. Неужели, это мое врожденное качество? Но если нет, то где и как я его приобрел?
Нужно вернуться к истокам. "День зачатья не помню я точно",прохрипел неоклассик под блатные аккорды. Какое уж там зачатие, если первое мое воспоминание относится к четырем годам. Я очень хорошо помню бархатно-яркие цветы, много цветов, и среди этих цветов лежит божественно-красивое существо с бледно-прозрачным лицом, обрамленным золотыми волосами, в которыхзапуталась пятилистная звездочка сирени. У этого существа, в отличие от многих других, есть имя: его зовут Мама. И вот это существо с таким сладким именем опускают в деревянном ящике в землю. Ящик закапывают, а я плачу, потому что это несправедливо. Почему другие, не такие добрые и даже страшные, существа закапывают мою красивую маму? Зачем?! За что?!
Короче, моя мать умерла на операционном столе. Я слышал, что ей что-то вырезали, и мне даже говорили, что именно, но я тут же это забыл, потому что не хотел знать.
Отца своего я не помню, да и не могу помнить, потому что никогда не видел. Его вообще никто не видел, даже тетка.
"Был какой-то", - сказала она, когда я уже в зрелом возрасте достал ее своими расспросами. Прямо непорочное зачатие вырисовывается!
После смерти матери меня взяла к себе жить ее младшая сестра. Позже я узнал, как это все получилось: на поминках матери была одна уже старенькая и бездетная не очень близкая родственница из Подмосковья, которая пожелала взять меня на воспитание. По каким-то причинам остальные родственники недолюбливали эту "не очень близкую", и это подвинуло мою бедную тетушку на такой безрассудный шаг, как громогласное обещание взять меня под свою опеку. Я говорю "безрассудный", потому что ей тогда было всего 22 года (подумать только, на восемь лет моложе меня нынешнего, совсем еще сопливая девчонка!), и она как раз в то время серьезно задумывалась о замужестве.
Как бы то ни было, я стал жить у тетки. Относилась она ко мне хорошо (когда не нервничала из-за своих женихов), но я ее не любил, потому что по странной детской логике не мог простить внешнего сходства со своей мамой. Про это, может, и не стоило бы вспоминать, если бы мои отношения с тетушкой не были непосредственно связаны с одним значительным эпизодом детства, а именно, с моим пребыванием в интернате для умственно неполноценных детей.
Все началось с пустяка. Мне было восемь лет, и в то время по телевизору часто показывали кинокомедию "Его звали Роберт", в которой лейтмотивом звучала такая дурацкая песенка: "Кто сказал, что дважды два - четыре? Все не так уж просто в этом мире..." Короче, в этой песенке прямо утверждалось, что "дважды два четыре будет пять". Помню, после фильма я несколько дней с утра до ночи распевал эту песенку и про себя и вслух - такая она была привязчивая. И вот когда в школе на уроке арифметики меня спросили, сколько будет дважды два четыре, я, даже не успев подумать, автоматически выпалил, только что не пропел: "Дважды два четыре будет пять!" Все, кроме учителя, засмеялись, а учитель серьезно наморщил лоб и сказал: "Подумай получше". Я прекрасно знал правильный ответ, и мне стало смешно оттого, что учитель придает этому такое большое значение.
- Не смейся, ты не в цирке, - строго сказал учитель. = Подумай хорошенько и скажи, сколько будет дважды два.
- Дважды два четыре...
- Так, - кивнул головой учитель.
- ...будет пять! - вырвалось у меня.
Класс потонул в хохоте, и учитель выставил меня в наказание за дверь. И вот, после этого случая я из какого-то непостижимого детского упрямства стал утверждать, что дважды два будет пять, и только пять.
- Почему не шесть или семь?! - кричал учитель в бешенстве, когда у меня в энный раз ответ на задачку не сходился с правильным.
- А почему четыре? - бубнил я себе под нос, потупив глаза.
- Это же таб-ли-ца у-мно-же-ния!!! - объяснял мне учитель по слогам.
Кончилось все тем, что в конце четверти мою тетю вызвал к себе завуч и предложил на выбор: или меня оставляют на второй год из-за хронического неуспевания по арифметике, или определяют в интернат для умственно отсталых, чтобы мне там "подлечили мозги". У тети в то время как раз только что появился очередной "дядя", а жили мы с ней в одной комнате коммунальной квартиры, поэтому я создавал определенное неудобство для тети-дядиных предбрачных игр. Я, возможно, рассказываю о своей тетке слишком цинично, тем более, после всего того, что она для меня сделала, но по-другому не получается. Так вот, в один прекрасный вечер тетя накормила меня сладким клубничным вареньем и объявила, что через два дня отправляет меня в "зимний санаторий".
Так я и попал в "школу дураков", как тогда говорили, сокращенно - ШД. В первый же день моего пребывания в ШД я узнал от товарищей по палате и по классу, что это никакой не "санаторий", а Саласпилс - детский концлагерь, - но мне еще повезло, потому что концлагерь этот не простой, а образцово-показательный. Теперь-то я понимаю, что мне действительно повезло... Не знаю, конечно, как в других подобных заведениях, но в нашем "Саласпилсе" было просто как в раю: оценок на занятиях не ставили, а после занятий укладывали спать, кормили полдником со сладкими ватрушками, водили кататься на лыжах или учили выпиливать лобзиком и выжигать по дереву (до сих пор не могу забыть пьянящего аромата жженой фанеры) и на ночь читали вслух с продолжением "Волшебника изумрудного города", а по выходным показывали фильмы про "Армию Трясогузки", "Неуловимых мстителей" и других героических детей. А еще помню - сейчас этого наверняка нет - кормили нас как на убой, и мне приходилось прятать недоеденные куски мяса в карман, потому что проверяли, кто сколько съел. (Кажется, у меня ностальгия по сумасшествию застойных времен!). Правда, эта идиллия часто нарушалась приглушенными воплями из отделения для буйных детей, но самих буйных я никогда не видел, потому что все отделения были надежно разделены непроницаемыми перегородками.
Но главное было в том, что в ШД я не чувствовал себя дебилом, потому что никто не обращал внимания на мою арифметическую странность. Все ограничивалось тем, что учителя ласково называли меня "Лобачевским", а приятели - "Пятачком" (от слова "пять"). В общем, чувствовал я там себя вполне спокойно: никто не дразнил меня "недоумком" и не отбирал фантики или еще какие-то детские сокровища. Сейчас я понимаю, чем была обусловлена подобная доброта моих сожителей: все они были озабочены не тем, как с криком "жопу к стенке!" отвесить пинка проходящему по коридору товарищу, а какими-то своими сокровенными, более серьезными, мыслями. У каждого был свой индивидуальный "бзик": один придумывал фантастические истории на одному ему понятном языке, второй - безустанно насвистывал веселые мелодии собственного сочинения, третий - занимался на уроках онанизмом, методично дроча под партой, четвертый = непрерывно рассказывал один бесконечный анекдот и т.д. Всеобщим кумиром был Сережа Пушкин, утверждавший, что знаменитый однофамильный классик - его пра-пра-прадед. Сходства не было никакого, но все ему верили: уж больно хорошие (на наш вкус) он сочинял стихи. Из всех его многочисленных произведений я помню лишь четверостишие из одной его - может, и не совсем его = поэмы:
"На стене висит программа:
срать не меньше килограмма.
Кто насерит целый пуд,
Тому премию дадут..."