Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли
имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли?
и не Твоим ли именем многие чудеса творили?
И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие.
Вода хлынула в зал и сразу поднялась до колен. Буги жутко захохотал:
— У этой бабы все здесь предусмотрено. Так что, Джин, пиши пропало…
Глубина семьдесят пять метров… Ты меня победил, но и сам пойдешь акулам в зубы.
Встретимся в аду, разберемся. Или ты рассчитываешь попасть в рай?»
Вода, бурно клокоча, вливалась в зал. Вот она уже поднялась до груди.
— Никакого ада и рая нет! — крикнул Геннадий. — Все это бредни! "
Раскинув руки и ноги, Ричард Буги лежал в воде на спине и продолжал дико хохотать.
— Нету — и не надо! Нету — и тем лучше!
Красный туман, окутавший все вокруг, незаметно сменился мягким белым свечением. Гай тихонько плыл в нем куда-то, закрыв глаза, не чувствуя ног и рук. Ледяные коготки боли в разбитых губах и ободранном горле растаяли в этом теплом потоке, соскользнули в прошлое.
Как здесь хорошо…
Целую вечность Гай дремал и наслаждался покоем. Потом воспоминание о последних минутах перед забытьем кольнуло сердце, и он вздрогнул в своем белом коконе. Значит, так это бывает? Значит — мертв…
Хриплый стон сорвался с его губ, и тут же вернулся шелестящим эхом.
Куда меня теперь? Ад или рай? Чистилище?
Гай приоткрыл веки и с усилием наклонил голову, но увидел только ту же стерильную, снежно-сахарную белизну. Он лежал на мягчайшем ложе, затянутом белой материей. Подняв руку, он долго смотрел стеклянным взглядом на облегающий тонкий рукав непонятного просторного одеяния все того же белого цвета.
Видимо, все-таки, рай.
Эта мысль не принесла ни радости, ни разочарования.
Гай словно продолжал спать с открытыми глазами. В какой-то момент он осознал, что у белой бесконечности над головой имеется потолок, и довольно низкий. Вслед за этим он сделал еще одно открытие — тут имелись и стены, а значит, он находился в некоем помещении. Все здесь было ослепительно белым… неудивительно, что он не сразу понял, где находится. От потолка бесшумно отделилась белая меланхоличная змея с одним глазом и скользнула к самому лицу Гая.
— Как вы себя чувствуете? — пришел откуда-то голос.
«Как вы себя чувствуете… увствуете… какствуете…» — зашипело эхо.
— Вос-хи-тительно, — прошептал Гай одними губами, — но нем-ного тревож-но.
— Отдыхайте. Я пока распоряжусь насчет завтрака. Вы ведь очень голодны, Гай, — тихий бесцветный голос звучал как бы со всех сторон одновременно, и Гай не мог бы сказать, мужчине он принадлежал или женщине. Змея скользнула в сторону, свернулась кольцом чуть в отдалении — воплощение спокойной, ненавязчивой заботы. Не змея, понял Гай. Камера на гибком проводе.
Он сел на кровати, коснулся голыми ступнями прохладного гладкого пола. После стольких дней блуждания по холмам из пепла и пыли — до чего приятно. Ощупал лицо, шею — царапины и рваные раны исчезли. Выбитые зубы вернулись на место. Невероятно.
Рай. Ты в раю.
Кроме белой мягкой койки в комнате ничего больше не было. Лишь за изголовьем, под полиэтиленовым чехлом неясно проступали очертания идеально круглой, массивной конструкции, уходящей прямо в стену. Гай вздрогнул — вспомнилась Мясорубка. Всё, всё, расслабься, это уже в прошлом…
Бесцветный голос оказался прав: Гай чувствовал дикий голод. Ему стало немного грустно. Вот так живет человек, размышляет о жизни на небесах, мечтает о каком-то сверкающем идеале, о поющих ангелах, о серебряных вратах и прочее, и прочее… а здесь — покой, белизна, невидимый некто предлагает угоститься завтраком. Все так прозаично. Он вновь оглянулся на прикрытую чехлом круглую нишу в стене.
— Лягте, пожалуйста, обратно, — вернулся голос.
Гай подчинился. В то же мгновенье в стене возникла дверь, и койка бесшумно выскользнула через нее в такой же белый коридор.
— Где я? — спросил Гай у потолка.
— В безопасности. Вы что-нибудь помните?
— Помню, я умер…
— Это нормально. Как и журчание в желудке. То и другое мы быстро исправим.
— Но послушайте… — начал Гай и осекся. Плавно движущаяся койка (что-то вроде медицинской каталки, вот что это такое — понял он) выкатилась за поворот и оказалась в коридоре с решетчатыми стеклянными стенами. И сквозь стены лилось яркое утреннее солнце!
— Бог мой, — простонал художник, — солнце… это же солнце!
— Да, вам повезло. Сегодня отличная погода. Вы, конечно, хотите побыть здесь немного, и я не стану возражать.
— Спасибо, о спасибо! — по грани сознания скользнула тень удивленья — невидимый хозяин угадывает все его желанья — но тут же исчезла: конечно же, здесь не может быть иначе. Не до того было Гаю: он окунался в солнечный свет и тепло, без которых жил так долго!
Вскоре бесцветный голос напомнил разомлевшему, постанывающему от наслаждения Гаю о необходимости подкрепиться:
— Нужно придерживаться расписания. Испортите себе желудок.
— Какое это теперь имеет значение? — грустно усмехнулся Гай.
Койка покатилась дальше — в тенистый прохладный проем под округлой аркой розового мрамора. Здесь почувствовалось дыхание сада: в отдушины под потолком просачивался аромат спелых яблок и дурманящее благоухание сочной свежескошенной травы. К ним почему-то примешивался слабый, но явственный запах хлорки. А услышав далекое цвирканье птиц, Гай чуть не засмеялся от счастья, но тут же лицо его посерело от неожиданной мысли.
Чем я заслужил все это? Господи, что я сделал хорошего? Неужто такое счастье мне за то, что отправил в Мясорубку столько ни в чем не повинных людей?
В тишине колеса койки едва слышно скрипели по блестящему изумрудно-зеленому паркету.
Я ведь всех здесь увижу. И тех детей, и Лоллипопа, и… Кати. Простят ли они меня когда-нибудь?
— Гай.
— Да?
— Я накрыл для вас стол не в кабинете, а на веранде. Вы ничего не имеете против завтрака в неофициальной обстановке?
— Ну… что за вопрос. Было бы классно!
— Я рад это слышать, — проинформировал голос, с таким же спокойствием, с каким говорил бы о парламентских выборах в Исландии или способах изготовления рождественских украшений из оберточной бумаги.
Завтрак был восхитительным: бокал холодного молока, хрустящие хлебцы с финским плавленым сыром, свежайшие сладкие булочки, апельсиновый джем. Завидев все это, Гай не удержался от вскрика, и накинулся на еду, как кот на мышиную семью.
Положительно, я в раю.
На веранде царила тень, ветер легонько поигрывал кружевными белыми занавесками. Гай жевал, рассеянно оглядывая комнату: два ряда синих пластмассовых шкафов со стеклянными дверцами, заполненные фарфором и стопками бумаг, приоткрытые окна во всю стену, треугольный циферблат часов с мерно тикающей секундной стрелкой, погасший маленький телевизор, и куда ни кинь взгляд — горшки с комнатными растениями. Зеленые листья и стебли, вьющиеся ползучие и растущие вверх, были повсюду! За всем этим буйством Гай не сразу углядел сидящего за столиком в углу маленького человечка в белом халате, и вздрогнул, когда тот подал голос:
— Приятного аппетита.
Это был тот самый ровный бесстрастный голос, что беседовал с ним на пути сюда — ни мужской, ни женский; и сейчас, вглядевшись в сидящего за столом человечка, Гай не мог бы с уверенностью сказать, видит он перед собой мужчину или женщину. Человеческое существо внимательно смотрело прямо на Гая круглыми далеко посаженными глазками неопределенного светлого оттенка, и само лицо его было по-детски круглым, без единой морщинки или складочки. По абсолютно лысому черепу ползали тени колышущихся на ветру вьюнков. Верхняя губа широкого красногубого рта заметно прикрыла нижнюю, что, по-видимому, должно было означать глубокое участие в судьбе Гая.
— Кто вы? — с трудом проглотив кусок хлеба, спросил молодой человек.
— Мое имя Ягелло, — отрекомендовалось существо, — вы кушайте, кушайте. Дела потом. Рад сообщить, что выглядите вы превосходно. Как ваше самочувствие теперь?
— Отлично, спасибо, — вытирая губы, сказал Гай, — давненько так не ел.
— Пожалуйста, — поклонилось Ягелло, — не скрою, мне приятно слышать, что вам понравилось приготовленное мной угощение.
— Спасибо, спасибо большое, — Гай старательно изобразил улыбку.
— Гай, вы крепкий мужчина.
— Есть такое.
— Не только физически крепкий, но и морально, и это очень важно.
— Вы преувеличиваете.
— Нет-нет, я знаю о чем говорю. Итак, вы способны выдержать многое.
— Смотря о чем идет речь, — улыбка Гая немного увяла.
Из-под синего шкафа с бумагами выставил усы большой рыжий таракан, огляделся, стремительным гоночным болидом пересек комнату, и исчез под тумбочкой.
Никакой здесь не рай, — вдруг мелькнуло у Гая, — Господи, куда я попал?
— Не всем удается держать себя в руках во время этого, — бесстрастно сообщило Ягелло, — поэтому обычно я устраиваю своим гостям эту маленькую процедуру, а уже потом кормлю их завтраком — может и вывернуть желудок. Но в вашем случае я надеюсь, эти предосторожности излишни.
Гай быстро оглянулся. За спиной сверкал зеленым паркетом коридор.
— Не советую бегать, — сказало Ягелло, — это не в ваших интересах. Сделайте, пожалуйста, четыре шага по направлению к моему столу.
После минутного раздумья Гай повиновался. Сердце его колотилось, как кролик в силке.
Это расплата. За все, что мы творили с Виком, и за то, что я сделал с ним потом.
— Что вам от меня надо? Где я?
— Сейчас вспомните. Все внимание вот сюда.
На пустом столе перед Ягелло лежал кусочек картона. Человечек в белом халате вытянул маленькую алебастровую руку с точеными ноготками и двумя пальцами перевернул его.
Фотография. Рыжеволосая маленькая женщина с темными кругами под глазами. У нее на руках — худенький мальчик лет четырех, он сосредоточенно смотрит куда-то в сторону. Уголки губ женщины опущены, под ними крошечные морщинки; в красивых карих глазах — предложение фотографу поскорее закончить и оставить ее, наконец, в покое. Так выглядят домохозяйки, случайно ставшие свидетелями убийства и попавшие под прицел телекамер.
В этих капризно поджатых губах, в водопаде апельсиновых волос на плечах, в отсутствующем взгляде мальчика Гай увидел нечто огромное, необъятное, какую-то позабытую Вселенную из прошлой жизни; в тот же миг словно чудовищный прожектор осветил его мозг. Внезапно Гай понял — все это время он носил в сердце тяжелый ледяной гвоздь, носил, не чувствуя его, и только сейчас этот гвоздь выпал.
Воздух вышел из его легких. Пол качнулся под ногами.
— Спокойно, спокойно, мой друг, — долетел издалека голос Ягелло.
Гая повело. Он вцепился рукой в какие-то ягелловы лианы. Мягкие, но сильные руки подхватили его и опустили на забытую у дверей койку.
— Ну же, ну же. — Подбадривало Ягелло, — неужели я ошибся в вас?
В ответ Гай перегнулся через край кровати, и с надрывным стоном извергнул на пол только что съеденный завтрак.
— Гай.
— Да…
— Выпейте воды… вот так, молодец…
— Спасибо.
— Вы все вспомнили?
— Как видите…
— Тем не менее, я обязан вам напомнить об одной вещи. Узнаете, этот документ?
Гай сжал трясущимися влажными пальцами протянутый листок.
ГЕНЕРАЛЬНАЯ РАСПИСКА
Сим я, Гай Маркус Каслер, 1992 года рождения, проживающий в Кельне, федеральная земля Северный Рейн — Вестфалия, находясь в трезвом уме и твердой памяти, подтверждаю свое согласие на прохождение двухмесячного курса интенсивного лечения в уголовной тюрьме «Шварцштайнен» города Кельн — в качестве альтернативного наказания за указанные магистрат-судьей Марией Энделе в приговоре по моему делу DRZ887/sb неоднократные случаи грубого обращения с моей бывшей женой Стефанией Клинсманн и моим сыном Томасом Каслером. Оплату государственной пошлины в размере 342,44 евро подтверждаю. Данная Генеральная расписка является также подтверждением моего отказа уплатить установленный судом штраф в размере 70 600 евро — по причине отсутствия у меня такой суммы. Претензий к порядку ведения следствия и судебного разбирательства не имею. От предложенного полиса государственного страхования жизни и здоровья отказываюсь.
Г.Каслер, 3 августа 2015 года, 10.20 а.м.
А ниже, крупный оттиск синими чернилами:
«Замена уплаты штрафа альтернативным наказанием утверждена. Уголовный комиссар округа Кенигсплатц — Гессен, майор Эрвин Хубер. Магистрат-судья Мария Энделе. 04 августа 2015 года, 09:35 а. м»
И в самом низу листа, размашистым почерком врача:
«Физические и психические противопоказания интенсивному лечению в уголовной тюрьме отсутствуют. Обер-психиатр кельнского медицинского центра Св. Урсулы Керстин Бекштайн. 04 августа 2015 года Р.Х., 11:58 а.м.»
— Теперь все будет хорошо, Гай. Вам вернут первую степень гражданских прав, без проблем получите работу… Представьте себе — все, кто там побывал, сначала реагируют как вы, но в итоге приходят в себя, и знаете, какая мысль помогает им начать путь к новой жизни? Они говорят себе: ну что же, это было ужасно, и я попал в тюрьму за скверные поступки, но все теперь позади. Эта страница перевернута. Пусть даже за ней остался значительный кусок жизни, однако лучшая часть еще ждёт за другим поворотом. Вы только не злитесь на меня, Гай, но я считаю — интенсивное лечение куда полезнее и гуманнее обыкновенного тюремного заключения. Человек — не робот, нельзя влезть отверткой к нему в голову (простите за грубую аналогию, конечно, никто давно уже не лазит в головы к роботам с отвертками), так вот — нельзя залезть в голову человеку и переделать там все так, чтобы он вдруг стал достойным членом демократического общества и прекратил причинять боль ближним. Но можно заставить его взглянуть на свои действия как бы со стороны.
После того, как я показал вам фотографию бывшей жены, ваша память должна была вернуться полностью (такую установку вы получили при погружении в гипнотический транс); я думаю, вы уже сопоставили факты и поняли, что с вами произошло. Если говорить максимально упрощенно — последние два месяца вы провели во сне. Сильная сторона программы интенсивного лечения как раз в том, что она опирается на свойство человеческого восприятия сновидений: даже глядя сон в десятый или пятидесятый раз, исследуемый верит, что этот сон — часть реальности. Гай, и Апокалипсис, и этот зыбкий жутковатый мир были только декорацией, созданной компьютером. Но сама по себе безрадостная картинка никогда не внушила бы вам или другим заключенным ничего полезного. Ну, посмотрели еще одно кино про конец света, мало ли их штампуют в Голливуде. Наши врачи поступают умнее. Мало налить в стеклянный ящик воды и кинуть на дно пару камней, нужно запустить туда рыб — только тогда это будет аквариум.
Та виртуальная реальность, в которой вы пребывали до сегодняшнего дня — результат коллективной работы многих разумов. Разумов заключенных. Все они прошли обработку сильнейшими гипнотическими средствами, почти полностью лишены личностных воспоминаний и погружены в глубочайший сон. Все верят в наступивший конец света и ежедневно видят последствия Божьего гнева. И все они живут совершенно иной жизнью, нежели в повседневности! Как меняются люди, вы бы знали… взять хотя бы того красавца, что представился вам как Дуб Лоллипоп. Уж извините, я просматривал ваши записи ваших приключений — по долгу, службы, разумеется; наши технологии это позволяют. Так вот, этот миляга Лоллипоп «доматывал» уже третий срок за превышение необходимой обороны. Он буквально исполосовал ножом какого-то забулдыгу на автостоянке, пытавшегося украсть у него магнитолу. Настоящее имя Лоллипопа — Хорст Малин, 38 лет, был подключен к Системе из фрайбургской уголовной тюрьмы уже более четырех лет. Представляете — четыре года там, да еще в таком виде! После бурной встречи с вами Малина условно-досрочно освободили — спецкомиссия во Фрайбурге решила, что он уже достаточно наказан. Вы бы видели его в жизни — настоящий псих! Но — как только попадает в Систему, моментально преображается: из угрюмого мстительного субъекта с манией преследования, коллекционера гей-порнографии и поклонника Гитлера он превращается в добрейшего, общительного и, в сущности, абсолютно безопасного для социума типа. Выходит на свободу, и все по новой. Очень тяжелый случай. Если выкинет что-нибудь снова — останется в тюрьме навсегда. В обычной, с каменными стенами и жестокой охраной.
Гораздо чаще повторное лечение не требуется. Уверен, Гай, у вас именно такой случай. Вы и в ходе лечения проявили положительную динамику — начать с того, что сохранили себя, как личность, не подменяя ее бредовым порождением фантазии. Мы предпочитаем не наказывать, заключая преступников в тесные камеры, где им легче обмениваться опытом, но — корректировать индивидуальные поведенческие императивы, лежащие на самом дне психики. И тут срабатывает мощное оружие, коим не пользовалась еще ни одна пенитенциарная система мира — культурно-религиозные архетипы цивилизованного европейца. Впрочем, вы сами все видели, и, думаю, сделали выводы.
Ваше преступление (напомню — теперь вина за него снята, вы чисты перед обществом) — немотивированное насилие, грубое обращение с вашими домашними, далеко не самое страшное, по сравнению с тем, за что попадают в Систему, и я считаю — вы полностью излечены…
— Насилие? — Гай прервал Ягелло горьким смехом, — грубое обращение? Что еще придумаете?
Он закашлялся, прикрыл усталые глаза от яркого света. Ягелло смиренно сложило руки перед собой и смотрело в одну точку, словно зная, что Гай сейчас скажет.
— Всю эту ерунду Стеф сочинила, чтобы получить развод и мои деньги. И синяки себе сама поставила. Я бы и пальцем её не тронул, не говоря уже о ребенке!
— Мне приходилось заглядывать в ваше дело, — вздохнуло Ягелло, — я знаю, что вы считаете себя невиновным. Но для нас священно решение суда.
— Господи, какая дурость все это. Я-то думал — отсижу два месяца на нарах, и все претензии ко мне сняты. Знать бы, чем вы тут занимаетесь — в жизни бы не согласился на это «лечение».
— Но суд…
— К черту ваш суд!
— Понимаю вас, — Ягелло терпеливо приопустило полукружья фарфоровых век, — многие говорят так. Возмущаются. Но рассудите здраво. Если мы откажемся исполнять решения суда — основы гражданского общества, его краеугольного камня, решения которого обязательны даже для президента и Бундестага — мы все с нашей просвещенной демократией окажемся на дереве, и в одной руке у нас будет банан, а в другой — корявая суковатая дубина.
Гай устало откинулся на подушке.
— Кстати, Гай, согласно пункту 24 Федерального «Закона о тюрьмах» от 12 декабря 2013 года, все сведения о программах лечения и любых событиях, имевшие место в виртуальном пространстве Системы, находятся в открытом доступе на нашем сайте. Если бы вы интересовались, могли бы и ознакомиться заранее.
Гай только усмехнулся. До того ли ему было тогда?
— И что же, — сказал он, помолчав, — все эти люди, детишки, женщины… плоды моего воображения?
— Приятно, что вам интересно это, Гай, — слегка оживилось Ягелло, — что ж, конечно нет! Процесс выглядит так. Ваше сознание, а если говорить точнее — подсознание впервые играет активную роль сразу же после чистки памяти, в момент погружения в гипноз. Есть несколько вариантов загрузки декораций (мы называем их интерфейсом), и ваш мозг, получив первичный импульс, выбирает ту версию постапокалиптической реальности, что больше соответствует вашему характеру. Вы общительный — и встретили много людей, вы впечатлительный, экзальтированный — и пережили множество напряженных ситуаций. Окажись на вашем месте, скажем, пожилая женщина, она могла бы провести срок заключения в увядшем кладбищенском саду; будь вместо вас угрюмый моряк — проплавал бы эти два месяца в лодке по волнам бесконечного холодного океана, пребывая в уверенности, что весь мир погрузился на дно. Здесь, в этом здании почти сотня заключенных, и порой их лечение так интересно наблюдать! Затем, на втором этапе, программа Системы подстраивается под ваше восприятие реальности. Она направляет вас, сводит с разными людьми — с фантомами и настоящими, другими заключенными — и уже тут мы смотрим, как вы себя будете вести. Большинство встреченных вами людей — лишь часть программы. Почти все население Содома тоже фантомы программы. Но и настоящих людей там немало, и ведут они себя очень по-разному.
— Что-то я ничего не понимаю. Все эти разговоры о Боге, о грехе… ведь получается — я убийца! Вы же видели, что я сделал?
— Видели, — ласково кивнуло Ягелло.
— И утверждаете, что я перевоспитался?
— Гай, — голос Ягелло стал проникновенным и глубоким, Гаю даже показалось, что его собеседника (или собеседницу) немного приподняло над столом, — поверьте: вы все сделали правильно. Вы выздоровели.
Гай глубоко задумался. Внезапно вся эта жестокая игра в смерть показалась ему не такой уж глупой и бессмысленной. Он, покусывая ноготь, смотрел в пол, а в это время Ягелло подняло из-под стола внушительных размеров пластиковую лейку и двинулось вдоль подоконника, поливая цветы. Прозрачные капли растекались по черной земле в горшках, медленно впитывались в землю, уходили к корням растений. Гай вспомнил, как он «поливал» отломанную ветку Лоллипопа (Хорст Малин — вот как его звали на самом деле), и невольно содрогнулся.
— Значит, говорите, вся информация открытая? — спросил он.
— Согласитесь, это разумно, — полив цветы, Ягелло снова село за стол, — ни один правозащитник не скажет, что мы занимаемся какими-то темными делами.
— Вик. Кто это такой, можете рассказать?
— Виктор Крисс, 59 лет, президент транснациональной корпорации «Ситэк», владелец сети супермаркетов «Dills», осужден за убийство американской супружеской четы в Милане по религиозным мотивам одиннадцать лет назад. — Ягелло словно знало наперед все вопросы Гая и отвечало, никуда не заглядывая — ровным, почти скучным голосом. — Любопытный случай. Отсидев десятилетний срок и полностью раскаявшись, он, однако, попросил вернуть его в тюрьму.
— Зачем?
— Это против правил, но он предложил правительству такую сумму, что ему предоставили право находиться в Системе пожизненно.
— Зачем?!
— Кстати, устройства, которые вы знали под названием Мясорубки — его идея. Оказалась популярной и бродит по Системе под разными именами. Повезло вам повстречать яркую личность.
— Господи, зачем он вернулся туда?!
— Ну вернулся и вернулся, что вы так кричите. Ему больше нравилось в тюрьме, чем на свободе, — пожало плечами Ягелло. — И уж если говорить откровенно — управление тюрем считало его присутствие в Системе… вполне уместным.
— Значит, никакой он не священник?
— Крисс был религиознее многих святых отцов. И вы могли бы уже сами понять — кем человек считает себя в Системе — зависит только от степени буйности его воображения.
— Почему вы сказали «был»?
— А вы сами не догадываетесь?
Да что ты такое, подумал вдруг Гай, что за тварь бесчувственная, бессердечная, расселся тут среди цветочков, и рассуждаешь так, будто речь идет о каком-то скверном фильме, а не о живых людях? Они там страдают и умирают по-настоящему — раз за разом, год за годом в этой пепельной бездне, среди порождений воспаленной, горячечной фантазии? Боже мой (Гай отер холодный пот), как Ты терпишь это? Будь проклято это место! Будь проклята эта бесполая, лишенная эмоций кукла! Он сделал над собой усилие и заставил руки не дрожать. Вопрос давно вертелся у него на языке, и Гай, внутренне похолодев, выпустил его на волю:
— А Кати?
— Катрин Могобе, 20 лет, — не моргнув глазом, выдало Ягелло, — осуждена за занятие проституцией, проходила курс принудительного лечения в уголовной тюрьме Гамбурга. Освобождена сегодня утром.
— Проституцией… но вы же видели… вы же знаете, что она не виновата, ее заставили!
— Гай, это не в моей компетенции.
— Я хотел бы… поговорить с ней. Это возможно?
— Не обладаю такой информацией.
— Вот что… К дьяволу вашу больницу… Когда я могу уйти отсюда?
— Когда пожелаете.
— Желаю сейчас.
— Я принесу вашу одежду и документы.
Пока Гай натягивал штаны и рубаху, Ягелло вновь подхватило с полу лейку и поплыло вдоль подоконника. Вода из носика лейки стекала в горшки, переливалась через край, капала на пол. Да в уме ли вы, хотел сказать Гай, вы же только что их поливали — но промолчал. Он думал о лежащих за стеной десятках людей, неподвижных, словно растения, оставленных всем миром во власти этого чудака.
— Ягелло, последний вопрос.
— Пожалуйста, — оно даже не повернулось к Гаю.
— Вы мужчина или женщина?
— Я робот.
— Черт возьми…
— Думаете, настоящий человек наймется на эту работу?
Желтая кабина фуникулера, тихонько поскрипывая, скользила вниз над холмом. Гай — единственный пассажир на сотню повисших на ржавой нитке грязно-лимонных кабинок, покачивался на жестком сиденье, щурясь от яркого осеннего солнца. Пахло прохладной сыростью. На гудящий вдалеке муравейник Кельна спускался вечер.
Проплывающие внизу деревья приблизились. Внезапно золотистый, шуршащий на легком ветру клен оказался совсем близко, и Гай, поддавшись внезапному порыву, провел рукой по влажным холодным листьям. Он наконец приходил в себя.
«Господи, благодарю Тебя за эту красоту, мысленно проговорил он. Спасибо Тебе, за то, что и в самом деле не спалил мир за его бесчисленные добрые грехи».
Он в последний раз оглянулся на бело-голубое плоское здание без окон, оставшееся на вершине холма и пробормотал проклятие.
Тот, кто увидел бы сейчас Гая, мог бы подумать: вот человек, вышедший из тяжелого, многодневного запоя. Его каштановые волосы были растрепаны. Запавшие щеки покрывала короткая жесткая щетина, а черные глаза с недоверием поглядывали по сторонам. И все-таки под этой личиной усталого люмпена Гай почти ликовал.
Он найдет её. Гамбург — огромный сумасшедший город, но разыскать в нем такую приметную девушку будет не так уж трудно. Вся эта боль, кровь, грязь, даже смерть в конце — все было не зря. Всегерманская тюремная Система с десятками тысяч соединенных в сеть разумов, с ее чудовищными Мясорубками, демонами и безумными проповедниками — отвратительна, но Гай считал, что ему повезло. Покачиваясь в сыром воздухе в небе над Кельном, он хотел Кати. Прав ли был Вик тогда, говоря, что Гай не может любить её? Гай не думал об этом. Он только хотел быть рядом с ней. И найдет ее, во что бы то ни стало.
Кабина фуникулера проплыла над оживленным восьмиполосным шоссе, Гай подавил дурацкое желание перегнуться через борт и плюнуть в мельтешение машин.
Как хорошо, что вся информация в свободном доступе, подумал он. Можешь потом найти человека, и пообщаться с ним в реальном мире.
Крошечная вертлявая трясогузка спикировала на кресло напротив Гая, с любопытством посмотрела на него по очереди обоими глазами; шурша коготками прошлась по кожаному сиденью и упорхнула в голубую высь. Все это время затаивший дыхание Гай, глупо улыбаясь, следил за птицей.
Фуникулер, скрипнув, остановился. Девушка-контролер в строгом фиолетовом костюме скользнула взглядом по бумагам Гая и коротко кивнула.
Кати, Кати, когда я подойду к тебе и возьму тебя за руку, весь мир вокруг изменится. Тебе больше не нужно будет скрываться. Теперь я — свободный человек, и ты тоже будешь свободна. Страшная судьба свела нас вместе, но конец будет хорошим. Ох, только прости меня за то, что я сделал с тобой. Ты же простишь, верно? Ты не можешь не простить!
Гай, с удовольствием ступая по ровному асфальтовому тротуару, вразвалку поднялся по Берлинерштрассе и вышел на старую площадь Кенигсплатц. Здесь, на средневековых улочках Кельна, прошло его детство. Здесь он учился, рос, здесь встретил Стефани и сделал ей предложение; здесь узнал, что она ему изменяет. Гай пошарил в карманах, извлек горстку мелочи и направился к кафе под открытым небом.
— Чашку латтэ, будьте добры.
Настоящий ароматный кофе, черт возьми, как ты прекрасен! Гай благодарно кивнул толстухе-официантке, откинулся в плетеном кресле, неторопливо заскользил взглядом по площади. Вот старик в очках и потертой шляпе с белым пером внимательно читает Handelsblatt. Рядом с ним на столике початая кружка темного пива. А вон там — у маленького фонтана — влюбленная парочка, у их ног суетятся голуби. Девушка, светловолосая эффектная красотка в джинсах и майке с надписью «Я делаю это только по любви» (добрый грех, добрый грех — шевельнулось в глубине сознания), не прерывая беседы со своим молодым человеком, крошит голубям багет. Троица ребятишек в черно-желто-красных шарфиках национальной сборной со смехом гоняет по брусчатке мяч. Скоро зажгутся старинные фонари на столбах, и стайки улыбающихся туристов будут виться вокруг них со своими видеокамерами, как мотыльки.
Внезапно Гай понял, что ничего этого нет. Мир потускнел. Темнеющие вокруг площади дома превратились в черные пепельные холмы. Небо затянула серая хмарь.
Гай сдавленно вскрикнул.
Нет средневековых улочек, нет тихой маленькой Кенигсплатц — это только видение, сон, оживший ненадолго мираж на руинах мира.
Черный вихрь взвил с десяток карликовых пепельных смерчей под ногами.
Далеко-далеко, на дне черной котловины, вздымая облачка пыли, медленно двигался вперед маленький караван торговцев детьми.
— С вами все в порядке?
Доброе толстое лицо официантки склонилось над Гаем.
Он пришел в себя.
— П-простите, задремал, наверное…
Кенигсплатц была на месте. Старик в шляпе, влюбленная парочка, голуби, малышня с мячиком — все здесь. Гос-по-ди. Гай подавил приступ тошноты.
— Принести воды?
— Д-да, если не трудно…
Дома все было, как раньше. Не зажигая света, Гай прошелся по гулким пустым комнатам, оглядел пыльные углы. Почти всю мебель забрала Стеф. Ну и Бог с ней. Он проверил ящик письменного стола — кредитки лежали там, где Гай их оставил — в старой рождественской открытке. Опустившись на диванчик в гостиной, Гай вытянул гудящие после короткой прогулки ноги (мышцы отвыкли работать). И незаметно соскользнул в дрему.
Всю ночь ему снилась Кати.
Гай вскочил на ноги едва первые солнечные лучи проникли в комнату.
— Выспишься в поезде, брат, — намыливая щеки у зеркала в ванной, сказал он своему отражению.
Он замурлыкал под нос какую-то песенку без слов, легкую и радостную, как это ясное утро в начале октября, когда Бог, расщедрившись, вдруг дарит прекрасный и теплый кусочек лета; и Гая вдруг охватило трепетное предчувствие счастья. Все будет хорошо, нет — великолепно, и вдобавок легко и без ненужных затей. Он пешком прогуляется до Главного вокзала, сядет на рейс до Гамбурга, и весь день будет подставлять лицо свежему ветру. На закате он уже будет с Кати. Без малейшего волнения Гай представил беседы с сутенерами и полицией: обещания и угрозы, ложь и мольбы — он на все готов. Он вытащит Кати оттуда. Её только что освободили из тюрьмы, в полицай-комиссариате обязательно найдутся ее координаты!
— Господи, спасибо, — прошептал Гай огненному шару над горизонтом.
Он тщательно запер дверь, сбежал вниз по лестнице и, продолжая мурлыкать, почти вприпрыжку направился в сторону вокзала. Над городом плыл далекий серебристый перезвон церковного колокола. Воробьи в облетающей липе у подъезда встретили художника оглушительным чириканьем, и Гай тихо рассмеялся в ответ. Если бы Гай оглянулся, он заметил бы, как из припаркованного напротив его подъезда голубого BMW тенью выскользнул невысокий мужчина в шляпе и сером плаще и, сохраняя дистанцию, двинулся следом.
Но Гай не оглядывался назад. Он дотопал до банкомата на углу Регентштрассе и Баден-Вюртембергштрассе и, ловко орудуя кредиткой, наполнил свои карманы девятью хрустящими сотнями. В этот момент человечек в сером сделал первую попытку приблизиться к Гаю — он быстро подошел к нему со спины, но отпрянул, заметив на стене багровый глазок видеокамеры.
Город просыпался. По улице с шуршанием прокатывались редкие машины. Толстый носатый турок с золотой цепью на шее открывал магазинчик, гремя стальными жалюзи. Гай терпеливо дождался, пока тот откроется, купил шоколадный батончик и банку «Пепси», и, не сходя с места, одним глотком её опорожнил. Никакого вина, в жизни больше никакого вина, распевал он про себя, глотая сладкую, обжигающую горло воду. В задницу вино! Серый плащ вынужден был обогнать Гая. Он остановился у светофора, делая вид, что разглядывает лоток с газетами.
Носатый турок, видя, что Гай не уходит, живо раскладывал на прилавке товар: дешевые копроновые носки, футболки с фотографиями кинозвезд, мухобойки, календарики с голыми девушками, набор цветных карандашей, фарфоровая статуэтка, изображающая пуделя на охоте с надписью BEST IN SHOW, ситечко для заварочного чайника, старинные настольные часы… Среди этого барахла Гай вдруг заметил нечто особенное. Между рамкой для фотографий и брелком в форме сердца лежало бронзовое распятие.
До попадания в тюрьму Гай не был религиозен. В раннем детстве мама изредка водила его в католическую церковь и научила нескольким коротким молитвам. Начав бриться и пить крепкие напитки, юноша выбросил мамины наставления из головы, но порой, когда приходилось туго, его губы сами беззвучно шептали слова этих коротеньких молитв.
Тюрьма изменила Гая.
Он бережно взял тяжелое бронзовое распятие и поднес близко к глазам. Распятие было длиной в ладонь, потускневшее почти до черноты, явно старинное. Страдающее лицо Христа, его впалая грудь и сведенные вместе колени отливали красно-золотистым блеском, отполированные руками прежних владельцев.
Словно загипнотизированный, Гай извлек из кармана первую попавшуюся бумажку (сотню), уронил в кучу хлама на прилавке, и побрел прочь.
Турок радостно сверкнул золотыми зубами и спрятал деньги.
Когда Гай подошел к светофору, по дороге мимо него с шумом пронесся оранжевый ремонтный грузовик, и художник пришел в себя. Он вздрогнул и смущенно огляделся. Никто не смотрел на него. За исключением зевающего продавца журналов и невысокого мужчины в сером плаще, с интересом изучающего позавчерашний номер Deutsche Zeitung, рядом никого не было. Гай спрятал тяжелое распятие в карман и быстро пошел через дорогу к площади.
Мужчина в сером тут же потерял всякий интерес к журналам, и, не выходя из длинной утренней тени старинных домов, двинулся следом за Гаем.
А тот уже замер перед вечно взмывающей в небо, покрытой целым полком статуй громадой Кельнского собора. Это величественное здание — апофеоз готики, главный архитектурный проект Средневековья и Нового времени Европы — словно боевой трехпалубник из «Звездных войн» поднималось над городом, всасывалось в иные слои реальности; оно будто бы уходило в гиперпространственный скачок, оставляя Кельн и всю старушку Германию самих по себе. Вот ты, ковчег благости, прошептал Гай, любовно ощупывая взглядом знакомые с детства колючки, бастионы и арки. Тени двух остроконечных шпилей упали на брусчатку, заключили молодого художника в клешни. Как ты прекрасен, как ты прекрасен, как прекрасен, лепетал Гай, потно сжимая в кармане тяжелый бронзовый крест, и в ту секунду поклялся, что вернется на это место, и будет рисовать и рисовать Ковчег Благости, как Клод Моне раз за разом возвращался с мольбертом к Руанскому собору. А черно-зеленая двухсвечная ракета продолжала полет, странным образом оставаясь на месте, колеблясь в рассветном зареве, будто мираж; и вот уже статуи на стенах храма неуловимо задвигались, они поворачивали головы вниз, тихо обмениваясь мнениями о застывшем у их ног юноше. Святая Урсула с улыбкой протянула к Гаю изящную руку, словно благословляя на дальнюю дорогу. Гай с достоинством поклонился женщине и поцеловал свои пальцы, сложенные для крестного знамения. Сам Господь, измученный, но грозный на Его кресте, кивнул Гаю увенчанной тернием головой.
— Спасибо Тебе, за этот лучик надежды в бесконечной ночи моего страдания, — громко сказал Гай. Двое или трое прохожих повернули в его сторону головы, но тут же поспешили дальше — здесь привыкли к чудачествам туристов, — Спасибо Тебе… за то, что пока не сжег наш мир. Раз есть на то Твоя воля, пусть так и будет, но, пожалуйста, попозже. Лет через тридцать. А лучше пятьдесят.
И, вспоминая запах кожи Кати, Гай зашагал через площадь к Главному вокзалу. Здесь было людно. Отстояв небольшую очередь в кассу, Гай с улыбкой протянул кредитку маленькой беловолосой кассирше в нежно-розовом мундире и произнес заветные слова:
— Фройляйн, Гамбург, пожалуйста, ближайший рейс.
Девушка в ответ сложила губки строгим алым бантиком и сообщила: через два часа идет скорый до Оденсе с остановкой в Гамбурге, но места остались только в бизнес-классе, и один билет обойдется господину в…
— Давайте!
Гай нежно сжал в ладонях хрустящий серебряно-черный билет и побрел к перрону (серый плащ, стоявший в конце очереди, оставил свое место и скользнул следом за ним). Конечно же, поезда на перроне еще не было. Париж, Вена, Прага, Амстердам, Белград — бежал глазами по электронным табло Гай, — Дрезден, Берн, Мюнхен, Афины, Стамбул! Так много городов, пунктов назначения, и среди них нет единственного, но нужно потерпеть, осталось немного… совсем чуть-чуть. Сейчас 8:02, поезд отправится в 9:51. Гай поднес к лицу билет и с наслаждением вдохнул свежий запах чернил и типографской краски. Кати, Кати, Кати, — беззвучно пели его губы.
Засунув руки в карманы, он прошелся вдоль перрона, разглядывая титанические решетчатые своды вокзала; нервно повертел в уме идею завтрака и отверг ее; купил в автомате газету, пролистал, не понял ни слова и бросил на скамейку.
Кати!
Гай бросил взгляд на часы — 8:12. Боже, время совсем умерло!
Он нашел в стене вокзала черный провал общественной уборной и канул в нем. В мужском туалете было пусто. Здесь царила гулкая хлорированная прохлада, и длинный ряд белоснежных писсуаров блестел в парадном строю напротив белых же отдельных кабинок.
Гай зашел в одну из кабинок, расстегнул ремень, вжикнул молнией ширинки, и вновь глянул на часы — 8:13. В тот момент, когда струя его мочи с плеском ударилась о внутренность бачка, нечто очень холодное и острое коснулось горла Гая.
— Привет, говно, — весело зашептал голос под ухом, — куда-то собрался съездить? Не вздумай заорать — ссы тихо, если не хочешь, чтобы я провел небольшую операцию на твоих голосовых связках.
— Кхакх…
— Заткни пасть, я сказал! Третий раз повторять не буду.
Ладони Гая моментально взмокли. Струя мочи вырвалась из бачка, заплясала по бурому кафелю, и Гай еще успел подумать: наверняка забрызгал ботинки, когда острый конец лезвия пополз по тонкой коже его шеи, оставляя тонкую розовую борозду.
— Стой! — прохрипел Гай, — стой-стой-стой, подожди, давай потолкуем!
— Все так говорят, — рассмеялся голос и тут Гай понял, что уже слышал его раньше, — вот поверишь — все, почувствовав у горла нож, пытаются заговорить зубы в надежде на какое-то чудо. Только в этой жизни чудес не бывает, красавчик.
Невероятным усилием воли Гаю удалось вернуть течение мочи в нужном направлении, и струя вновь зажурчала в бачок. Тем временем Гай попытался осторожно оглянуться. Нападавший не препятствовал. Скосив до предела глаза, Гай увидел перед собой грязный рукав серого плаща, а над ним — вытянутое морщинистое лицо с горбатым носом, увенчанным бородавкой, кустистые брови и маленькие злые глаза-угольки.
— О, дерьмо, о чертово дерьмо, — простонал Гай, и струя мочи вновь вырвалась на свободу, — только не это, пожалуйста, Господи!
— Узнал, узнал, гаденыш, — удовлетворенно просипел Дуб Лоллипоп. В нос Гаю ударил густой смрад гнилых зубов и больного желудка.
Хорст Малин, его настоящее имя Хорст Малин. Третий срок за превышение необходимой обороны…поклонник Гитлера…
— Что тебе надо, Малин? Деньги? У меня немного, но ты бери, — сказал Гай, с ужасом понимая, что тому нужно нечто совсем другое.
— Деньги свои можешь засунуть себе в…
— Слушай, дружище…
— Я тебе не дружище, козел. Ну что, скажи мне, скажи, каково это — стоять беззащитным и ждать смерти? Скажи мне, скажи!
— Черт, это погано, однако ж я…
— Ты не делай вид, что в башке твоей ничего не осталось. Все, кто ходит в Систему, отлично помнят свои проделки. Жаль, жаль, дружка твоего пощекотать ножичком не удалось. Сдох сам, сдох сам. А теперь — замолкни-ка.
Кто-то вошел в туалет, и посвистывая, направился к писсуарам. Лезвие ножа еще сильнее вжалось в горло и Гай начал задыхаться.
— Молчи, молчи, красавчик…
Это казалось невозможным, но струя мочи Гая, забившая в самом начале их разговора, все еще не иссякла. Она стала заметно тоньше, но продолжала журчать в бачке и разбрызгивать янтарные капли по стенам кабинки.
Человек у писсуаров помочился оперативно, и в завершение своего труда звучно пустил ветры. Крикнуть? — мелькнуло у Гая. — Попытаться ударить локтем? Ногой в пах? Он с шумом глотнул воздуха, и лезвие ножа едва не проткнуло горло.
— Ты что-то не нравишься мне, молодой человек, — с яростью прошипел Малин, когда шаги любителя пустить ветры стихли вдали, — ты что-то дергаешься, опасно дергаешься. Придется, наверное, убить тебя прямо сейчас, а? Что?!
— Н-не надо, пожалуйста…
Гай медленно опускал правую руку к карману, где лежало тяжелое распятие.
— Помнишь, как вы издевались надо мной — там, в ночной пустыне, а? — продолжал Малин. — О, знаешь, каково это — попасть в Мясорубку, как я, пустивши корни, и быть разорванным на части?
— П-послушай, но ведь это все Вик, я ведь б-был даже против, ты в-вспомни…
— Я все помню! Все помню — ты взял вместе с ним эту адскую машинку и опустил на мои веточки, — внезапно Малин-Лоллипоп без всякого перехода зарыдал, — мои слабые, хрупкие веточки… что вы сделали со мной, гады… как вы называли себя… Мстители Господа?
— П-прости, Хорст, — выдавил Гай. Его рука была уже у пояса, какая-то колючая часть распятия пробила ткань джинсов и сейчас царапала кожу бедра, — только пойми — это все было не по-настоящему, это только дурацкий сон, и…
— Вот как вы себя называли — Мстители Господа, — лицо Малина стало красным и мокрым, из ноздри показал голову желто-зеленый пузырь сопель, — сколько разных подонков и скотов прошло мимо меня к Содому… и ни один даже ногой не пнул, а вы — Господни люди, убили меня… убили мои нежные листочки!
И вот тут поток мочи Гая прекратился. Последние капли булькнули на дне бачка, и навалилась тишина.
— Хорст, я тоже много страдал. Эта ужасная Система…
— Ах-ха-ха, — злобно выдохнул Малин, — но только ты со своим бородатым другом забыл об одном: вся информация — вся информация — в открытом доступе, сладкий мой! Найти потом человека — вот тебя — раз плюнуть, раз плюнуть!
Кто-то вошел в туалет. Лезвие немедленно загуляло вверх и вниз по исчирканной порезами шее Гая.
— Боже…
— Только дерни задницей — нож выйдет через позвоночник.
Рука Гая у кармана с распятием замерла.
Человек вошел в соседнюю кабинку, высморкался, зажурчал. Посмотри вниз, мысленно закричал Гай, ну посмотри же! На расстоянии вытянутой руки от тебя готовятся забрать жизнь у молодого, полного сил, только что встретившего свою любовь человека. Взгляни, две пары ног под перегородкой — здесь что-то не так! Господи, умоляю тебя, пусть он посмотрит вниз, пусть заподозрит неладное — ограбление, проблемы со здоровьем, пусть позовет кого-нибудь, Господи!
Холодный пот сочился из каждой поры на коже Гая. От напряжения подкосились ноги; вздрогнув, как подстреленный, он схватился ладонями за холодный кафель. Малин обеспокоено завозился у него за спиной.
Человек в соседней кабинке застегнул штаны и с подозрением поглядел на две пары переминающихся ног под перегородкой.
— Нашли место, — с презрением процедил он густым басом и, не смывая воду, вышел прочь.
«Погодите! Вы не поняли! Вызовите полицию!» — умерло на губах Гая.
Малин скрежетал зубами:
— Наконец мы остались одни, сволочь! Ну? Как тебе нравится моя идея — отомстить мстителю?
Гай рванул из кармана тяжелый бронзовый крест, но — о, судьба: тот зацепился за подкладку штанов.
— Господи, останови его! — вскричал Гай. — Почему Ты позволяешь этому свершиться?
— Потому что Он за меня.
И Хорст Малин — Дуб Лоллипоп воткнул нож Гаю в сердце. Гай беззвучно сполз на пол.
Тогда убийца сорвал с рук окровавленные перчатки, неслышно выскользнул из туалета, и растворился в вокзальной толпе.
Москва — Нинбо — Иркутск
Ноябрь 2005 — Февраль 2007
Дерьмо (фр.)
Не понимаю (фр.)
Детей (фр.)
Какое чудовище (фр.)
Что же (фр.)
Оружие (фр.)
Воспоминаний (фр.)
С другими девушками (фр.)
Понимаешь (фр)
Доброе утро (фр.)
Остановись (фр.)
Рабыня (фр.)
Я убью тебя! (фр.)
Дети умерли. (фр.)
Лучший на выставке (англ.)
.