— Нет. Просто жить в согласии с собой и своей совестью.
— Хочешь, Скирни, — строго посмотрела на нее Гева, — хочешь быть святой, не меньше. И на самом деле вся твоя беда именно в этом. Согласия с собой у тебя нет. Ты слишком к себе строга, Скирни. Ты требуешь от себя невозможного. Ты ненавидишь себя за такие обычные слабости, которые другая женщина давно бы себе простила и жила бы себе спокойно со своим прекрасным мужем. Что я могу тут сделать? Это вопрос твоей гипертрофированной совести. Ты сама не желаешь себя прощать.
— Считаешь, всё безнадежно?
— Наоборот. Я считаю, что всё скоро образуется, если ты не будешь претендовать на вселенскую безупречность. Ведь этого от тебя никто не ждет, кроме тебя самой. Пойми! И монашество твое тоже никому не нужно. Ты любишь Льюиса, Льюис любит тебя, а всё остальное — чушь и накипь.
— Чушь и накипь, — повторила Скирни с горечью, — спасибо, Гева. Я поняла.
— Я тебе сделаю настой, если хочешь. Будешь принимать на ночь по полчашки. Это поможет успокоиться.
— Да что ты, Гева. Я спокойна.
Она сказала так и снова прослезилась, от этого даже стало неловко.
— Оно и видно, — вздохнула жрица.
На том их разговор и кончился. Скирни вышла на мороз. После духоты и полумрака этот мир просто поразил свежестью и яркостью. И мысли пришли в голову тоже свежие и яркие. Хотелось непременно что-то сделать или изменить в этой жизни. Она побродила по стоянке вокруг своего модуля, потом посмотрела на часы и позвонила Ольгерду.
— Да, — сказал он деловито.
— Папа, это я.
— Привет, Скирни. Что у тебя?
— Папа… ты очень занят?
— Умеренно.
— Папа… мне надо на Шеор.
— На Шеор?!
— Мне надо срочно увидеть Льюиса.
Она так редко его о чем-то просила, что упираться он не стал.
— Ну, хорошо. Прилетай к нам домой. Я как раз успею переодеться.
Хорошо иметь отца Прыгуна! И мужа Прыгуна, и дядю Прыгуна и прочих родственников. Скирни до сих пор порой удивлялась, как ей удалось заиметь такую родню! Потом она вспоминала, что если бы не Льюис, ничего бы этого у нее не было. Был бы грязный задний двор, где она состарилась бы преждевременно или умерла бы давно от голода. Но Бог ее почему-то любит, и он послал ей прекрасного белого принца с далекой звезды. И она любит его больше жизни. Так неужели же эта любовь не сильнее какой-то «накипи»?!
Папа Ольгерд обнимал крепко. Он и выглядел мощно и был таким физически. Скирни подумала, что у нее сейчас треснут ребра.
— Какие вы все разные, — проговорила она, вспомнив, как деликатно и ласково переносил ее Леций.
— Не мешай, — строго сказал отец.
Она затихла, благодарно и доверчиво обвивая его шею руками. Они стояли во дворе его дома между качелей и снеговиков. Своего отца она преданно, без памяти любила. Она вообще искренне любила многих в силу своего доброго сердца. Но Ольгерда она сама себе в папы назначила, когда ему уже некуда было деваться. Ей очень этого хотелось.
Он тогда был несчастен. Они почему-то все тогда были несчастны: Ольгерд, Леций, Молчун-Сиргилл, такие большие сильные дяди, которых ей было до смерти жалко. Жалость вообще была основным чувством в ее жизни, она ею управляла. И из-за этой жалости — Скирни вдруг вспомнила — она сама приходила к одному охраннику с грустными глазами. Он никогда ее не требовал, просто ходил такой одинокий и потерянный и даже чем-то болел. Она его жалела, она приносила ему заваренную травку и даже сама раздевалась, и ей было приятно, что ему хорошо, и он смотрит на нее с благодарностью.
Не об этом ли говорила Гева? Неужели за это она не может себя простить? Странно… она даже забыла, как его звали. Может, она еще что-то забыла?
Всё это Скирни вспомнила во время прыжка. Ольгерд крепко держал ее, они падали в бездну, но страшно не было. Чего можно бояться с таким папой, даже если он и не родной? Чего можно бояться рядом с Ольгердом Оорлом?
— Приехали, — сказал он и погладил ее по волосам.
Было холодно. Ей объясняли, что после прыжка всегда идет понижение температуры. Выход канала всегда холоднее, чем вход.
— Мы на Шеоре? — зачем-то спросила она.
— Судя по бронзовеющим краскам заката…
Скирни еще не открывала глаз. У нее кружилась голова.
— Как же хорошо иметь папу Прыгуна!
— Хорошо иметь хорошего Прыгуна, — усмехнулся Ольгерд, — посмотри куда мы попали!
Они были в поле, в широком голом поле с осенней высохшей травой, полегшей от дождей. И холодно было от пронизывающего ветра. Город Хаах маячил далеко на горизонте.
— Такова моя точность попадания, — развел руками Ольгерд, — плюс-минус километр. Я не Индендра.
Он устало сел прямо на траву, достал фляжку из-за пояса и глотнул. Тут же захотелось погладить его по голове. Мужчины вообще напоминали ей собак, больших и неприкаянных лохматых псов, которых так и хочется потрепать за ушами и приласкать.
— Ладно, папочка, это мелочи, — она присела рядом с ним, — главное, что ты планетой не ошибся.
— Я только домой хорошо попадаю, в Радужный. Привычный такой маршрут. Да и то позавчера в лужу угодил перед калиткой. Там уж март, всё растаяло.
— С тетей Гердой? — уточнила Скирни.
— Да, — он вздохнул, — в который раз с тетей Гердой. Знаешь, мужья приходят и уходят. А брат остается.
— А Льюис мне и муж и брат, — заметила она.
— У этих аппиров, — Ольгерд даже засмеялся, — сплошной инцест! И мы туда же.
Она улыбнулась, но в самом деле ей было грустно.
— Почему она ушла, папа? Ты же больше знаешь. Что у них случилось?
Ольгерд помрачнел, вспоминая, и сказал уже раздраженно:
— А с ним вообще жить нельзя. Я ей когда еще говорил…
— Почему нельзя?