— Тогда она потеряет мужа, — сказал Леций, — Льюис и так сбежал на Шеор. Хочешь, чтобы он совсем не вернулся?
Гева только представила эту ситуацию, и у нее даже руки опустились.
— Господи, как я ненавижу эту женщину! — сказала она с чувством о своей чумной свекрови, — как же она умеет испортить всем жизнь!
— Скирни такой участи совсем не заслужила, — твердо сказал Леций, — она шестнадцать лет своего прекрасного принца ждала, пусть живет спокойно. К тому же мальчик — мутант. Она с ним не справится. Тут одной любви мало. Тут нужна ты, Гева, твой опыт и твоя сила.
— Я тоже не справлюсь, — сказала Гева, — у меня не будет любви.
— И что же делать?
— Да пока ничего. Пусть живет в больнице, в детском корпусе. Там полно таких детей.
— Сирот.
— Да, сирот. А он кто?
— А он… — Леций устало поднялся, — а он, кажется, всё-таки мой сын.
В дверях они с пришедшей Скирни столкнулись. Та посмотрела на него удивленно и, как Геве показалось, даже испуганно.
— Ой, дядя… извините, я, кажется, не вовремя?
— Да нет, — хмуро сказал он, — вовремя. Я уже ухожу.
И Гева вдруг заметила удивительную метаморфозу: Скирни из растерянной, взволнованной девочки, ее пациентки, мгновенно превратилась в доктора. Она тоже поняла, что с сердцем у правителя не всё в порядке, и сразу обеспокоилась.
— Дядя, тебе нужно ко мне зайти, — сказала она наставительно.
— Считаешь? — усмехнулся он.
— Да. И не откладывая.
— Ладно, доктор. Как-нибудь загляну. Только я тебе теперь не дядя. И Льюис твой — не племянник.
Скирни застыла, снова растерявшись, и так и стояла, пока он не ушел.
— Бедный… он так выглядел, когда Риция умерла. Помнишь, Гева?
— Это было давно.
— Да. Я зашла к нему в кабинет, а он сидит такой с бутылкой…
— Мужчины слабые, — вздохнула Гева, — гораздо слабее нас, женщин. Думаешь, Герде сейчас легко?
— Не думаю, — покачала головой Скирни, — я вообще не знаю, что у них случилось. Это… это из-за ребенка?
— Возможно. Этот ребенок, мне кажется, способен разрушить не одну семью. Еще только родился, а уже столько проблем от него.
— Ну что ты, Гева, — Скирни даже прослезилась от жалости, — как ты можешь так говорить? Он ни в чем не виноват. Его самого бросили, маленького, беспомощного. Это мы, взрослые, так запутались в своих отношениях, что детям нет житья.
— Хорошо, — сказала Гева, — может, ты и права. Давай будем распутывать. Ты ведь за этим пришла?
Скирни села на диван и тяжело вздохнула. У нее были совершенно детские глаза — небольшие, темные как смородины, быстрые, в густых щеточках коротких ресниц, а родинка на щеке довершала этот очаровательный образ.
— Да. Льюис сказал, ты можешь помочь.
— Думаю, что смогу.
— Мне даже неловко… я сама врач…
— Тут не врач нужен, а жрица Термиры.
— Ты сможешь стереть мою память?
— Я могу и это, — сказала Гева, — но сначала я просто хочу понять. Так что у вас происходит, Скирни?
Скирни взглянула своими детскими глазами, щеточки ресниц были влажные от слез.
— Мое тело меня не слушается, — призналась она, — оно просто деревенеет… я даже представить не могу себя раздетой. Вот что происходит.
— Ты стесняешься своего тела?
— Нет. Но ты ведь знаешь мое прошлое? Знаешь, что чувствует девочка-рабыня, которой не положено отказывать ни одному охраннику? Я люблю Льюиса, но мое тело почему-то считает, что это опять насилие надо мной. Я не хочу об этом помнить, не хочу, не хочу… но всё сразу всплывает…
Гева смотрела на нее внимательно и с чисто женским сочувствием.
— Да, это ужасно, я понимаю. Но ведь сначала у тебя не было такой реакции? Всё было хорошо?
— Да, — кивнула Скирни, — всё было как в сказке: шоколадное озеро, изумрудный песок, прекрасный, добрый принц из оазиса Пьелла… наверно, такое бывает только раз в жизни.
— Что же случилось потом?
— Сама знаешь. Он пропал.
— Да, но что случилось с тобой? Почему ты так изменилась?
— Потому что попала в другой мир. Я просто стала многое понимать. И как бы увидела себя со стороны, и мне стало так мерзко…
— Не можешь себя простить, — сказала Гева.
— Не могу, — согласилась Скирни и добавила с отвращением, — и не хочу.
Что-то тут было Геве непонятно, хотя, на первый взгляд, логика была. Это «не хочу» прозвучало слишком упрямо.
— За что ты себя так ненавидишь, Скирни?