— Да кто ее трогает?! — заржал Хрящ, — она сама пристает!
— Заткнись, упырь, — зло сказал Йон, — мне-то не рассказывай!
— От упыря слышу!
Он подошел к Ассоль. У нее уже всё плыло перед глазами в каком-то зеленоватом тумане, она не слышала ни разум свой, ни душу. Она слышала только свое тело, которое хотело только одного…
— Я вернусь, Ассоль, — сказал он, — час продержись, хорошо?
Но она вообще не поняла, что он сказал и, главное, зачем. Идти ему было трудно, ботинки как-то тяжело стучали по железным перекрытиям пола. Она тупо посмотрела ему вслед, глотнула из бутылки и повалилась на спину. Руки и ноги почему-то перестали слушаться. Корж задрал ей майку и навалился на нее сверху…
— Дура ты, Морда, — сказала Груша, — такую девку надо хозяину отвезти. А ты этому сопляку хочешь отдать. Хозяин убьет, если узнает.
— Девка как девка.
— Ты что! «Белое солнце»! Ручки-ножки — всё на месте, попка круглая, личико рисованное. И дура дурой, между прочим. За такую девку хозяин нам больше отвалит! А Чума болтает только, где он столько «розовой сирени» возьмет? Да еще за час? Врет он всё, за подмогой полетел!
— Конечно, врет, — согласился Хрящ, — на то он и Сочиняла. Они как загнут иной раз — забудешь, как тебя зовут! А ты уши развесила!
Толстуха призадумалась, потом властно крикнула:
— Эй! Корж! Ну-ка слазь с нее! Не про тебя Принцесса. Хозяину повезем.
Везли ее в каком-то большом летающем автобусе. Уроды набились в него все дружно, а ее сунули под сиденье. Ассоль лежала и не могла пошевелиться. Ее сознание постепенно возвращалось, зато тело слушаться отказывалось напрочь. Энергии тоже давно не осталось. Ей еще не было страшно, просто удивительно, что такая мерзость происходит с именно с ней.
Хозяин не зря назывался хозяином. Он жил в замке. Замок стоял на берегу реки, тоже полуразвалившийся, как и всё на этой планете, сложен он был из гигантских белых кубов и призм, почерневших по краям и крошащихся. У него были слуги. И у него были доноры. Типичная политика Пастуха — высасывать у одних и делиться с другими. Всех Пастухов когда-то вместе с их жертвами перевезли на Пьеллу. И что же? На их месте возникли новые!
Ассоль воспринимала реальность урывками. Она вдруг осознала себя в кресле напротив стола. В другом кресле сидел чешуйчатый урод, мерзкий, безжалостный, отвратительная черная яма. При этом он был вполне человеческих пропорций: две руки, две ноги, обычная лысая голова, мощные плечи и выдающийся живот. Глаза были змеино-желтые, выпуклые, совсем без ресниц. Этими ядовитыми глазами он смотрел на нее в упор.
— Теперь я твой хозяин. Поняла?
— Да, — кивнула она.
Где-то в душе она была против, но тело отвечало само, повинуясь желтому взгляду.
— Хорошо. Теперь отвечай мне. Если соврешь, будет больно. Это тоже понятно?
— Да.
— Как твое имя?
— Ассоль Урсула Индендра.
— Индендра? Они опять суются на Наолу? Что им тут нужно?
— Ничего.
— Будет больно, Ассоль Урсула. Не ври.
— Я не вру. Мне просто было интересно.
— Сколько же тебе лет?
— Шестнадцать.
— Ты Прыгунья?
— Да.
— Ну и птичку поймали мои Проныры! Повезло так повезло. И кто из Индендра твой родитель?
— Леций Лакон.
— А! Это тот, который устроил нам всё это дерьмо? Забавно… Уж не думает ли он, что я буду церемониться с его дочуркой! Отвечай: какие у него планы относительно Наолы?
— Не знаю. Никаких.
— Это радует. Но если вдруг он заинтересуется нами, ты мне сообщишь немедленно. Поняла?
— Да. Поняла. Сообщу.
— Я должен знать, что у вас там происходит. Ты будешь прыгать ко мне сюда каждую неделю, регулярно и точно, как часы.
— Да. Буду. Как часы.
— Ты никому об этом не расскажешь. А если захочешь вдруг — будет больно. Запомни: тебе будет очень больно, Ассоль.
И она вдруг почувствовала эту боль, медленно нарастающую и просто невыносимую боль в затылке, как будто в него всаживали кол. Она застонала и вся сжалась в комок от ужаса.
— Ладно, — усмехнулся он потом снисходительно, — оставим это… ты ведь искала приключений, маленькая принцесса? Ты их нашла. Угощайся.
На столе было полно угощений, но ее уже тошнило. Что-то страшное творилось в душе. Ей хотелось убежать от этих лягушачьих глаз, но сил сопротивляться им не было.
— Ну что ж, — сказал он, — не хочешь есть — пойдем в спальню.
— К-куда?
— Ты еще не осознала, детка, как ты меня любишь?
— Осознала, — проговорила Ассоль потрясенно.
Тело встало и пошло. Как на эшафот. Тело не сопротивлялось.
Он был весь чешуйчатый. Вся кожа потом была в царапинах. Когда она обмывалась в ванной, служанка дала ей лосьон: знала что к чему.
— Спасибо, — сказала Ассоль, стуча зубами, ее всю трясло мелкой дрожью, энергии не было ни капли.