— Нет, — ответил невозмутимый Сэм Дэвилз, — для работы «перпетум мобиле» достаточно одной субстанции. Количество — это уже вопрос мощности. Чем больше, тем мощнее. Но будьте спокойны, пока двигатель питает хотя бы одна субстанция, он будет функционировать. И уж если есть хотя бы одна субстанция, то всегда найдутся вторая и третья. Так что не отлынивайте от поездки, тем более, что это не обязательный выезд в совхоз на уборку картофеля.
Андрей прорвался ко мне на правах старого друга. Он тащил с собой за руку седую бабулю-одуванчика, которая, похоже, не очень-то хотела быть гостем этого кабинета. За спинами их маячила Гражина, пожимала плечами: мол, Ваши друзья — Вы и разбирайтесь. А за ее спиной стоял Варфоломей и всем своим видом выражал подозрительность и неудовольствие по поводу появления здесь Андрея. Андрей же аккуратно закрыл за собой дверь, усадил старушку и сел сам.
— Это моя бабушка. Баба Лина, — представил он спутницу.
— Насколько я помню, у тебя последние десять лет не было бабушки, — то ли возразил, то ли спросил я.
— Я — троюродная, — ответила за Андрея старушка, которая, по всей видимости, стала понемногу осваиваться. Голос у нее был мягкий и добрый.
Не знаю почему, но присутствие Андрея раздражало и тревожило меня. А уж ходить на работу к друзьям, таская за собой бабушку, это совсем ни в какие ворота. Мне ничего не оставалось, как сесть в свое кресло и ждать продолжения этого спектакля. Уловив мое состояние, Андрей «успокоил»:
— Ты не переживай. Мы только посмотрим на тебя и уйдем. Баба Лина очень хотела посмотреть, кто тут у нас скупает биоэнергетические субстанции. Да и у меня к тебе дело.
— Выкладывай, — я был насторожен, ждал подвоха или насмешки. Если Андрей трезв и при этом не сочиняет стихи, значит он одержим чем-то другим. И сам черт не знает, что у него на уме. Последний раз во время такой одержимости он занимался скупкой птиц на базаре, которых отпускал на волю. Когда во время очередного запоя я спросил у него, зачем он это делал, он совершенно серьезно ответил: «Я где-то читал, что птицы — это души умерших людей». Теперь рядом с ним сидела занятная старушка и добрыми большими глазами изучала меня самым бесстыдным образом.
— Ну что? — спросил у нее Андрей. — Как наш инвалид американского труда?
— Так и есть, милок, — ответила баба Лина.
Я даже не представлял себе, что я должен делать в подобной ситуации. Они точно состояли в каком-то сговоре в отношении меня.
— Так какое у тебя дело? — не совсем любезно повторил я.
— У тебя есть заместитель?
— М-мм… У меня есть дюжина помощников в городе, есть отделения в других городах области. Так что…
— Я хочу быть твоим заместителем, непосредственным заместителем. Человек номер два — понимаешь? — огорошил меня Андрей.
— Н-но…
— Не сомневайся, а лучше посоветуйся со своим боссом. Только скажи ему, что за два-три месяца своей работы твоим заместителем я отдам фирме свою биоэнергетическую субстанцию.
— Он согласится, — в этом я был совершенно уверен, условия Андрея были излюбленным вариантом Сэма Дэвилза. И все же я потянулся к телефонной трубке, чтобы услышать его очень довольный голос и получить соответствующее разрешение.
— Кстати, возьмите поэта с собой в Хеллоуин, — заключил Сэм Дэвилз.
— Но ведь ты не собирался продать свою биоэнергетическую субстанцию? — попытался я отговорить его. Но он только махнул рукой: делай, как сказано.
Через несколько минут мне пришлось пригласить в кабинет Гражину и Варфоломея и представить им своего новоиспеченного заместителя. Описывать выражение их лиц необязательно, хотя уже использованное мной словечко «офонарели» подходит более всего.
— Но у нас только одна машина, сэр, — то ли возразил, то ли озадачился Варфоломей. Гражина промолчала, и я поймал взгляд Андрея на ее зовущих ногах.
Вечером Андрей вынудил меня устроить грандиозное застолье старых друзей. Отметить его «повышение по службе».
— Русский поэт на службе американского бизнеса! — кричал он. И о чем-то с серьезным видом шептался с Иваном.
Не помню: кажется, я не пил больше месяца. И, может быть, поэтому напился до чертиков. Процесс переливания так же похож на таинство, как и деление клетки.
Клетки мне снились ночью. Здоровенные клетки из толстых чугунных прутьев. В них яростно метались запертые монстры. Опять монстры? Я бежал меж двух рядов клеток куда-то по направлению к далекому свету. Монстры бросались в мою сторону, разбивая морды о металлические прутья, и кровавые слюни текли из-под их уродливых брылей. Отсюда-то я легко могу описывать всю эту мерзость. Но есть ли смысл? Всех тварей, созданных когда-либо в Голливуде, не хватит, чтобы передать хотя бы треть их слизкого «великолепия».
Тоннель кончился, и меня вынесло на залитую солнцем зеленую поляну. Из грязного пьяного апреля в жаркий июль, под голубое облакастое небо. Наверное, эта же неведомая сила сна уложила к моим ногам извилистую тропинку к видимой за полем деревеньке. И следуя желанию этого сна, я пошел по ней, а точнее полетел, как дух. И не чувствовал под собой ног. И от всего окружающего было невыразимо хорошо на душе. Земными словами о неземном сказать трудно. Так хорошо бывает редко, когда сливаешься в едином порыве с велемудрой природой. Наверное, в этом было что-то от человеческих представлений о рае. Опять же ад был настолько недалеко, что я опасался оглядываться.
Первым меня встретил небольшой дом на отшибе. Он приглашал распахнутой настежь дверью, вылетавшими из окон от легкого ветерка белыми занавесками. На какое-то время мне показалось, что именно этот дом я уже видел когда-то в детстве. И был удивлен, что псевдоповторения случаются даже во сне. Ложная память — кажется так это называется? Ложная?
Кстати, я совершенно четко осознавал, что я сплю вдрызг пьяный в своей холостяцкой квартире, и, наверное, рядом спит на полу Андрей. Но более явственно я ощущал на себе дыхание лета, слышал пение птиц, шелест деревьев. Раньше, в других снах, даже если и слышал что-либо, то все эти сны все равно были глухие в сравнении с этой неожиданной полифонией. Единственное, чего я не чувствовал — своего собственного тела. Прикасался к траве, к палисаднику, к цветам под окном — и они отвечали мне осязанием прикосновения, причем более ярким, нежели когда я трогал наяву их руками. Тогда я, пожалуй, в первый раз подумал, что окружающая меня там апрельская явь и не явь вовсе, а серый, с ватой в ушах, сон. И в этом сне крайне редко случаются счастливые пробуждения.
Поднявшись на низкое крыльцо, пройдя сени, я вошел в просторную светлую комнату. И вошел так, будто бывал здесь тысячи раз. Небогатая обстановка: стол (швейная машина на нем), стулья у стен, допотопный шифоньер, половичок у входа, фотографии на стенах, иконы и лампадка в углу и кресло, в котором сидела баба Лина. Она кивнула мне, даже, показалось, подмигнула:
— Садись-садись, осмотрись, может, что нужное высмотришь или услышишь…
И никакого вопроса не возникло в моем сознании. Я словно знал, что будет дальше, как предугадываемый сюжет читаемой книги. Сел на плетеный стул у окна и вдруг подумал: «Интересно, который час? Сколько времени, если там ночь, а здесь день? И где часы? Здесь должны быть видавшие виды ходики с гирями на цепях…»
— А зачем здесь время?! — удивилась баба Лина. И от слов ее мне стало вдруг настолько спокойно, что течение времени абсолютно перестало меня интересовать. Я стал смотреть в окно на недалекие дома, на проселочную дорогу и поразительно живой лес этого сна. В аккуратных деревянных домах текла какая-то размеренная неторопливая жизнь, но здесь — на улице — она ничем себя не выдавала. Тихий полдень замер у самого окна, и только еле заметное движение облаков подталкивало солнце.
Я не видел, когда в комнату пришел кто-то первый, но именно с того момента она стала наполняться знакомыми и незнакомыми людьми, которые садились на свободные стулья, стоя прислонялись к стенам, и все они здоровались со мной и с бабой Линой. Те, которые казались мне знакомыми или когда-то виденными, ничем не выражали своего отношения ко мне. Говорили вполголоса о чем-то отвлеченном, были взаимно вежливы, и, казалось, все знали что-то такое, чего не знал я. По крайней мере они знали, зачем пришли сюда. Чтобы ничем не выдать своего беспокойства, я снова стал смотреть в окно, поворачивая голову только ради очередного «здравствуйте». И так продолжалось какое-то время или совсем не продолжалось, просто было и все. Как я не чувствовал течение времени, так не мог бы определить возраст хотя бы одного из присутствовавших. Просто в этом доме не было такого понятия. Возраст был только у бабы Лины и у меня.
И вдруг в комнату вошел ангел. Совершенно точно — это был ангел. Во плоти или не во плоти, во всяком случае он был видим, и слепящие белые одежды колыхались на нем. У ангела тоже не было возраста, но было красивое просветленное лицо, и не было за спиной никаких крыльев. Зато каждому из присутствующих он давал невидимые крылья. Их не было видно, но судя по тому, как легко и радостно становилось людям, как они взмывали, выйдя на улицу, в июльское небо — это были крылья.
Когда комнату покинул последний человек, я, повинуясь инстинкту коллектива, тоже подошел к ангелу. Подошел и услышал:
— Дающему — дано будет. — И не дав мне крыльев, он повернулся и вышел.
Так я стоял, ничего не понимая, и склонен был принимать происходящее за простой, лишенный какой-либо логики сон, но голос бабы Лины рассудительно успокоил:
— Проснешься когда-нибудь, я тебе все растолкую.
— Ты ведьма, баб Лина? — спросил я.
— Ну уж только не ведьма, — немного обиделась старушка и торопливо перекрестилась.
— Тогда откуда ты в моем сне?
— А где еще с тобой разговаривать, если ты наяву спишь? — и подтолкнула меня — мол, иди.
Так ничего и не поняв в этом сне, я побрел через поле обратно в свое тело. И уже проснувшись, долго не мог избавиться от ощущения, что оно не хотело пускать меня обратно. А, может, я не хотел в него возвращаться…
С Андреем работать было веселее. Он поставил свой стол торцом к моему и «обжил» его за какие-то полчаса. Завалил толстыми литературными журналами, рукописями и бумагами. Его напускная деловитость заставила улыбаться даже степенного Варфоломея. Гражине в свободное время он читал стихи и, надо сказать, произвел на нее буквально трогательное впечатление, т. е. уже в первый вечер он мог ощущать стройность ее фигуры, когда они сидели на подоконнике, а он увлеченно наполнял комнату дремучим гекзаметром. Недовольны деятельностью Андрея могли быть только Сэм Дэвилз и Билл, но они многозначительно помалкивали, как будто так и надо.
Больше всего от Андрея страдали посетители. В последнее время к нам зачастили рационализаторы-изобретатели, шоумены и посетители с различными психическими расстройствами. Первые просили спонсорской помощи, утверждая, что их изобретение является величайшим открытием современности (а наша компания, судя по ее названию, просто обязана помочь внедрению этого инженерного чуда); вторые предлагали сотрудничество по организации массовых мероприятий, дабы привлечь к деятельности «Америкэн перпетум мобиле» новое поколение россиян (среди них действительно попадались ушлые организаторы, которые более всего рассчитывали пронырнуть не только в «перпетум мобиле», но и — саму Америку); последние представляли собой целое воинство пророков различных вероисповеданий, инопланетян из различных уголков Вселенной и фантастических романов, жителей параллельных миров и родственников известных личностей — новый тип детей лейтенанта Шмидта.
Самыми безопасными были все же изобретатели, хотя их изобретения не всегда можно было назвать безобидными. Один из таких рационализаторов принес прибор, который он называл ПЭВД-1. Расшифровывалось это ПЭВД не иначе как «преобразовать энергии вечного двигателя». Цифра «1» означала одновременно его первенство в мире и единственность в числе. Принес ПЭВД-1 Евразии Борисович Сладков: физик, литератор и убежденный демократ — так он представился. А на моем столе оказался небольшой металлический ящик-куб, из которого тянулись два метровых провода с присосками на концах, а сверху торчала направляемая антенна-штырь. Маленький тумблер на боку, вероятно, был предназначен для включения этого незамысловатого прибора. Евразии Борисович сразу же предупредил, что это еще опытный образец, который нуждается в длительном совершенствовании. Суть действия прибора сводилась к следующему: присосками он крепился к любой неподвижной части вечного двигателя, антенна-пушка (так она, оказывается, называлась) приводилась в боевое положение (!), т. е. должна быть направлена на нужный объект. Включался тумблер, и пучок энергии превращал этот объект в вечную пыль (при условии подключения прибора именно к вечному двигателю).
— Таким образом можно стереть с лица земли ненужные горы, мешающие строительству, осушить водоемы, разверзнуть небо, а при необходимости продемонстрировать силу этого прибора врагам демократии. Единственный на сегодня недостаток этого прибора, — поэтический тон Евразия Борисовича несколько поугас, — отсутствие блока регулировки мощности, который я в данный момент разрабатываю. Для этого мне необходимо знать хотя бы примерную мощность перпетум мобиле. Вот поэтому я у Вас! — и он стал выжидательно улыбаться.
Привыкший ко всякого рода «чудесам», я не решался сразу же обвинить Сладкова в шарлатанстве. Первое, что я сделал, прощупал его индикатором и определил наличие в нем рыхленькой биоэнергетической субстанции. Зато Андрей словно и не собирался никого разоблачать. Он с самым серьезным видом стал осматривать прибор, одобрительно угукая.