Или еще нет?
Планёр дрожал, бился в судорогах, сзади ревел «толкач».
А море неслось под нами и не думало приближаться. Наоборот, мы поднимались все выше. Хелен застыла впереди мраморным изваянием, руки ее вцепились в рычаги.
Я открыл второй глаз. Посмотрел на Марка. Тот слабо улыбнулся.
Ко всему можно привыкнуть.
Даже к тому, что летишь, как птица… да нет, быстрее и выше любой птицы. Я был весь в испарине, и к горлу подкатывал комок, но оцепенение сменилось какой-то бесшабашностью.
— Эй, летунья! А пожрать у тебя ничего не найдется?
На миг Хелен повернула голову, одарила меня ненавидящим взглядом. Снова уставилась на свои приборы.
Марк заерзал. Крикнул:
— Сбрасывай толкач!
— Ты меня еще рожать поучи, — презрительно откликнулась девушка. Я подумал, что рожать-то ей вряд ли доводилось, судя по крепкому животику, и поддержал мальчишку:
— Давай делай, что велят!
На этот раз она ответила:
— Будь ты один — сама бы планёр в воду воткнула. Но мальчишку я довезу… попробую… молчал бы, душегуб.
— Я честный вор, — обиделся я.
— Сбрасывай толкач! — рявкнул Марк. — Хвост подпалим!
Хелен помедлила еще миг. Потом тронула на доске рычаг. Планёр дернулся, рев мигом стих, и я увидел в окно, как падает, кувыркаясь, дымящийся цилиндр. Вот был здоровый длинный бочонок, вот он превратился в карандаш, а вот уже точка несется к волнам, рассыпая искры и оставляя дымную полосу.
Мне снова стало жутко. Я оценил высоту.
Планёр летел ровно. Небо светлело. Машина больше не тряслась, а будто по невидимым волнам скользила. Я покосился налево, направо, вверх глянул. Небо самое обычное, ничуть ближе не стало.
Вроде бы я окончательно опомнился. Страх сжался в груди, затаился, давил на сердце, но все-таки не овладевал всем моим существом.
— Ильмар… — сказал вдруг Марк совсем тихо, на выдохе. — Глянь налево…
Я посмотрел — и вздрогнул. По свинцовым волнам полз, рассекая острым носом воду, линкор. Даже с высоты он казался громадным… неужели эти точки на палубе — люди?
— «Сын Грома», — сказал Марк.
Странное что-то прозвучало в его голосе — гордость вперемешку с тоской.
Паруса на корабле были спущены, значит, он под машиной. Из трех коротких толстых труб валил пар, линкор шел на полном ходу. Это с небесной выси кажется, что он медленный и неуклюжий, а на самом-то деле вода бурлит за кормой, и от материка до островов корабль за два-три дня дойдет, особенно если ветер попутный дунет. Палуба у корабля была деревянная, выскобленная добела, а вот борта обшиты позолоченной медью до самой ватерлинии. Дом и на железо бы не поскупился для лучшего корабля державы, но проржавеет такой корабль.
— Какой сигнал приветствия? — вдруг спросил Марк, но Хелен молчала. — Качни крыльями! Быстро!
Она повернула голову. Зло улыбнулась Марку.
— Умный ты, жаль, что дурак. Корабль первым сигналит.
Над бортом встал дымок — ударила пушка. Холостым, вроде.
Планёр качнулся: Хелен ответила на приветствие. Было в этом что. то титаническое, божественное. Плывущий по океану гигантский корабль, могучий и величественный, и несущийся над ним планёр, хрупкий, презревший тупую силу.
Вот в такую минуту даже вор вроде меня гордость испытывает — за Дом, за державу, за гений человеческий. И в то же время — смешно. Я, тать ночной, планёр угнал, и мне же преторианский линкор салютует…
— Сколько лететь будем? — спросил Марк у Хелен.
— Если повезет — часа четыре. Падать и минуты хватит.
Я снова спросил:
— Хелен, так есть у тебя что из еды или нет?
— На твоем кресле — карман сзади.
Мы с Марком столкнулись руками, выдирая из кармана пакет.
— Не трясите машину! — крикнула летунья.
Какое там! Нам теперь все равно было, мы до еды дорвались. Не слишком много в пакете нашлось — пара засохших бутербродов с сыром, яблоко, апельсин, половинка жареной курицы, стеклянная фляжка. Я откупорил фляжку, нюхнул…
Эх, Галлия, земля щедрая! Коньячок из лучших, таким и аристократ не побрезгует! Сивухой не прет, язык не обжигает, а в животе словно костер развели, тепленький, ласковый.
Хмелеть я начал тут же, на третьем глотке. С устатку да хорошего коньяка — много ли надо?
— Будешь? — дружелюбно спросил я Марка.
— Угу, — он сделал маленький глоток, поморщился, вернул фляжку. Виновато признался: — Я вино больше люблю.
— А ты, летунья?
— Жить надоело? — отрезала Хелен.
Через минуту меня потянуло в сон. Марка тоже сморило. Какое-то время мы возились, пытаясь устроиться удобнее на крошечном сиденье. Хоть мальчишка и худой, но уже не такой маленький, чтобы на коленках его держать. Эх, маловат планёр… будет ли когда такое, что планёры размером с линкор над океаном понесутся? Я бы слетал. Дело нехитрое, когда летун умелый…
Дважды я просыпался — так, на миг, когда планёр начинал кружить в поисках попутного ветра. Один раз заметил, что солнце в спину светит, и схватил Хелен за плечо:
— Куда летишь, ведьма!
Она вздрогнула: