Два взмаха — и вместо куртки я получил жилетку.
— А зачем это?
— Ногу тебе перетянуть.
Минут десять я массировал ему голень. Марку было больно, но он терпел. Потом я плотно замотал мальчишке ногу разрезанными вдоль рукавами, чтобы поддержать мышцы.
— Спасибо, — тихо поблагодарил Марк.
— У Искупителя сочтемся.
Брюки у него были узкие, из плотной, крашеной индиго парусины. На замотанную ногу они не налезли, пришлось распороть штанину.
— Вот теперь ты нормальный оборванец, — решил я, поглядев на Марка. — Уже не так смахиваешь на высокородное дитя.
Марк испуганно посмотрел на меня.
— Мне, в общем, плевать, каких ты кровей.
— Почему вы… решили, что я высокородный?
У тебя на лбу фамильное древо нарисовано. Голубая кровь, фамильный дворец, все дела… Благородные предки, камердинер, гувернантка, охранник до нужника ведет… Что, не так?
Марк молчал.
— Ну и Слово… Откуда тебе его знать? Один ответ — подарили.
— И что?
— Ничего. Мне-то какое дело? Марк ты или Маркус, мне едино. Хочешь расскажу, как все с тобой было? Отец твой граф или барон. Вряд ли принц из Дома, хотя… А матушка небось попроще. Бастарду тоже всякая судьба выпадает. Нет у папаши наследника — вот и растят в роскоши, вдруг придется род наследовать.
Мальчик молчал. Впился в меня темными глазами, выжидал.
— А потом вдруг получилось у аристократа. Законная жена дитя родила. И тут уж… стал ты обузой. Могли и прикончить. Повезло.
Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.
— Перестань, — я присел рядом. — Как жизнь ни крутит, а Искупитель правду видит. Кого любит, того испытывает. Еще у тебя кое-что осталось…
Марк тут же затих.
— Да не буду я Слово пытать… Ты скажи, что чуешь при этом?
— Холод.
— И все?
— И все. Словно руку в темноту протянул, но знаешь, что должен найти. И находишь. Холодно только.
— Ладно, — сказал я. — Дворцов, может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты чему обучен?
— Фехтовать. Стрелять.
Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?
— Из пулевика?
— Да.
— И впрямь в наследники готовили, — признал я. — Дюжину-то начал?
Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:
— Не знаю. Может быть.
— Это плохо, — я покачал головой. — Пока точно не узнаешь, считай, что начал. Дюжине как счет ведут? Если ранил кого, и за неделю Не помер — значит, не в счет. Если не убил, а дал помереть… ну, вот если бы я тебя на улице страже бросил, так тоже не в счет. Это судьба. Но если точно не знаешь — считай, что убил. Так спокойнее.
— Я знаю.
— Хорошо. Диалектам обучен? Романский тебе не родной, верно?
Марк промолчал.
— Не беда, говоришь хорошо, не придерешься. Чуть по-ученому, такое бывает. Славянский ты знаешь, слышал, как ругаешься. По-галлийски можешь?
— Oui.
— Иберийский, германский?
— Si, claro.
— Небось еще языки знаешь? — предположил я. — А?
Мальчишка кивнул.
— Молодец, — похвалил я. — Сможешь толмачом работать. Хорошие деньги, особенно если к аристократу устроиться… Голова у тебя умная, с такой головой на мануфактуру идти — Искупителя гневить.
Марк торопливо кивнул. Он словно всерьез решил, что сейчас решается его будущая судьба. Да и я увлекся этой игрой. Надо же, Ильмар Скользкий, вор из воров, о брошенном бастарде заботится!
— Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких, — я не стал уточнять, что крепость их проистекает из скупки краденого.
— Могу поговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь — уйдешь. Математике ты хорошо обучен, не сомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий.
Я так живо начал описывать радости купеческой жизни, словно всю жизнь провел в лавке. Марк спросил:
— А что же вы… ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?