Лехино, приподнявшееся было в боевую стойку тело, грузно осело, кулаки расплелись, а кролик Банни вернулся в статичное положение, зарывшись обратно в двухдневную щетину. Леха выхватил у разбуженной такой неожиданной резкостью Ники окурок, нервно притушил его в пепельнице и сказал, простым, без окраски голосом:
- Я заплачу...
Потом компания в молчаливой дурноте, прерываемой время от времени рассеянными повизгиваниями Юли, растворялась по домам. Скоро в машине остались только Ника и водитель.
- Ну, а тебе куда? - осмелившись положить руку на спинку сиденья, полуобнимая свой кумир, неуверенным голосом осведомился Леха.
- А я, красавчик, сегодня переночую у тебя, если не возражаешь... лишенным вопросительной интонации тоном, ответила Ника.
2
В квартире резким переливом надрывался звонок. Его трель глухо отдавала в пустой, освобожденной от мыслей, затуманенной героином голове. До Сони не сразу дошло, что это звонит телефон. Вихрь звуков носился у неё в голове, сплетаясь в сюрреалистическую фантасмагорию набросанных в беспорядке нот. Потребовалось минутное усилие, чтобы определить направление движения в сторону телефона. Потом ещё долгое, тяжелое мгновение, чтобы найти и приподнять трубку. Язык намертво прилип к гортани, затрудняя звукопроизношение.
- Кто это? - с усилием выдавила Соня.
- Узнала, тварь? - свинцовые пули слов выстрелили в пустоту Сониной головы.
- Кто это? - не осознавая бессмыслицы повторения, опять спросила она.
- Опять наширялась? - металл в голосе собеседника не исчезал и терзал пустоту в голове у Сони.
- Зачем ты звонишь? - Молния на секунду включила сознание, обдав тело жидким страхом, когда Сонин мозг опознал говорящего.
- Чтобы предупредить тебя, что если ты по собственному недоразумению вдруг пикнешь где-нибудь, то тебе опять будет больно, как тогда. Ты помнишь, как было больно?
- Помню... - прошелестев языком по обсохшим губам выдохнула Соня.
- А ты хочешь, чтоб было так же больно?
- Не хочу, - наконец уверенная в своем ответе произнесла Соня.
Голос в трубке умер, замигав короткими гудками конца связи.
Соня сидела на полу, больно подогнув ногу, но не чувствуя боли. Она смотрела на трубку и память её разрывали воспоминания, ожившие как всегда с фотографической точностью. Она вспоминала, как тогда было больно...
Утро Ники в чужих домах и постелях никогда не начиналось с яичницы и чашки кофе. Утро Ники всегда начиналось со звонка домой. Сдвинув с примятой груди безволосую конечность Лехи, она окунула руку в глубины своей сумки, валявшейся у кровати в ворохе одежды, чтобы выудить оттуда сотовый телефон. Леха потянул носом, выражая сонное беспокойство, но просыпаться не стал.
- Але, мама, это я.... - Ника знала, что через это все равно надо пройти.
- Шлюха! - неласково донеслось в ответ. - Кому какое дело, что это ты? Скажи это своему отцу - он тоже шлялся всю ночь. Ему интересно будет обменяться с тобой впечатлениями, - в голосе матери уже начинала появляться истерика. Ника скосила глаз на часы. "Половина двенадцатого, - отметил мозг, и уже напилась".
- Мама, я только хочу сказать, что я ещё жива, так что порадовать тебя нечем... - прорываясь, через поток пьяной многословности сказала Ника. На этом обычно диалог заканчивался, продолжаясь монологом растрепанной женщины со следами стираемой временем и алкоголем красоты на измятом, неровно припухшем лице.
Регина Осмолина, запомнившаяся миру откровенными ролями в кино, являлась кровной Никиной родительницей со всеми на то правами и отсутствием обязанностей. Она с лабораторной точностью повторяла судьбу своих экранных воплощений - женщин с трудной судьбой. Ее карьера в кино началась неосмотрительно рано, как впрочем и созревание её огнедышащей плоти, что и определило её артистическое амплуа. Роли с намеком на прелести Лолиты, тогда стыдливо маскируемые требовательным к моральной чистоте советским кино, сыпались на нее, как из рога изобилия. Потом Регина нашла себя в параллельном кинематографе...Как-то на съемках очередной картины к ней приблизился высокий молодой человек с фигурой натренированного атлета, в модном замшевом пиджаке. Неокрепший мозг Регины быстро смекнул, что тридцатилетний красавчик одет вызывающе дорого и слишком уж по заморскому, что свидетельствовало о том, что одежду он себе покупает не в Мосторге с заднего крыльца, а в магазине "Березка", где торгуют шмотками за валюту. Или, может быть, жил за границей, черт его знает. Незнакомец держал себя на съемочной площадке завсегдатаем, пожал руку режиссеру, перекинулся парой слов с гримершей, но его настырный взгляд прочно прилепился к Регине, мешая ей сосредоточиться на роли. Наконец она не выдержала:
- Я не могу играть, когда на меня в упор смотрят посторонние. Это не Театр оперетты!
Получилось очень грубо, но режиссер только пожал плечами и сказал:
- Ладно тебе, капризничать. Иди отдохни маленько, мы тут с ребятами подумаем над следующим эпизодом.
Регина накинула на костюм халатик и засеменила в гримерную - покурить и выпить чайку. Краем глаза она отметила, что незнакомец в замшевом пиджаке, что-то на ходу бросив режиссеру, двинулся за ней. Он догнал её в коридоре, грубо как-то ухватил за руку и сказал:
- Погоди, красавица, поговорить надо...
- Некогда мне разговаривать, и, вообще, вы мне мешаете работать! Что вы на меня уставились, да и кто вы такой?! Отпустите, мне больно! ... Ну, что вцепился!? - Регина пыталась высвободить руку из цепких пальцев "замшевого пиджака", но тот не уступал, давая понять, что отпустит руку только с оторванным рукавом.
- Да что ты так разошлась, красавица, - полусмеясь сказал незнакомец. Регине он стал ещё более неприятен, после того как она учуяла напевный южный акцент. Московский апломб мешал ей уважать приезжих с Украины.
Их борьба начинала перерастать в фарс. Стали оглядываться проходящие люди, но, повинуясь какому-то негласному уставу, в ситуацию не вмешивались. Регина поняла, что ведет себя глупо, привлекая внимание, все равно этот "пиджак" не отвяжется.
- Чего надо?! - она перестала дергаться, но любезничать не стала.
- Поговорить, - он ослабил хватку.
- О чем это? - в её словах появилась тень интереса.
- Про кино, про твои роли.
- А ты, что, кинокритик что ли? - тень интереса начинала сгущаться.
- Я режиссер.
Регина Осмолина к тому времени уже была известная актриса. Не звезда, конечно, но в фильмах мелькала, учитывая специфичность амплуа. Но безмятежной жизни мешали два обстоятельства - отсутствие образования, чем ещё можно было пренебречь, и отсутствие денег, на что не обращать внимание было уже сложнее. Цепкий ум понимал, что в дальнейшем первая проблема будет все сильнее влиять на вторую, превращая её в неизбежную, как возмездие, катастрофу. В то время кустари, даже талантливые, не ценились. Всех интересовало формальное образование. В кино ещё можно было пристроиться, но вот в театр уже не брали там вообще киношных терпеть не могли, считали себя духовно выше. Ко всему прочему ситуация осложнялась тем, что Регина взрослела, и вся прелесть её сексапильной невинности улетучивалась по мере того как из смазливого подростка, обещающего больше, чем она пыталась скрыть, она превращалась в разбитную деваху, чьи пороки можно было прочесть на заштукатуренном гримом лице. В общем, карьера перешла пиковую фазу, и начала плавное снижение. А денег - настоящих денег, таких, чтоб шикануть на полную катушку, по-прежнему не было. Учиться же не хотелось до отвращения. Все было сильно запущено еле-еле вытянула аттестат о среднем образовании, переведясь в вечернюю школу. Да и не хотелось ей снова садится за парту, после того, как побывала в зените славы и известности.
"Замшевый пиджак" по имени Генрих Шнуровский действительно оказался режиссером. Однако, режиссером тайного кино, такого кино, продукты которого продавались в электричках глухонемыми инвалидами с потерянными в боях конечностями, или распространялись среди "своих", по специальному заказу. Прямо говоря, тридцатилетний "режиссер" Генрих Иванович Шнуровский, уроженец города Боровичи, Хмельницкой области снимал жесткое советское "порно". Жесткое оно было в относительном измерении. По фабуле и сценическому антуражу оно, конечно, было мягким и даже стыдливым, но по отношению и сравнению с массовым народным кино жестче фильмов тогда не существовало. Конечно, Генрих Иванович ходил под статьей, сопрягая свою творческую деятельность с ежедневным риском быть пойманным и осужденным за многочисленные правонарушения - от растления малолетних до незаконной коммерческой деятельности. Но его это не сильно беспокоило, потому что среди его постоянной клиентуры были и такие персоны, которым по долгу службы надо было оберегать закон. Однако, дружеские и деловые связи с Генрихом не позволяли им вот так вот взять и бросить его на нары. Оставаясь не чуждыми всем человеческим страстям и слабостям, эти люди представляли собой ту самую десницу, оберегающую оборотистого коммерсанта-пионера от юридических опасностей. Дело у Генриха было уже поставлено с размахом - была оборудована подпольная киностудия, замаскированная под фотоателье "Милый образ", была собрана совершенно безнравственная труппа актеров, временами обновляемая новыми талантами, и денежный, не облагаемый государственными налогами поток мерно тек в карман отечественного Тинто Брасса, позволяя развивать бизнес и окружать себя комфортом.
Когда Генрих увидел Регину, он сразу понял, что это как раз то, что украсит его новый шедевр. Женская составляющая труппы уже как раз пообносилась, частично спилась, частично забеременела, да и как-то спала с лица - нужны были свежие кадры. Регина подходила идеально.
Регину, к легкому удивлению Генриха уламывать долго не пришлось. Несмотря на недоброжелательную встречу, дальнейшие отношения выстраивались почти идеально. Это была милая особенность Регины - её всегда притягивало все, что пахло деньгами. Наконец-то в её жизни наступила светлая полоса. Генрих со временем стал для неё не только режиссером, сценаристом и продюсером (в советском токовании этого слова), но и сексуальным наставником. Что уж греха таить - снимаясь в "порно" изображать из себя невинность было неубедительно. Со временем предложения из традиционного кино вообще перестали поступать, и Регина посвятила себя целиком служению подпольной музе. Но и её отношения с Генрихом не стояли на месте. И однажды летним, дымчатым от июльской жары, днем Регина сообщила Шнуровскому, что она беременна.
- Ну а я-то здесь при чем? Уже обдумывая замену, актрисы, выбывающей из строя по причине профнепригодности, спросил Генрих.
- Как при чем? Ребенок ведь твой? - Регина понимала, что борьба будет сложной.
- А почему не Дубинина, не Марковского, не Шольца, или, кто у нас там ещё в штате?.
- Ты ведь знаешь, что кроме тебя я ни с кем не сплю, - слезы уже начали появляться на глазах у Регины.
- А если ты меня коварно обманывала?
- Слушай, я тебе вот, что скажу. Ты знаешь, что ребенок твой. Аборт я делать не могу - у меня резус положительный, придется рожать. Хочешь ты этого или не хочешь, но это случилось, и ничего я тут поделать не могу. Ты знаешь, что мне от тебя надо. Если не печать в документах, так хоть с деньгами помоги.
- Регина, детка, да если бы всякий раз, когда ко мне приходит баба, с которой я переспал, и говорит, что она от меня беременна, я женился на ней, то меня уже давно бы привлекли за многоженство, а все мои доходы уходили бы на алименты. Ты сопли лучше подотри, и подумай, чем ты себе сама можешь помочь. Будешь проявлять лишнее беспокойство и настырность, придется парочку картин показать твоей маме. Она ведь следит за твоим творчеством.
- Скотина, я знала, что ты - скотина, но что такая! - Регина отчетливо поняла, что ломится в железобетонную конструкцию, и пробить её она не сможет, даже подогнав танк. Все рухнуло. Все потеряно. За те годы, что она снималась у Генриха, она не сделала никаких сбережений - было много соблазнов, все хотелось попробовать. Прорва денег уходила на тряпки у спекулянтов и рестораны. Теперь она осталась одна, без работы, по существу без денег, да ещё с ребенком у которого никогда не будет отца. Идти ей было некуда - о том, чтобы заявиться домой к маме не могло быть и речи. Еще тогда, когда она объявила матери, что переезжает жить к Шнуровскому, её мать - завуч школы и депутат райсовета - сказала ей, что она всегда была позором семьи, но позором терпимым. Теперь она переходит в новую ипостась - уличной шлюхи, соответственно от нее, отличника народного образования и педагога с тридцатилетним стажем она не получит ни помощи, ни участия. А прогноз, который её прозорливая мамаша дала на будущее, был почти полной аналогией той ситуации, в которой и оказалась Регина, спустя годы. Излишним было бы говорить, что за это время между ними не состоялось не единого телефонного разговора, ни мимолетной встречи, не случайно переданного через знакомых привета.