Если в эстетике Ренара таились противоречия, то виноват в них не импрессионизм и, конечно, не сюрреализм, а натурализм, который преодолевался нелегко. Так, Ренар стремится к "страстному" раскрытию действительности, к смелому реалистическому обобщению и вместе с тем нередко противопоставляет обобщению наблюдение, "подозревает" обобщение в том, что оно способно увести от живой жизни. "Не добавлять к жизни", "не подталкивать жизнь", "следовать за жизнью" и т. п. В этих наставлениях Ренара самому себе было что-то от пресловутого натуралистического "доверия к жизни", напоминающего доверие слепого к своему поводырю.
Там, где торжествует Ренар-изобретатель, Ренар-новатор, эта искусственная антиномия (обобщение-наблюдение) "снимается". Это прекрасно видно, например, в поэтических образах Ренара, которые по справедливости считаются "ренаровскими", носят его печать. В книге "Естественные истории" образ вырастает из точнейших наблюдений над природой, навеянных работами естествоиспытателя Бюффона. Чем пристальнее мы вглядываемся в сравнения, в метафоры, тем яснее видим, что они рождены отнюдь не импровизацией, а терпеливым, многократно повторенным наблюдением.
"Звезды, низкие, как искры, которые вылетают из трубы нашего дома".
"В течение всего дня дерево сохраняет в своих ветвях немного ночи".
"Заячья нора даже в отсутствие зайца полна страхом".
Последний пример показывает, что, в сущности, нет ощутимой грани между наблюдениями Ренара-поэта и обобщениями Ренара - мастера афоризмов.
Хочется еще раз поспорить с теми французскими критиками, которые выискивали у Ренара склонность к миниатюризму, считали некоторые его образы "карманными".
Возьмем для примера такой камерный, казалось бы, образ: "С мизинец чистой воды в наперстке из хрусталя". Сила этого уподобления как раз и заключается в том, что через малость описанных тут вещей Ренар создает сжатый и выразительный образ, способный передать предельно острое ощущение чистоты. Что может быть более наглядно чистым, чем несколько капель росы, заключенных в хрусталь?
Все стилистические открытия Ренара, его образная, насыщенная драматическими диалогами проза - все у него служит одному: воплощению своей самой высокой мечты о чистых человеческих чувствах, о "кристальности" настоящего человека в его отношениях с людьми и с природой.
Нелегко было сохранять такое видение мира и человека во французской литературе на рубеже двух веков.
"Дневник" рассказывает, как удавалось Ренару оставаться верным мечте о большом и светлом искусстве жизненной правды.
Ренар не был равнодушен к успеху, он испытывал удовлетворение, когда узнал, что избран в Академию Гонкуров, и даже когда получил ленточку Почетного легиона; ему был приятен ненадолго вспыхнувший интерес парижской публики к творчеству Ренара-драматурга. Но он остается одиноким в среде преуспевающих и самодовольных. Ренар неизменно подчеркивает свою непричастность к той категории ценителей искусства, для которых "вкус - это боязнь жизни и красоты".
"Известные критики никогда обо мне не упоминали, - пишет он в "Дневнике", - да я и не посылаю им своих книг".
Жюль Ренар отказался доверить книгам рассказ о всех испытаниях, которых ему стоила борьба за правду в искусстве и а жизни. Он приберег это для потомков. "Дневник" - свидетельство того, что он вышел из борьбы непокоренным, остался провозвестником будущего, которое, как он говорил, "единственно достойно нашего волнения и страсти".
Последняя запись в "Дневнике" датирована 6 апреля 1910 года. Через месяц с небольшим - 22 мая 1910 года - Жюля Ренара не стало.
Б. Песис
ДНЕВНИК
1887
Без числа. Талант - вопрос количества.
Талант не в том, чтобы написать одну страницу, а в том, чтобы написать их триста. Нет такого романа, который не мог бы родиться в самом заурядном воображении; нет такой прекрасной фразы, которую не мог бы построить начинающий писатель. И тогда остается только взяться за перо, разложить перед собою бумагу и терпеливо ее исписывать. Сильные не колеблются. Они садятся за стол, они корпят. Они доведут дело до конца, они испишут всю бумагу, они изведут все чернила. Вот в чем отличие людей талантливых от малодушных, которые ничего не начнут. Литературу могут делать только волы. Самые мощные волы - это гении, те, что не покладая рук работают по восемнадцати часов в сутки. Слава - это непрерывное усилие.
6 июля. Итог: 100 франков заработка ежемесячно за то, что через день я отправляюсь в канцелярию и спрашиваю, есть ли работа, а работы все нет и нет.
13 сентября. Артистизм не в том, чтобы впрячься в какую-нибудь большую работу, например в писание романа, где все мысли должны подчиняться требованию засасывающего сюжета, заранее себе заданного. Артистизм скорее в том, чтобы писать рывками, на сотни тем, которые возникнут сами по себе, крошить, если можно так выразиться, свою мысль. Тогда ничто не будет притянуто за волосы. Во всем будет прелесть непринужденности, естественности. Не добиваешься: ждешь.
21 октября. Поднять хлебопечение на высоту государственного института. Бесплатный и обязательный хлеб.
27 октября. Любопытно было бы проследить, как сказывается на молодых влияние писателей, уже нашедших свою дорогу. Сколько нужно усилий, прежде чем научишься черпать оригинальность просто у самого себя.
* Море, похожее на бескрайнее поле, взрываемое невидимыми пахарями 1.
1 Звездочками в "Дневнике" Ренара обозначается начало новой записи.
* Под ветром дождь ложится почти горизонтально, как колосья ржи.
37 октября. Иногда нам приходит желание сменить родную семью на семью литературную, конечно, по собственному выбору, дабы можно было творцу растрогавшей тебя страницы сказать - "брат".
* Пробудившись от сладкого сна, хочется заснуть вновь, чтобы продолжить его; но тщетно мы пытаемся уловить туманные его следы, словно складки платья любимой, скрывающейся за занавесом, который тебе не поднять.
1 ноября. Он приходил, подымался ко мне на седьмой этаж и без передышки начинал бесконечные политические споры; и, странное дело, в рабочем кабинетике с жалкими украшениями на стенах - веерами, гравюрами Буссо, какими-то вовсе немыслимыми портретами, - в красноватом свете похожего на зонт абажура это он, это его шестьдесят лет вещали моим двадцати годам об обществе, республике, человечестве. Отец старался просветить меня, ибо он верил, что эти громкие слова светоносны, что они согреют его сына, молодого человека, уже в достаточной мере разъеденного скепсисом и озадаченного. Мне доводилось видеть его в минуты звериной тоски, когда он возмущался, сотрясал воздух крамольными словами, но это быстро с него соскакивало, и он сразу же возвращался к своим добрым, здравым убеждениям, за которые держался с удивительным упорством стариков, уже не желающих ничему учиться.
5 ноября. Воздух светлый, прозрачный, где свет кажется каким-то влажным, омытым, искупавшимся в кристально чистой воде и колеблющимся, как тонкий тюль, который повесили сушиться после грозовой стирки.
* Литература по-своему вознаграждает женщину за то неравное, по мнению литературы, положение, которое женщина занимает в обществе.
Женщина в книгах - как витрина ювелиров. И волосы у нее золотые, и глаза изумрудные, зубы - жемчужины, губки - кораллы. Хорошо еще, если дело ограничивается этим. У любви даже плевки золотые.
7 ноября. Капли дождя, беспрерывно сбегающие по запотевшему стеклу, прокладывают бороздки, вроде маленькой тропинки в снегу.
Металлическая природа, заросли печных труб, цинковые крыши светлее озер, проемы слуховых окошек, похожие на жерла пещер, город, почти весь ушедший под воду до самых труб из красного кирпича, потоп под тусклым солнцем тоже кирпичного цвета, целый призрачный подводный мир, видный из запотелых окон в дождливый день.
8 ноября. Стиль Гонкуров лучше всего виден в их высокомерном пренебрежении к гармонии, к тому, что Флобер называл ниспаданием фраз. Их фразы загромождены спаренными родительными падежами, тяжелыми сослагательными наклонениями, оборотами вязкими, словно они вышли изо рта, полного слюны. У них попадаются слова как репей, синтаксис их дерет горло, и от этого на нёбе такое ощущение, точно там налипло что-то, что не решаешься выплюнуть.
9 ноября. Искусство прежде всего. Он жил месяц, два месяца только среди книг, разрешая себе короткий отдых и сон, потом вдруг хватался за кошелек. Надо было искать места, любого, чтобы продолжать жить. Начинался долгий ряд дней в какой-нибудь канцелярии, с закоренелыми чинушами; он наклеивал марки, надписывал адреса, соглашался на любую работу, зарабатывал несколько су, благодарил патрона и возвращался к книгам - до новой катастрофы.
11 ноября. Стиль вертикальный, алмазный, без зазубрин.
14 ноября. Иногда все вокруг кажется мне таким расплывчатым, таким смутным, таким непрочным, как будто эта действительность есть мираж будущего, его проекция. Кажется, что лес далеко и что, хотя нас уже коснулись тени деревьев, придется еще идти и идти, прежде чем мы вступим под их сень.
24 ноября. Мне рассказали, будто Монтепен держит у себя на столе маленьких человечков из дерева и сбрасывает их по мере того, как его роман их убивает.
25 ноября. Именно в городе, в настоящем городе пишешь самые свои вдохновенные страницы о деревне.
5 декабря. Светский разговор, который в приемный день, до прихода визитеров, ведут между собой составленные в кружок кресла.
1888
12 августа. В большом лесу после завтрака. Мы сидим под сосной, у ручья, который бежит в русле из коры. Бутылки поставлены в воду - для охлаждения. Ветки погружаются в нее, чтобы утолить жажду. Вода бежит белая, в светлых леденистых брызгах, таких свежих, что сводит челюсти. Мой маленький сын старается подсмотреть через мое плечо, что я пишу. Я целую его. и это чудесно.
* Нет ничего несноснее, чем портреты героев у Готье. Лицо выписывается черта за чертой, со всеми деталями и загромождающими мелочами. Для мысли не остается места. В этом ошибка большого писателя, ошибка, которой остерегается современная школа. Теперь описывают Двумя-тремя точными словами, которые создают образ, а не забавляются разглядыванием в микроскоп.
11 октября. Он написал поэму и начал ее словами: "Муза, не говори мне ничего. Молчи, муза".
13 октября. Красноречие. Св. Андрей, распятый на кресте, в течение двух дней проповедует двадцатитысячной толпе. Люди слушают завороженные: ни один не подумал о том, чтобы освободить его.
15 ноября. Друзья - как одежда. Нужно покидать их, пока они не износились. Иначе они покидают нас.
23 ноября. Поэту недостаточно мечтать; он должен наблюдать. Я убежден, что именно так обновится поэзия. В поэзии должен произойти тот переворот, который произошел в романе. Трудно поверить, как сильно давит на нас до сих пор старая мифология. Зачем петь, что дерево обитаемо фавном? Дерево обитаемо самим собой. Оно живет: вот чему надо верить. У растения есть душа. Лист - не то, что думают поверхностные люди. Часто говорят о мертвых листьях, но на самом деле не верят, что листья умирают. Зачем рядом с жизнью создавать другую жизнь? Фавны, ваше время прошло! Теперь поэт хочет беседовать просто с деревьями.