- Мыр-р... - сказала Дикая Тварь и сделала очередной шаг.
"Кто ты? - услышал Капитан. - Почему ты здесь?"
- Я - воин, - сказал Капитан. - Я пришёл сюда убить своих врагов.
- Мыр-р... - сказала Дикая Тварь, приближаясь ещё на шаг.
"Кто такие враги? - услышал Капитан. - Зачем ты их убиваешь?"
- Враги - это те, кто стоит на моём пути, - сказал Капитан. - И я убиваю их затем, чтобы самому не быть убитым.
- Мыр-р... - сказала Дикая Тварь, следующим шагом сокращая расстояние между ними.
"Всё живое должно жить, - услышал Капитан. - Зачем ты убиваешь мой лес?"
- Твой лес мешает мне убить моих врагов, - сцепив зубы сказал Капитан. - А всё, что мне мешает, я убиваю!
- Мыр-р... - сказала Дикая Тварь, и очередной её шаг заставил почву поглотить осколок кормового стабилизатора минного заградителя.
"Разве мы враги?" - услышал Капитан.
- Ты хитрая, Дикая Тварь из Дикого Леса, - процедил Капитан. - Но я хитрее. Не заговаривай мне зубы. Уйди. Если ты сделаешь ещё шаг, я убью тебя.
- Мыр-р... - сказала Дикая Тварь, и от её шага из почвы выстрелил зелёный росток с алым бутоном.
"Я несу мир", - услышал Капитан.
И тогда Капитан поднял излучатель и второй раз убил Дикую Тварь из Дикого Леса.
Система слежения торпедоносца была нарушена при аварийном приземлении, и Натипак не заметил спасательных капсул среди разлетающихся осколков гибнущего минного заградителя хомов. Поэтому, привыкший, что подобное поражение противника в пространстве есть окончательное и полное, Натипак не учёл сложившихся условий и не выставил караул. Беспрекословная вера в свой военный талант сыграла с ним злую шутку.
Эйфория победы быстро улетучилась, когда Натипак обследовал состояние торпедоносца. Если некоторые из коммуникационных систем ещё работали, то двигательные установки вышли из строя полностью. Помощи ждать было неоткуда, так как внепространственный передатчик был разрушен попаданием мины хомов в рубку связи. Оставалась лишь слабая надежда, что удастся починить гравитационный стартовый двигатель и на нём довести катер в открытом пространстве до ближайшей базы. Но прежде, чем приступить к ремонту гравитационного двигателя, необходимо было залатать все пробоины. Поэтому Натипак вместе с Колертсом и Кинахемом приступили к работе сразу же после уничтожения минного заградителя хомов. И мысли не допуская, что кто-то из хомов мог остаться в живых.
Гулкие удары кибера, подгонявшего листы брони к обшивке торпедоносца, послужили хорошим ориентиром для Пилота и Стрелка. Они прекратили прокладывать себе путь мачете и стали осторожно пробираться на звук сквозь глухую чащу. Серебристые комбинезоны, рассчитанные на быстрое обнаружение терпящих бедствие в открытом космосе, демаскировали их, но в Диком Лесу некому было обращать на них внимание. В том числе и занятым работой омохам.
Подобравшись почти к самому торпедоносцу омохов, Пилот и Стрелок залегли за густым кустом. Почти час они наблюдали, как трое омохов латали пробоину в корме торпедоносца, пока из обрывков доносившихся разговоров не выяснили, что из команды в живых осталось четверо, но четвёртый, тяжелораненый, находится где-то на катере. Тогда они распределили омохов между собой. Стрелок взял на себя Натипака и Кинахема, а Пилоту достался Колертс. Такое распределение оказалось фатальной ошибкой. Пилот, не ахти какой стрелок, на мгновение опоздал с выстрелом, и натренированный до автоматизма Колертс, уже падая с пробитой грудью, ответил точной очередью в куст, где его гаснущее сознание в последний момент уловило предательский блеск комбинезонов хомов.
Толип очнулся от выстрелов в Диком Лесу, эхом прокатившимся по коридорам катера. Голова разламывалась от нестерпимой боли, кровь в висках стучала набатным колоколом. Толип застонал, охватил голову руками и ощутил под пальцами тугую повязку. В одно мгновение он вспомнил бой с минным заградителем хомов в пространстве, вспомнил бегство торпедоносца через топологический туннель, аварийную посадку на планету и брызнувшие в лицо осколки экранов. И только тут понял, что ничего не видит. Толип попытался моргнуть, но у него ничего не получилось. Тогда он провёл рукой по повязке на глазах, и его пальцы стали липкими.
- Натипак! - позвал он. - Натипак!!!
- ...типак! пак... пак... - ответило эхо пустых коридоров торпедоносца.
- Что со мной?! - в истерике закричал Толип. - Есть здесь кто-нибудь?!
В этот раз эхо не ответило, и Толип понял, что он не один. Появился в рубке ещё кто-то. Чужой. Жуткий. Как тьма в глазах.
- Кто здесь? - севшим голосом спросил Толип, леденея сердцем.
И тогда беспредельная глухая тьма, окружавшая Толипа, открыла два жёлтых горящих глаза и, прыгнув на него, проглотила его душу.
Толип сорвал с головы повязку, равнодушным взглядом обвёл разгромленную рубку, встал с кресла и выбрался из торпедоносца.
Склоняющееся к горизонту солнце косым, остывающим взглядом смотрело на Дикий Лес; деревья распрямляли листву, поворачивали к солнцу вершины, подставляясь под его скупую, предзакатную ласку. Высоченные сикойи по-королевски снисходительно раздвигали свои ветви, позволяя остывающим лучам достигнуть среднего яруса Дикого Леса, где в хаотическом переплетении ветвей и лиан простирался бесконечный лиственный полог. А в самом низу, в преддверие ночи, готовились ко сну хвощи, опуская к земле длинные стебли; сжимались мхи, консервируя в себе до утра крохи уловленного тепла; из-под корней деревьев начинала бурно пузыриться ведущая ночной образ жизни розовая одноклеточная плесень, чтобы утром, при первых признаках света, рассыпаться пылью спор.
Дикий Лес пел вечернюю песню жизни, в которую диссонансом вторгался стон сломанных, изувеченных аварийной посадкой торпедоносца деревьев.
Этот стон вызвал у Толипа горестный вздох. Он спустился по трапу на землю, присел и коснулся сломанной ветки турпалии с поникшими листьями и увядшими цветами. Лёгким пухом с кончиков пальцев сорвались блеклые искры, пали на ветку, и она распрямилась, место перелома вздулось кольцом клеевого нароста, листья расправились, цветы ожили, налились соком и раскрылись хрустальными, удивлёнными жизни чашами. Вздох облегчения вырвался у турпалии.
И тогда Толип встал и пошёл вокруг торпедоносца, как Сеятель разбрасывая по сторонам искры жизни. Раненые деревья оживали, регенерировали, наполняя душу Толипа светлым счастьем излечения, а мёртвые - тихо поглощались почвой, щемящей тоской утраты обволакивая сердце. Жизнь и смерть - основы основ всего сущего - проходили через Толипа; и разум его ликовал, и разум его скорбел, и сущность бога Дикого Леса непомерным бременем давила на плечи. И понял Толип, почему боги всех времён и народов столь строги и столь бесстрастны. Забота о живых и скорбь по ушедшим переполняли их и не оставляли места другим чувствам.
И Толип шёл, щедро и беспристрастно даря жизнь, и лес за его спиной вставал зелёной стеной, и стихали стоны, и всё больше и больше голосов вливалось в торжественную вечернюю песнь Дикого Леса, посвящённую прощанию с солнцем. Лишь громада торпедоносца молчала хмуро и мёртво. Путь Толипа был грустен, но светел: он знал, что жизнь имеет свой конец, и что каждое дерево рано или поздно умрёт, но если оно умрёт своей, не наглой смертью, то на его месте вырастет новое, молодое; и пока будет так - Дикий Лес вечен.
Он шёл в строгом обличье бога Дикого Леса, воскрешая и хороня, пока не наткнулся на три чуждых лесу трупа. Проснулась тогда память Толипа, и узнал он своих товарищей: Натипака, Колертса и Кинахема. И понял он, что не воскресить их, потому как древо омохов далеко, среди звёзд, а они оторваны от своего древа навсегда. Но и будь древо омохов здесь, среди Дикого Леса, не удалось бы свершить таинство дарения жизни, ибо древо омохов гнилое и бесплодное. И Толип сделал единственное, что смог - похоронил трупы по-омоховски, в земле, в братской могиле, и насыпал на могиле холм. А в изголовье посадил росток вечной сикойи.
Когда остывшее солнце устало коснулось ладони горизонта, последнее сломанное дерево выпрямилось сращённым стволом и включилось в хор прощальной песни Дикого Леса. И только громада торпедоносца молчала, внося диссонанс в гармонию жизни.
Скорбно склонив голову, Толип попросил почву поглотить неживое чужое создание, земля заколебалась, торпедоносец дрогнул и стал погружаться в землю. Лишь тогда застонал торпедоносец усталым мёртвым металлом, а из-за куста ему ответил чужой живой стон.
Толип посмотрел на куст, и куст послушно раздвинул ветви. И увидел Толип двух лежащих хомов: Пилота, убитого наповал, и Стрелка, смертельно раненного в живот, но ещё дышащего.
Толип подошёл, нагнулся над Стрелком, и Стрелок, почувствовав чьё-то присутствие, открыл глаза.
- Мир тебе, - сказал Толип и протянул хому руку.
Но Стрелок, верный присяге и воинскому долгу хомов, увидев над собой склонённого врага с угольно-чёрной Дикой Тварью на плече, разрядил в них всю обойму излучателя.
И клочья тьмы пали на Стрелка.
До позднего вечера прождал Капитан возвращения Пилота и Стрелка. Но, когда солнце стало садиться, перенапряжение нервов, потеря крови и боль ран отключили его сознание.
Он сидел в катапультированном из подбитой спасательной шлюпки кресле посреди пустыни. И не было в пустыне больше никого и ничего, кроме песка и ночи.
Ночь выдалась тихая, ярко-звёздная. Горизонт, близкий и ровный, трепыхался зарницами, мягкими и лёгкими. Было тепло по-весеннему; изредка по небу рассыпающейся чертой скользил метеор.
В полночь, когда небо стало темней, звёзды - ярче, резче, а зарницы больше и злее, потянул холодный ветер. И тогда из пустыни постепенно вырастающей фигурой пришёл Мудрец. Он шёл от самого горизонта, шёл неторопливой, шаркающей походкой, подойдя, остановился у самого кресла, внимательно посмотрел на Капитана, а затем степенно опустился на песок. Мудрец был очень старый, морщинистый, с куцей редкой бородкой, в заношенном звездчатом халате и такой же, островерхим колпаком, чалме звездочёта. Его сухое, тёмное лицо, похожее на старый засохший сморчок, разверзлось провалом рта, и он прошамкал:
- Ты помнишь свой последний сон?
Капитан хотел ответить, но не смог - превратился в безмолвную сидячую статую.
- Помнишь... - кивнул Мудрец. - Ты пришелец здесь, - проговорил он и замолчал. Затем продолжил: - Пришелец, а не хозяин... Ты - Чужой. И не только для нас... Ты свой только самому себе.
Мудрец замолчал и теперь уже надолго. Думал, перебирал тяжёлые старческие мысли.
- Послушай, - наконец сказал он. - Ты помнишь свой последний сон? Помнишь... Послушай, если бы всё это было на самом деле: ты был бы охотником, смелым и ловким, сильным, жил бы с любимой женой в родном, кормящем тебя лесу, и каждый год жена рожала бы тебе ребёнка, твоего наследника, твоего сына, Твоё Дитя!.. А Чёрный Жрец... Чтобы ты с ним сделал? Чтобы ты сделал со Жрецом? Вот если бы всё так было, чтобы ты с ним сделал?