-"Господи, да чего я боюсь!" - воскликнула художница про себя, "Собственную картину! Ну-ка, что там у нас?!"
И она резким движением сдернула покров, честно ожидая увидеть свое вчерашнее незаконченное полотно.
И, в ужасе подалась назад, лишь усилием воли задушив панический крик. Покрывало выпало у нее из руки и распласталось на полу. Анна смотрела, смотрела, и не могла поверить. Черный, панический ужас восставал откуда-то из трясин подсознания, стремясь затопить сознание и заставить ее бежать прочь, скорее, как можно дальше.
Она не побежала. Она, в сущности, была куда храбрее, чем думала.
Если вчерашний перекос напоминал небольшой флюс, то сегодняшний процесс зашел куда дальше - так бы могла выглядеть зубная инфекция, если ее запустить недели на две. Кошмарная, уродливая пародия на дом заняла всю левую сторону картины, нависая над своим двойником, который теперь казался маленьким и съежившимся от страха. Выглядело это так, словно холстина вдруг стала резиновым воздушным шариком, а теперь какой вселенский шутник надувал его изнутри, жутко деформируя рисунок на поверхности.
Дом сиял серыми оттенками, лоснился и поблескивал окнами домов. Он напоминал жирную отъевшуюся крысу, вольготно расположившуюся посреди кучи отбросов - огромную, разжиревшую, довольную жизнью, раскинувшуюся во всей свой неприкрытой отвратности.
Сердце Анны тяжело билось, в голове звенело. Один момент ей казалось, что она сейчас отключится и растянется на полу, подле этого ужасного творения.
Но она удержалось. И в этом Анне помогла мысль о матери - та, не должна это видеть, ни в коем случае. Если, предыдущие картины были просто бессмысленными то эта... эта была еще исполнена какого-то жуткого смысла.
Весь остаток дня художница провела в темном ступоре, не способная рассуждать, думать, захлестываемая каким-то темным атавистическим страхом, когда кругом тьма и не знаешь чего бояться.
И что, пожалуй, пугало ее больше всего - с навязчивым желанием снова взяться за кисть и исправить картину.
-Нет, - сказала она себе, - нет, все, хватит.
-Я больше не буду заниматься рисованием, - сказала она час спустя.
-Все поддается логике, - сказала она еще через час, - отец говорил, что осмыслению и логическому объяснению поддаются даже самые невероятные вещи.
Стрелка часов сделал очередной шестидесятиминутный интервал и Анна понял, что стоит перед картиной и сжимает в руках кисть. Художница тут же отшвырнула от себя орудие созидания, и поспешно отошла от холста.
-Что же происходит?
"Почему бы не перерисовать снова?" - подумалось ей вечером, - "А что, хорошая идея".
Точку во внутренней дискуссии поставила потрепанная книжка в мягкой обложке, которая попалась на глаза ближе к ночи.
"Снохождение: что есть реальность?"
-"А ведь и вправду, что есть реальность?"
-Это реальность? - громко спросила художница Анна у своей комнаты.
И тут, словно в доказательство явилось правильное, удобное, логичное объяснение, чарующее разумное - она рисовала во сне. Ночью вставала и искажала свою картину. Вот так - лунатизм, просто лунатизм.
Нет, ничего хорошо в таких симптомах, безусловно, не было, но по мнения испуганной, дрожащей девушки Ани, это было, по меньшей мере, в десять тысяч раз лучше, чем осознавать, что картина изменилась сама.
Странно, после этой мысли Анна полностью успокоилась, и пообещала завтра же закончить полотно. Руки уже чесались и тянулись к кисточке.
Утром робко подняла край покрывала и тут поспешно вернула его обратно. То еще зрелище скрывалось под ним.
Почему растет дом? Что за выверт сознания заставляет ее рисовать строение таким? Учеба длилась мучительно, картина стояла в пустой комнате и ждала.
Метроном начал свой отсчет последних дней зимы. Все когда ни будь кончается - но зима этого еще не чувствовала и морозила вовсю. За одну ночь температура упала на десять градусов, снег захрустел, стекла подернулись инеем, а небо приобрело особую прозрачную голубизну, что возникает лишь при сильных морозах.
Краски вязли на холоде, кисть деревенела, деревенели и руки, но они, в отличие от остальных части тела вполне радовались тому, что дорвались до любимой работы.
-Любимой? - спросила Анна, но ответа не дождалась, и продолжила свой труд.
Временами ей приходил в голову логичный вопрос: что она делает на улице сейчас, в такую холодрыгу, но она поспешно отметала его - всякая логика сейчас была не к месту.
А вот картина - это было главное. Необходимо ее закончить, и как можно скорее. Кто ее закончит, тот получит счастье и процветание.
Еще одна мерзкая логичная мыслишка болталась на задворках ее сознания, билась в ворота мозговой деятельность - такой маленький зачуханный фактик: картина становилась все реальней.
Разве она так рисовала раньше? Разве не было на ее рисунках грубых мазков, несоответствия цвета, общей корявости, из-за которой она так и не нарисовала ни одного портрета? Была? Анна не помнила - эта картина получалась совсем другой. Больше того, художница стала замечать, что может накладывать мазки как угодно грубо - результат все равно будет идеальным, фотографичным.
-Здравствуйте... - раздалось за спиной.
Анна вздрогнула, обернулась, и тогда стоящий сзади тоже недоуменно попятился - видно выражение лица у нее было еще то.
Впрочем, она тотчас узнала подошедшего - один из собачников, живет в том же доме, что и она. И собака с ним! Большая овчарка - ее звали Альма, а вот имени хозяина Анна припомнить никак не могла.
-Рисуете? - спросил собачник.
-Да, - сказала Анна, - Да, рисую.
-А я и не знал, что художники делают зарисовки с натуры в такой мороз.
-Все зависит от их желания зарисовать.
-Но ведь есть же фотографии и к тому же... - сказал сосед, но его псина оборвала, она подобралась к картине и осторожно понюхала край мольберта. Верхняя губа Альмы задралась, обнажила немалых размеров клыки, она глухо и низко рыкнула. Анна могла поклясться, что в этом рыке слышно крайнее отвращение.
-Ну что, Альма, что? - спросил собачник. Красноцветов его звали вспомнила, наконец Анна, Алексей Сергеевич.
Красноцветов наклонился над картиной, вгляделся, нахмурился:
-А вот этот дом, он вроде такой же должен быть?
Анна поспешно развернулась к мольберту и узрела результат своих трудов. Всего за последние пол часа дом вырос процентов на десять и успел слегка нависнуть над заснеженным двориком. Отвлеклась, задумалась, перестала сохранять пропорции.
-О, да! - воскликнула художница, и обернулась к Красноцветову с очень милой и любезной улыбкой, - надо же... исказилось... а ведь очень важно сохранять пропорции!
-Да-да, - пробормотал собачник вполголоса, видно Анина милая улыбка вполне походила сейчас на таковую же Альмину, задайся та повторить этот мимический трюк.
-Мне надо закончить картину, - сказала Анна, - и важно сохранить пропорции до конца.
Красноцветов кивнул и поспешно пошел прочь. Анна знала, что он, как и все собачники считает ее слегка полоумной. Ну и пусть! Да что они понимают в искусстве. Вот взять ее нынешнее полотно...
Тут она опомнилась и принялась за работу с новой силой. Следовало все исправить. Краски, которые по идее, должны были густеть и ложиться на морозе комкали, падали на холст легко и изящно.