- Эй, кто там!? А ну, стой, ребята! - кликнул передовой.
Свенельд выпрямился. Здесь проход вздымался вверх и от того руг казался еще выше. В этот миг он был титаном.
- Бермята, старый пес! Ты узнаешь меня!
Все, кто находились во главе колонны, задрав головы, уставились на обнаженного по пояс седого одноглазого бойца.
- Я знаю тебя! Ты Свенельд! - откликнулся грузный боярин, пыхтя и сопя.
- И я тебя знаю, клянусь молотом Перуна! - проговорил кто-то, расталкивая столпившихся дружинников.
- Ах, вот кому мы обязаны! Буревид!? Так, чего лясы точить?
Кияне шарахнулись в разные стороны, он прыгнул вниз...
Помышлял ли воин в тот миг о скорой смерти? Это едва ли. Ибо когда, готовясь к сече, Свенельд напевал старинное заклятье, все мысли устремлялись к тем широтам, где разум и дух слиты воедино. И в нем просыпался Дух Бера, могучего беспощадного зверя - одного из Трех Священных, сопутствующих богу ругов, богу войны. Он был молод - и любил Буйного Тура. Когда Свенельд повзрослел - ему нравился Волк, в том тайном воинском умении преуспел, да не про него теперь. Ныне - он старый бурый шатун, отощавший по зиме, которого нахальные шавки выгнали из берлоги. И идея убийства, разрушительная навья идея, всецело овладевала воином-оборотнем.
Его место среди неприятеля. Тут можно разить направо и налево. Здесь когти пронзят хилую человечью плоть и раздерут на части. Здесь надо разить, как ложится лапа, две лапы - его страшные мечи. Клинок пропитан Духом Зверя! Воин и металл - единое целое! Он несется, снося кисти, рассекая чешую кольчуг, выпивая жизни из тела гончих псов, обступивших бера.
И руг вертелся в последнем Танце, он рычал, он стонал и плакал, хохотал, как безумный, отражая чужие удары и нанося свои. Клинок рубанул податливое мясо, скользнул кому-то в пах, второй - полоснул чью-то спину. И вновь закружился медведь!
И летят в стороны собаки, наткнувшись на сверкающую волну стали, а киянам чудится, что неистовый бер* неуязвим. И всюду, где прошелся косолапый, лежат трупы, корчатся враги. Каждый, кто посмел танцевать с ним в паре - принял смерть или рану. Колотую иль рубленную, первую или последнюю. Кровь! Пот! Грязь! Корчащиеся в предсмертных муках люди и кони...
(* бер - истинное имя медведя у славян, сохранилось слово "берлога", т.е. логово бера).
Варяг, зачарованный пляской берсерка, с детским восторгом наблюдал за сечей. На руга налетел дюжий киянин. Меч Свенельда рассек наплечник и перерубил ему руку. Вторым ударом берсерк вогнал клинок в живот врага, острие вышло с той стороны, подрезав хребет.
Но даже у бера силы не беспредельны. Про то знал и Фредлав. Он не посмел вступить в схватку. В священные мгновенья брани взор оборотня застилает туман, и ему видится все в ином свете. И кем бы стал Фредлав в том зверином мире бера? Варяг видел - Свенельд слабеет, понимал, еще вот-вот придет и его черед. И он тоже сделает все, что должен!
Громадные когти неистового Зверя наискось прошлись по груди Бермяты. Он отлетел в сторону. Располосованная медвежьей лапищей броня вмиг покраснела. Воевода, удерживая обеими руками меч, пал на камни и не шевелился. Здесь лежал и Буревид, предатель, он погиб одним из первых и рухнул с расколотым черепом, не успев спрятаться за спины киевских дружинников. Казалось, еще чуть-чуть и Свенельду удастся вырваться из смертельного кольца охотников. Но на смену павшим, молодым и рьяным, подоспели новые - опытные и хладнокровные, что шли в конце колонны. Эти знали - на бера ходят с рогатиной, а на берсерка, с которым не справиться в ближнем бою, есть иная управа.
Истребив и покалечив с два десятка киян, уставший израненный руг был беззащитен пред градом стрел, устремившихся к нему. Какие-то он отбил, от других успел уклониться, но одна оказалась хитрей и увертливей старого воина. Каленая поразила медведя под горло, отбросив назад, к глинистой отвесной стене. Зверь захрипел, зашатался... Животное обличие стало сползать с него, являя киянам старого витязя.
Стрелок поплатился мгновенно - неожиданно зазвенела тетива Фредлавова лука. Смерть гадюкой впилась в глаз. Варяг больше не медлил. Стрела пропела песнь, она была столь неудержима, что вонзившись в грудь другого киянина, прошила воина насквозь. Прежде, чем Фредлава углядели, на земле валялись еще трое. Остальные попрятались за камни, да валуны, не рискуя приблизиться к умирающему берсерку.
Белые Свентовидовы мечи выскользнули из рук, издав печальный звон. В предсмертном стремлении Свенельд вырвал из горла коварную стрелу, раздирая жилы. Из дыры хлестанула кровь. В тот же миг Бермята, точно оправдывая прозвище, встал на колени и с яростью послал клинок в живот богатыря. Старик рухнул на камни, увлекая следом врага.
Тот отпустил рукоять:
- Теперь ты мертвее мертвого, - молвил воевода, с трудом поднимаясь на ноги.
Свенельд молчал, единственный глаз берсерка вспыхнул и потух. С уголка губ змейкой скользнула багряная влага.
Ему что-то кричали, но опьяненный дешевой кровью Бермята не внимал крикам. Пошатываясь, переступая через трупы дружинников, устлавшие дно предательского ущелья Перуна, воевода брел навстречу гибели. Бермята вздрогнул от чистого звука спущенной тетивы. Он ощутил сильный, ломающий ребра, удар в грудь.
Варяг всадил в мерзавца стрелу длиною с два локтя.
Жгучая боль пронзила все естество. Судорожно ловя воздух ртом, Бермята снова услышал, как бы издали, быстро нарастающий посвист и ... Тьма сомкнулась над ним.
Лицо варяга просияло от жестокой радости. Какой-то смелый киянин ринулся на помощь воеводе, но древко затрепетало у него в горле точно над воротом кольчуги. При этом последнем выстреле тетива лопнула, и Фредлав скользнул вниз по тропе, туда, где корчились изуродованные тела преследователей. Он хотел успеть к заветному мечу. И варягу это вполне удалось, хотя рана на боку кровоточила все сильнее и нога не слушалась его.
- Великий Один! Я иду! - крикнул Фредлав, воздев оружие к небесам...
Но слышал ли его сам "отец павших"?
* * *
Недоступная преследователям призрачная тропа, по которой пролегла колдовская нить Пряхи, уводила Ольгу все дальше и дальше. Кот бежал впереди. Подчас девушке казалось, что зверь не просто опережает в том беге магический клубок, а еще и подгоняет шарик когтистой лапой, точно ведет какую-то вечную игру.
Кругом, вздымая к небу верхушки могучих елей, высился заповедный Лес. Баюн прошмыгнул вслед за нитью меж толстых, точно столетний полоз, корней. Она пыталась не отстать. Кот сходу проломился сквозь низенький молодняк, утопая в нем, так что виднелся лишь кошачий хвост. Нить вывела к топкому болоту, коварно поросшему всякой всячиной, точно лес заманивал своих обитателей. Клубочек прыгнул через трясину, над ней возникла белесая пелена, волшебная пелена того самого молочного цвета, что и вся тропа.
- Ничего не бойся! Ступай следом! - мяукнул Баюн, и она послушалась.
Оглянулась - пелена рассеялась, да и сама тропа таяла, и вот уж от нее не осталось и следа.
Путь лежал в один конец.
- Нам уже не вернуться! - крикнула девушка зверю, с трудом поспевая за Баюном, который круто свернул налево.
Проводник ловко прыгал с кочки на кочку, с пригорка на пригорок.
- Не пужайся, сказал! Будешь девица в целости и сохраности. Хоть места и впрямь жуткие, да, зато никто не догонит! А ежели и догонит - пожалеет о том крепко!
Он снова свернул в сторону и Ольге почудилось, что даже сам Баюн заплутал, но это ей только казалось.
Уж совсем стемнело и сколь ни смотри по сторонам - хоть глаза выколи, ни зги не видать, разве лишь саму волшебную тропу, серебрящуюся синими капельками росы, ночными светлячками или, может, самими звездами.
Огоньки-то ночные завсегда душами считали. Стараниями русалок души эти на небо возносятся. Если увидит кто такой огонек, значит понесла русалка душу усопшего в сад небесный Ирий.
- Неужели, я умираю, - подумала Ольга, обессиленная круговоротом событий и впечатлений.
Слившись с этой искрящейся дорогой, Ольга представила себя той магической нитью, которой следовала в неведомое. Куда там? Она и есть этот глупый маленький клубочек-огонечек, беспомощная вещица, игрушка в громадных мохнатых лапах колдовского зверя. Чародейство продолжалось. Девушка летела над землей, плыла студеными водами, сгорала в огненном вихре костра, что зажгла однажды на беду меж собой и своим избранником...
И тут ночь. Снова ночь, и вновь непроглядная тьма, в которой она очутилась уже в полном одиночестве. Погасла нить. Размыты лунные дроги. Да кот-чаровник сбежал он нее, несчастной.
Но когда Ольга совсем уж отчаялась, ей померещился тусклый едва уловимый свет... Вытянув руки, ощупью, она стала пробираться вперед, желая поскорее развеять страхи и сомнения - не грезятся ли эти слабые белые лучики. Словно мотылек, она поспешила к чудотворному источнику.
- Ярче, ярче! Свети! Свети! - захотелось крикнуть ей, и она закричала, а лучики восходящего солнца заплясали, очерчивая контуры громадных покляпых стволов и ветвистых крон, засеребрились нитями, да соткали из ничего призрачного всадника.
И сам он белый, и одет в белое, белый конь под ним, да и сбруя на том скакуне - светла. Скачет призрак мимо... Не осмелилась девушка окликнуть витязя, припустилась за ним, а сама-то от страха дрожит - ведь от него такой свет разливается, что глаза слепит. Так, от деревца к дереву, от кустика к кустику, от кочки к кочке - выбрела девица из Леса вслед за призрачным водчим на поляну. Тут и след всадника того пропал. Вышла и видит - стоит дивный терем, а вкруг него точно Коло двенадцать столпов поставлены, и верхушки их головами венчаны, золочеными и брадатыми. И в глазах у них, видать, огонь теплится.
А сидит под окошком на скамеечке дородная женщина, вся одета она в дорогую парчу да бархат. И огненно-рыжая копна волос по плечам ее разметалась. Сидит рукодельница, нить вяжет, да вертится и стучит пред ней колесико, и предатель-котище ходит тут себе, выгибается, в глазки пряхе той заглядывает, да о ножку хозяйскую трется и мурлычет.
Подошла Ольга поближе. А хозяйка точно знает, что она уж рядом, но на девицу не смотрит.
Как велит обычай вежливый, положила девушка земной поклон, говорит: