- Болтают, есть за Сафат-рекой великий вал, прозванный Стеною Слез и Отчаяния. Печенег, как известно, не строит городищ, но на сей раз Куря, убийца Святослава, там прочно обосновался. Стан Кури именуют Песчаным. Тысячи пленных день и ночь возводят вкруг него стены, и бесконечна их работа. Такую изощренную пытку придумал хан рабам. Ветер рушит созданное все повторяется заново. Шатер хана посреди, сотни лучших воинов стерегут покой хозяина и повелителя. Смеется жестокий степняк: "Коль построите велик вал повыше этих скал - все пойдете по домам!" Да никому пока не посчастливилось из несчастных...
Ругивладу в этот раз было чем расплатиться, хотя серебро, выигранное котом, давно кончилось. В дороге, как читатель уже знает, подвернулась доходная служба, которую он и выполнил со свойственной каждому герою долей безрассудства. Боярин Стоич щедро отблагодарил гостя и спасителя, поэтому, даже после расчета с хозяином корчмы и покупки коня, в кошеле у Ругивлада еще позвякивало серебро. Воины севера обычно не воевали верхом - лошадь была еще более дорога, чем в Киявии, а снаряжение и того дороже. Святилище Арконы содержало лишь триста всадников. Вятичи в дремучих лесах придерживались тех же обычаев - сражались пешими, хотя на рать добирались где верхом, а где и вовсе, спускались по рекам на лодьях. Волхв привык полагаться на пару резвых ног с меньшим риском свернуть себе шею, но на сей раз не оставалось ничего другого, как пересесть на спину еще более скорого существа.
- По лесным-то дорогам сгодился бы верховой лось, - вслух размышлял кот, - но в степи лосей нет, оленей постреляли. Будем брать коня, даже двух!
Минул уж лунный месяц с тех пор, как словен оставил Домагощ...
Он собирался было покинуть хлебосольное заведение, но тут приметил упитанного воина, рисующего в воздухе какие-то знаки костью, с остатками мяса на ней.
- Сон меня одолевать стал, как сейчас помню, аж за три версты. Ну, думаю, котище где-то близко. Надел я тогда на голову три шелома, да иду себе, а ноги-то еле волочатся. Где не иду - там ползу вовсе. И снова иду...
- Фарлаф! Да як же ты ползешь, когда у тебя такой курдюк? - потешались над толстяком собутыльники.
- Плохо на пустой желудок ползется! - добавил кто-то из угла корчмы.
- Еще бы! - согласился богатырь, обгладывая индюшачью ногу - Старушонка мне с собой лишь куриные окорочка положила.
- Тяжелы, знать шеломы на пустой-то голове, - донесся тот же голос.
Вокруг заулыбались, хотя и не так уверенно, но Фарлаф в то время вылил в глотку штоф медовухи и пропустил замечание. Язык еще более развязался, и он продолжил героическое повествование с новыми силами:
- Гляжу - столп высокий, а на нем зверь сидит невиданный. Увидал и меня, поганец, да как прыгнет на плечи. Вмиг один колпак разбил, вот и второй - разодрал, уж за третий шелом принялся и совсем было достал.
- Ух! Ну, а ты-то что? - подначивали богатыря завсягдатаи корчмы.
- А я как скину кота на землю, да как дам ему промеж глаз прутом-то железным.
- Тут из кота и дух вон, - ляпнул кто-то.
- Как же, "дух вон"! Ему этот прут нипочем, сломался прут железный о лоб кошачий.
- Твердолобый, стало быть, кот попался тебе! - опять раздалось из угла.
Это Ругивлад платил Баюну за прежние насмешки.
- Ты, знай меру, волхв! Что положено Велесу, не положено Сварожичу, возразили ему живо из-под стола.
Впрочем, словен по-прежнему думал о своем, и помешал Фарлафу не со зла:
"- Ну, какого рожна, Ругивлад, ты вбил в голову мысль о своем уродстве? - шептал ему внутренний голос.
- Как же! Не я ли прибил Дороха на глазах у Ольги? А что он мне сделал? - винил себя Ругивлад
- Дорох - не пара дочери Владуха! - возражал тот же голос.
- А я ее об этом спросил? - терзался словен. - Есть такие бабы, что любят насилие над собой, и при этом испытывают наслаждение. Ядрит - знать любит! И по какому такому праву вторгся я в чужую жизнь, порушил чью-то судьбу?
- А не долг ли волхва, хранителя знания, вершить судьбу там, где того требует его ум, - оправдывал его этот всезнающий, тот, который в черепке, в душе, или где-то там еще... - Надо ли вмешиваться, если тупость попирает тонкость чувств? Можно ли сидеть в углу? Вот, ты сидишь, а этот желудок, величиной с человека, самодовольно орет, глумясь над скромностью тишины и уюта. Кто не любит тишины - тот презирает одиночество, кто не терпит уединенности - тот не может быть свободным.
- О, рассудок, враг мой! Вечно тебя что-то не устраивает."
- Ну, а дальше-то чего было? - толкали Фарлафа собутыльники.
- Хвала богам, остался у меня оловянный прут. Стал я зверюгу по бокам охаживать, стал Баюна как Сидорову козу угощать, - разошелся Фарлаф, сопровождая быличку резвыми жестами, глядя на которые, кота и впрямь следовало пожалеть, - А ему сперва и это мало оказалось. Он мне про Фому, да про Ерему, да про царевну-лебедь и всякую там белку, что золотые яйца несет.
- Тогда уж, орехи, - поправил рассказчика тот же голос.
- Они самые. И осилил-таки я его! Неможется коту - стал просить, уговаривать. Все сробить обещал, о чем ни попрошу.
Хозяин заискивающе посмотрел на Ругивлада, но было поздно. Кот, до сей поры дремавший у словена на коленях, вскарабкался на скамью, выгнул спину, разминая толстые лапы, да как прыгнет на варяга.
- Ну-ка котик, покажи бахвальщику страсть большую, чтоб век помнил.
Баюн о кольчугу варяжскую когти точит - на Фарлафа прилаживает! Желает котяра белу грудь ему разодрать, да сердце отведать!
Вскочил богатырь, даже стол опрокинул, а кот сидит на нем и орет благим матом:
- Посторонись! Посторонись! Зашибет!
Хотел было Фарлаф схватить зверя за хвост, но разве такого поймаешь. Еле спасся он от напасти, вспомнил - не любят кошки воды, и ну себя пивом-то поливать из кружек. Что за шиворот пролилось, что на пол, но и Баюну досталось. Выпустил зверюга бахвальщика, а тот и рад - ноги в руки да наутек.
- Ты видал? Ну, ты видал? - обиженно ворчал котище.
- Не любо - не слушай, а врать не мешай! - усмехнулся волхв, - Пора и нам!
- Поспешай медленно, - получил он едкий ответ.
- Так что? Торная дорога нам теперь через Козарские, то бишь Жидовские ворота, и до самых Меотийских степей... - молвил Ругивлад и протянул Баюну тряпицу. - На, оботрись! Сильно пивом разит! Не иначе - по уши в братину лазил...
- Нет уж, спасибочки! Мы как-нибудь языком обойдемся, - ответил котофей.
С улицы донеслось сочное:
-Ммее...!
В дверях возникла рыжая козлиная голова. Хозяйским оком дереза оглядела присутствующих, трясанула бороденкой и остановила сердитый взгляд на рослом, могучем воине, который моментально повернулся спиной и втянул голову в плечи.
- Сидор! - окликнули богатыря собутыльники, - По твою душу! Пора! Женка караул прислала.
- Эрмий! Эрмий! - сказал себе Ругивлад. Едва коза появилась на пороге, мысли его потекли в иное русло. - И впрямь! Тоже был рыжий! Друг Фредлав, как что не так - всегда его поминает, Локи зовут рыжего у мурманов. Варяг говорит, это и есть кузнец всех бед на земле. И не сыскать в светлом Асгарде* большего чернеца средь богов, чем извечный сеятель раздоров, наветчик и обманщик. Он виновник распрей, но ни одно сколь-нибудь значимое дело не обходилось без Локи. Асы не раз попадали из-за него в беду, но часто он же выручал их своей изворотливостью...
(*Асгард - небесный город скандинавских богов "асов", мир светлых богов, Верхний мир, ему соответствует славянский Ирий)
* * *
Кот вызвался постеречь скакуна, и Ругивлад обещал мохнатому спутнику вскорости вернуться.