Полисмен серьезно пожал ее.
– Ну, поехали, и так опаздываем, - сказал я. - Спасибо, констебль.
Полисмен улыбнулся и снова козырнул мне.
– Что ты такое натворил? - спросил я.
– Я же сказал! Смотрел и все.
– Ну, тебе повезло. Хороший полисмен попался.
– Да, - сказал Мэтью.
Мы помолчали.
– Папа, - начал он снова, - прости, что я опоздал. Понимаешь, Чокки никогда не видел лодки, то есть вблизи не видел. Я ему показывал. А там один заметил, рассердился и потащил меня к полисмену.
– Ясно. Значит, Чокки виноват?
– Не совсем, - признался честный Мэтью, - я думал, ему понравится.
– Гм, - усмехнулся я, - по-моему, это вполне в его духе: заявить, что лодки - дурацкие.
– Он так и сказал. Он говорит, надо очень много сил, чтоб разрезать всю эту воду. Разве не умней скользить над водой и разрезать воздух?
– Ну, здесь он опоздал. Передай, что это у нас есть, - отвечал я, и тут мы подъехали к тому месту, где нас ждали женщины.
Неделя шла к концу, и я все больше радовался, что скоро приедет Лендис. Начнем с того, что Мэтью принес дневник, и, хотя все, казалось, было в порядке, кое-что поставило меня в тупик.
Мистер Тримбл, признавая успехи Мэтью, считал, что они возросли бы, если бы он ограничился традиционной школьной программой.
Мисс Тоуч с удовольствием отмечала внезапный интерес к ее предмету, но советовала отложить астрономию и ограничиться пока географией.
Мистер Кефер, учитель физики, был не совсем доволен. "Рекомендую, - писал он, - задавать меньше вопросов и прочнее усваивать материал".
– Что у тебя там с мистером Кефером? - спросил я.
– Он сердится, - ответил Мэтью. - Как-то я спросил про световое давление, в другой раз я сказал, что понимаю, что такое тяготение, только не понимаю, почему оно такое. Кажется, он и сам не знает, да и про многое другое тоже. Он хотел узнать, кто меня научил так спрашивать. Не могу ж я ему сказать про Чокки! А он сердится. Но сейчас все в порядке. Я вижу, что спрашивать не стоит, и сижу тихо,
– Мисс Блейд тоже как будто недовольна.
– А это я спросил, как размножаться, если у тебя один пол Она говорит - "конечно, у каждого один пол", а я говорю - "нет, если у всех один пол, все одинаковые" Она стала объяснять, что так бывает у растений, а я сказал - "нет, не только у них", а она сказала - "чепуха!" Ну, я и ответил, что это не чепуха, потому что я сам такого знаю. А она спросила особенным голосом, что я имею в виду. Тут я увидел, что не надо было лезть - не говорить же ей про Чокки! Я и заткнулся, а она не отстает. Теперь все время на меня вот так смотрит. А больше ничего не было.
Удивлялась не одна мисс Блейд. Я сам недавно спросил:.
– А дом у него есть? Ну, мама, папа, семья - он тебе не говорил?
– Да не очень, - сказал Мэтью. - Я никак не разберусь. Понимаешь, он говорит много слов, которые ничего не значат.
Я признался, что не совсем понял. Мэтью нахмурился.
– Вот если б я был глухой, - начал он наконец, - а ты бы мне говорил про музыку, я бы не понял, верно? Так и тут, вроде этого. Он говорит про кого-то… папу или маму… но у него это все вместе, как-то одно выходит.
Я заметил только, что все это очень странно. Мэтью не спорил.
– И ему нас трудно понять, - поведал он. - Он говорит, очень неудобно, когда у тебя двое родителей. Легко любить одного, но как же можно любить двоих одинаково?
Изложение этих идей загадочного Чокки расположило меня к биологичке. Кроме того, я порадовался, что приедет Лендис, хотя и боялся приговора.
Вскоре позвонила Дженет и сообщила - как всегда, кратко, - что собирается к нам на уик-энд. Мэри, не вдаваясь в подробности, сказала, что мы будем заняты.
– Жаль, - ответила Дженет. - Ну, ничего. Мы погостим у вас в пятницу и субботу.
– А, черт! - сказала Мэри, вешая трубку. - Надо было позвать ее на то воскресенье. Ладно уж, теперь поздно.
В пятницу вечером приехала Дженет с мужем и двумя младшими детьми. Верные себе, они опоздали на полтора часа, а потом целые сутки вели привычные беседы. Мэри и Дженет говорили о детях Дженет, о детях третьей сестры, Пэшенс, и брата Теда, и брата Фрэнка, и многих общих друзей. Я и Кеннет придерживались более безопасной темы и говорили о машинах. Все шло прилично, пока к субботнему вечеру Дженет не заметила, что в беседах еще не коснулась наших детей.
– Конечно, это не мое дело, - начала она, - но, по-моему, свежим глазом иногда увидишь больше. Ты согласна?
Я посмотрел на Мэри. Она усердно разглядывала вязанье.
– Может быть, да… А может, и нет, - ответила она.
Но Дженет задала чисто риторический вопрос и не собиралась пускаться в обобщения.
– Мэтью как-то осунулся, - продолжала она, - он вроде бы бледноват.
– Да? - сказала Мэри.
– Ты не замечала? Вот это я и имела в виду! Наверное, устал… В этом возрасте им часто не по силам нагрузка…
– Правда? - спросила Мэри.
– А может, он просто хилый, - продолжала Дженет.
Мэри кончила ряд, положила работу на колени и разгладила ее рукой.
– Да нет, он крепкий, - сказала она. - Верно, Дэвид?
– Еще бы! - сказал я. - Ничем не болел, кроме насморка, а уж от этого не убережешь.
– Как я рада! - сказала Дженет. - А все-таки надо бы присмотреться. В конце концов, мы не так много знаем о его наследственности. Вы не обращали внимания? Он иногда как-то отсутствует… погружен в себя.
– Не обращали, - ответила Мэри.
– Потому я и сказала о свежем глазе. А я заметила. И еще, Тим говорит, что Мэтью разговаривает сам с собой.