И, наконец, в обкоме тоже не было на месте завотделом промышленности Федунова, единственного из тамошних, кого Виктор немного знал. Объясняться же с инструктором Виктор не захотел.
Перебравшись в "гостевое" кресло, он взял свежий номер "Строительства и архитектуры", однако читать не смог - на первых же строчках все странным образом отделилось, поплыло...
- Владислав Феликсович, - позвал Белов, склоняясь над прямоугольным провалом,- вы спите?
- Нет,- ровным голосом отозвался Осинецкий и медленно поднялся. Жесткие солнечные лучи обжигали больные глаза, но Граф заговорил без тени раздражения: - Чему обязан?
- Битому неймется, - неизвестно о ком сказал Василий и поцокал ногтем по бронзовой лампе.- А за последнее время мы общаемся больше, чем за все предыдущие десятилетия. Жаль только, что по такому поводу.
- Жаль. Я хочу спросить вас: почему вы не пожелали встретиться с епископом?
Граф помолчал, помаргивая и разглядывая девчонку-художницу, пристроившуюся с этюдником неподалеку, у серого алебастрового ангелочка.
Наконец Осинецкий заговорил и в его голосе не чувствовалось приличествующей сану кротости:
- К сожалению, не всегда люди соответствуют постам... Должен с прискорбием признать, что его преосвященство - не настоящий христианин. Я это понял, когда он был протоиереем...
- Однако, - только и промолвил Белов.
- Я вижу, вы удивлены? - спросил, веселея, Граф.- Но полноте, церковь - это еще и организация, и не во всем столь уж отличная от светских. И пока еще не удалось придумать прибор, чтобы безошибочно отличать тех, кто служит всем сердцем, от тех, кто просто служит.
- А есть разница? - очень заинтересованно спросил Василий.
- Несомненно, - ответил Граф.- Для меня - несомненно; и, в частности, относительно его преосвященства в свое время я излагал точку зрения местоблюстителю из патриархии... Но с моим мнением не посчитались.
- Послушайте,- с волнением заговорил Василий,- я давно пытаюсь понять... Представьте, есть два человека одинакового возраста, образования, способностей. Оба идут служить военными, как это сейчас называют офицерами. Один идет по зову сердца - защищать Родину. Другой - и потому что паек сытный, и с жильем нормально, и дамы гусаров любят. И вот скосило их в одном бою. И что, в чем различие?
- Вы, Василий Андреевич, в последней войне не участвовали?
- Не довелось.
- Это ни в коем случае не упрек. Могу повторить, что не сомневаюсь в вашей храбрости. Однако пример ваш неудачен. Война и военная служба вообще есть проявление бесовских... нездоровых начал в человеке.
- Но вы-то сами ушли добровольцем... И церковь призывала стать на защиту...
- Здесь война вынужденная. Сугубо вынужденная. Если бы не защищались это был бы ущерб всему человечеству.
- Согласен. Так что с моим примером?
- Таких людей нельзя уравнивать.
- Ну а по-простому, в чем она, эта разница?
- Вы дали схему; дайте живую жизнь, и по ней будет видно, кем из двоих нечто было сделано хуже, а нечто и не сделано вовсе.
- Долго искать,- усмехнулся Белов,- ни один суд не доищется.
- Полагаю, вы не правы.
- Да, конечно: "На то есть высший судия!"
- Вы, атеисты, называете это иначе: суд истории.
- Все эти тонкие различия,- начал Василий Андреевич, морщась от страстного желания закурить,- со временем взаимно уничтожаются.
- К сожалению, это не так. Поверьте мне, старику: в том дурном, что все еще происходит между человеками, повинна прежде всего "деятельность" тех, кто служит себе, но не делу. И в мирное время плоды этой, так сказать, деятельности менее заметны, но не менее ощутимы.
- Вы упрощаете, Владислав Феликсович, а почему? Потому что человек никогда по-настоящему не знает, кому - Богу или мамоне - служит. И вообще наша историческая заслуга заключается в том, что мы заставили всех, в том числе и примазавшихся, работать на общее дело. Пусть не на всю катушку, да с паршивой овцы хоть шерсти клок.
- Ваша историческая ошибка, что вы понадеялись на правильную схему, а про тех, кто в этой схеме расставлен и рассажен, вы позабыли. А сама по себе схема может работать и так, и эдак - смотря какие люди и зачем в ней находятся.
- Верно, в сущности,- несколько раз наклонил голову Василий Андреевич; помолчал немного и добавил: - Только не забывайте, что чем выше человек, тем он точнее соответствует схеме, а повышение разума, рост души историческая неизбежность. Прошло время, когда числом брали, на себе пахали да криком засапожным врази расточали.
- Вы - оптимист,- с завистью вздохнул Осинецкий,- и, знаете, я все жду времени, когда это, наверное только для нас ниспосланное служение закончится, и мы приобщимся к постижению...- Граф помолчал и добавил: - А ваши друзья где?
- При деле. Седой сейчас в институте приглядывает, чтоб там никакого подвоха не случилось, а Приват - сейчас в архиве, а потом, наверное, в исполком подастся... А многие уже на Солонцах.
- Тяжело, наверное, - спросил Осинецкий.
- А им что, легче?- указал Белов на лютеранский сектор, надковырянный Саниным бульдозером.
- Да-да. Однако если вы по поводу обращения к епископу, то моя позиция остается неизменной.
Белов помолчал, а Граф докончил свою мысль:
- Он, к сожалению, прагматик до мозга костей. Ясно понимает, что эта... процедура,- и Граф обвел рукой вокруг,- по сути своей епархии как организации выгодна. И переубедить его, заставить обратиться к истинным идеалам не удастся ни мне, ни этому молодому человеку - как его?
...Виктор Кочергин проснулся от резкой боли в позвоночнике. Он уснул в низком кресле, неловко запрокинув голову, и теперь едва мог повернуть затекшую шею.
Во рту появился гадкий металлический привкус; но спал Кочергин недолго: солнечные пятна на паркете переместились только чуть-чуть, и Маркин еще не возвратился.
Конечно, Виктор устал, но этот внезапный сон...
"И какой!"- тряхнул головой Кочергин, уже окончательно просыпаясь.
Телефон на столе у Маркина не звонил - только загоралась сигнальная лампочка и раздавалось тихое журчание; молчал и селектор - секретарша знала, что Маркин вышел из кабинета.
Растирая шею, Виктор встал, подошел к окну - и со сложной смесью тоски и злости увидел, как по площадке, направляясь к заезженной управленческой "Волге", вышагивает, выворачивая ступни, коренастый и коротконогий Воднюк с неизменной папиросой, победно торчащей из уголка рта.
- Виктор Михайлович, вы здесь?- позвал селектор голосом секретарши. Вас управляющий вызывает.
Виктор вышел в приемную. Посторонних не было, и секретарша (трестовские дамы симпатизировали Кочергину) тихонько сказала:
- Управляющий до чего злой - у-у-у.
"А то как же,- подумал Виктор,- еще и Воднюк нагадил..."