Где-то в прибрежном лесу ворчливо бормотала сова. К ночи ветер стал пронизывающим, и мне пришлось поднять воротник рубашки, пытаясь сохранить хоть чуточку тепла. Бродячая кошка осторожно кралась вниз по улице – завидев меня, она наискосок перешла на противоположную сторону и растворилась во мраке меж двух домов.
С исчезновением бармена Вудман окончательно приобрел вид покинутого города. Раньше я не обратил на это особого внимания, но теперь, когда мне было совершенно нечего делать, я осмотрелся и заметил, что он выглядит запущенным и обветшалым – один из тех маленьких умирающих городков, что обречены на забвение в еще большей степени, чем Пайлот-Ноб. Тротуары растрескались, и в щелях проросла трава. Давно не крашенные и нуждающиеся в ремонте дома несли на себе отпечаток времени, а их архитектура, если только к облику здешних зданий можно было применить это слово, была как минимум столетней давности. Некогда город был – должен был быть – молодым и подающим надежды; в те времена наличествовала некая экономическая причина его возникновения и существования. И причиной этой, я знал, должна была быть река – в те времена, когда она служила торговой артерией, когда продукция ферм и фабрик отвозилась на пристань и грузилась на пароходы и те же пароходы привозили сюда все необходимые товары со всех концов страны. Но река давно отыграла свою роль в экономике и вернулась к первобытному состоянию, одиноко струясь по узкой полоске поймы. Железные дороги, скоростные шоссе и пролетающие высоко над нею самолеты отобрали у реки все роли – за исключением той изначальной и главной, которую от века играла она в земной экологии.
И теперь Вудман стал захолустьем, уподобился тихой заводи общественной жизни, во всем подобной множеству тех мелких заводей, что лежат в извилистых меандрах, отделенных от главного русла реки. Некогда многообещающее, может быть, даже важное место; когда-то процветавшее, но впавшее ныне в нищету, оно упорно цеплялось за крохотную точку на карте (да и то не всякой карте!), как место обитания людей, так же мало соприкасавшихся с миром, как и сам город. Мир продолжал идти вперед, но маленькие, умирающие городки вроде этого отказывались идти с ним вместе; они отстали, впали в дремоту и, возможно, не заботились больше ни об остальном мире, ни обо всех его обитателях. Они сохранили – или сотворили себе, или цеплялись за – мир, который принадлежал им и которому принадлежали они. Я понял, как мало имеет значения то, что на самом деле приключилось с этим городом, поскольку сам он больше не имеет никакого значения. «Жаль, – подумал я, – что такое должно было случиться, потому что в этих маленьких, забытых и забывавших городках все еще живы редкие ныне проявления человеческой заботы и сострадания, человеческие ценности, в которых мир нуждается и которыми мог бы воспользоваться, ибо сам он давно их утратил».
В городках наподобие этого люди по-прежнему слышат воображаемый вой стаи оборотней, тогда как остальной мир прислушивается к куда более отвратительному звуку, который может оказаться предвестием громового раската атомной гибели. И мне почудилось, что из этих двух звуков вой оборотней может оказаться гораздо более естественным для слуха. Ибо если провинциализм таких маленьких городков и был безумием, то безумием мягким, даже приятным, в то время как сумасшествие внешнего мира было лишено какой бы то ни было доброты.
Вскоре приедет Кэти – по крайней мере, я на это надеялся. Если она не появится, это будет вполне объяснимо. Мне не следовало обольщаться: пообещав примчаться сюда, она по зрелом размышлении могла передумать. Я припомнил, с каким недоверием сам отнесся поначалу к запискам моего старого друга, хотя у меня было тогда уже гораздо больше причин поверить в истинность его умозаключений, чем сейчас у Кэти.
И что мне делать, если она не появится? Похоже, мне останется лишь вернуться в Пайлот-Ноб, собрать вещи и отправиться в Вашингтон. Причем я понятия не имел, куда там обращаться. В ФБР или в ЦРУ? И – к кому? У кого достанет внимания выслушать мой рассказ и не отвергнуть его, как бред сумасшедшего?
Я стоял, прислонясь к стене здания, в котором располагался бар, глядя вдоль улицы и надеясь, что вскоре появится Кэти, когда заметил рысившего по дороге волка.
Есть в человеке какой-то глубинный инстинкт, уходящий корнями в далекое прошлое и заставляющий при виде волка испытывать смертельный ужас. Он проявляется в первый же миг при встрече с этим неумолимым врагом, убийцей столь же безжалостным и ужасным, как сам человек. В этом убийце нет ничего благородного. Он хитер, коварен, безжалостен и неумолим. Между ним и человеком невозможны никакие компромиссы, ибо слишком уж древней является эта вражда.
Глядя на появившегося из темноты зверя, я почувствовал, как по коже пробегает озноб, а волосы на голове становятся дыбом.
Волк приближался самоуверенно и деловито, нимало не таясь и не отвлекаясь по пустякам. Огромный и черный – или, по крайней мере, казавшийся черным в ночи – он вместе с тем производил впечатление изможденного и голодного.
Я шагнул от стены, и в этот момент краем глаза заметил предмет, способный послужить оружием, – лежавшую на скамейке бейсбольную биту, брошенную барменом. Нагнувшись, я подобрал ее. Она оказалась довольно увесистой и хорошо сбалансированной.
Когда я снова посмотрел вдоль улицы, волков стало уже трое – они вышагивали один за другим с раздражающей самоуверенностью.
Я стоял на тротуаре, сжимая биту в руке. Поравнявшись со мной, первый волк остановился и повернулся ко мне.
Вероятно, я мог закричать, разбудить горожан, позвать на помощь. Однако эта мысль даже не пришла мне в голову. Это дело касалось лишь меня и троих волков – нет, не троих, ибо из мрака выступали на улицу все новые и новые.
Я понимал, что они не могут быть волками – настоящими, честными волками, родившимися и выросшими на этой честной земле. Они ничуть не реальнее, чем пойманный мною на удочку морской змей. Это были те самые создания, о которых я узнал из рассказа Линды Бейли; те, чей вой донесся до меня прошлой ночью, когда я вышел подышать перед сном. Линда Бейли называла их собаками, но собаками они не были. Они являлись древним страхом, уходившим корнями в первобытные времена, ужасом, который, пройдя сквозь бесчисленные столетия, материализовался и обрел плоть.
Отлично вымуштрованные, волки четко производили хорошо отработанный маневр: они подходили и, поравнявшись с первым, поворачивались мордами ко мне. Когда к ним присоединился последний, они уселись – как по команде, в ряд, в одинаковых позах, прямо, но удобно, аккуратно выставив лапы перед собой. Высунутые из полуоткрытых пастей языки свисали набок, и мне было отчетливо слышно негромкое, ровное дыхание. И все они пристально разглядывали меня.
Я пересчитал – их была ровно дюжина.
Я поудобнее перехватил биту, хотя и понимал, что шансов у меня не слишком много. Если они кинутся на меня – то разом, все вместе, как делали они вместе и все остальное. Бейсбольная бита, если ею хорошенько размахнуться, – оружие смертоносное, и я знал, что прикончу нескольких, но никак не всех. Возможно, я сумел бы подпрыгнуть и ухватиться за металлический кронштейн, на котором раскачивалась вывеска, но я не был уверен, выдержит ли он мой вес. Он и так уже наклонился, и вполне возможно, что удерживающие его болты или шурупы вырвутся из прогнившего дерева даже при незначительной дополнительной нагрузке.
Оставалось лишь одно – держаться уверенно и не дать себя запугать.
Рассматривая кронштейн, я на мгновение выпустил из виду волков, а когда снова взглянул на них, то увидел перед их строем маленького остроголового уродца.
– Мне следовало бы напустить их на вас, – пропищал он. – Незачем было вам там, на реке, бить меня веслом.
– А если ты не заткнешься сейчас, то получишь этой битой!
– Какая неблагодарность! – Он даже принялся подпрыгивать от ярости. – Если бы не правила…
– Какие правила? – спросил я.
– Вам ли не знать! – гневно пропищал он. – Это же вы, люди, установили их.
И тут меня стукнуло.
– Ты подразумеваешь, что три – волшебное число?
– К несчастью, – проскрипел он, – именно это я и подразумеваю.
– После того как вы, парни, трижды кряду сели в лужу, я сорвался с крючка?
– Именно так.
Я посмотрел на волков. Они сидели, свесив языки и улыбчиво скалились мне. Я чувствовал, что им было все равно – броситься на меня или удалиться.
– Но есть еще кое-что, – проскрипел уродец.
– Ты имеешь в виду ту плюху?
– О нет, с этим покончено, – сказал он. – Тут дело благородного рыцарства.
Я удивился, при чем тут рыцарство, однако спрашивать не стал, понимая, что он и так все скажет. Уродец ждал, что я примусь расспрашивать; его все еще жег тот удар гребком, и он был готов на все, лишь бы я как следует попался на удочку.
Он уставился на меня из-под своей волосяной шляпы и ждал. В свою очередь, я тоже ждал, покрепче стиснув рукоять биты. Необыкновенно довольные волки молча сидели и улыбались.
Наконец уродец не выдержал.
– Вам трижды удалось вывернуться. Но есть некто, еще ни разу не пробовавший.
Он оставил меня в дураках и понимал это, и его счастье, что он находился вне пределов досягаемости бейсбольной биты.
– Ты имеешь в виду мисс Адамс? – как можно спокойнее спросил я.
– Быстро соображаете, – пропищал он. – Согласитесь ли вы, как благородный рыцарь, грудью встретить уготованные ей опасности? Ведь если бы не вы, она не подвергалась бы риску. По-моему, вы просто обязаны.
– Согласен, – сказал я.
– Действительно? – радостно возопила тварь.
– Действительно согласен.
– Вы принимаете на себя…
– Кончай риторику, – оборвал я его. – Я сказал, что согласен.
Наверное, я мог бы потянуть время, однако чувствовал, что могу таким образом потерять лицо, и подозревал, что в подобной ситуации это может иметь значение.
Волки поднялись, дыхание их выровнялось, морды больше не казались улыбающимися.
Мозг мой работал на бешеных оборотах, пытаясь отыскать выход из положения. Но все впустую – в голову ничего не приходило.
Волки медленно двинулись вперед – деловито и целеустремленно. Им предстояла работа, и они хотели побыстрей с нею справиться. Я сделал шаг назад. Если за спиной окажется стена, шансы мои чуточку возрастут. Я взмахнул битой – волки на мгновение остановились, но тут же снова перешли в наступление. Прислонившись спиной к стене, я остановился и ждал.
Сноп света упал на стену противоположного здания, быстро соскользнул вниз и высветил улицу перед нами. Из темноты выступили два дома. Раздался протестующий вой мотора, сквозь который пробивался визг покрышек.
Волки повернулись, припав к земле, замерли на мгновение, словно пригвожденные лучом, а потом пустились наутек, однако некоторые оказались слишком медлительными, и машина врезалась в них. Послышался тошнотворный звук столкновения металла с плотью. И тут же волки исчезли, лопнули – как тот остроголовый уродец, подброшенный над водой ударом гребка.
Машина затормозила, и я со всех ног кинулся к ней. Опасности больше не было, но я знал, что почувствую себя спокойнее, только оказавшись внутри.
Как только машина остановилась, я открыл дверцу, плюхнулся на сиденье и захлопнул ее за собой.
– Один долой, осталось два, – сказал я.
– Один долой? – дрожащим голосом спросила Кэти. – Что вы хотите этим сказать? – Она пыталась говорить небрежно, но это не слишком хорошо удавалось.
Протянув руку, я дотронулся до нее, и почувствовал, что девушка дрожит. Видит Бог, у нее было на это право.
Я притянул ее к себе, обнял, и Кэти прильнула ко мне, а весь мрак вокруг нас трепетал от древнего ужаса и тайн.
– Что это было? – спросила Кэти дрожащим голосом. – Они прижали вас к стене и очень походили на волков…
– Волки и были, – сказал я. – Только особенные.
– Особенные?
– Оборотни. По крайней мере, я так считаю.
– Но, Хортон…
– Вы прочли записки, – сказал я. – Хотя и не должны были. И теперь должны понимать…
Она отстранилась от меня.
– Но этого не может быть, – проговорила она сухим учительским голосом. – Не бывает ни оборотней, ни гоблинов, ни всего прочего в этом роде.
Я мягко улыбнулся – не то чтобы это развеселило меня, однако ее яростный протест был забавен.
– Их и не было, – пояснил я. – Пока не появился маленький легкомысленный примат и не выдумал их.
Несколько мгновений она сидела, пристально глядя на меня.
– Однако они были здесь?
Я кивнул.
– Если бы не вы, они покончили бы со мной.
– Я ехала слишком быстро, – сказала Кэти. – Слишком быстро для такой дороги. Ругала себя – и продолжала гнать. И теперь радуюсь этому.
– Я тоже.
– Что же нам теперь делать?
– Ехать. Не теряя времени. Не останавливаясь ни на минуту.
– Вы имеете в виду – в Геттисберг?
– Вы ведь собирались ехать туда?
– Да, конечно. Но вы говорили о Вашингтоне…
– Мне нужно в Вашингтон. Как можно быстрее. Возможно, будет лучше…
– Если я поеду с вами в Вашингтон?
– Да. Это может оказаться безопаснее.
Я сам подивился собственным словам. Как я мог гарантировать ей безопасность?
– Может, нам двинуться сейчас же? Путь далек. Только садитесь за руль, Хортон, ладно?
– Конечно, – сказал я и открыл дверцу.
Не надо, – проговорила Кэти. – Не выходите.
– Я обойду.
– Мы можем поменяться местами, не выходя наружу.
Я улыбнулся ей, чувствуя себя ужасно храбрым.
– С этой бейсбольной битой я чувствую себя в безопасности. К тому же поблизости никого нет.
Однако я ошибся. Кое-кто здесь все-таки был. Он карабкался по борту машины и, когда я вышел, уже взобрался на крышу. Он повернулся и взглянул на меня, подпрыгивая от ярости. Его остроконечная голова дрожала, уши хлопали, а свисавшие наподобие азиатской шляпы волосы взлетали и падали.
– Я Арбитр, – пропищал он. – Вы играете не по правилам! За такую нечестную игру должен быть назначен штрафной удар. Я опротестую вашу победу!
В ярости я взмахнул битой, держа ее обеими руками. Для одной ночи общества этого странного типа мне было вполне достаточно. Дожидаться он не стал, зная, что сейчас последует. Уродец заколыхался и лопнул, так что бита лишь со свистом рассекла воздух.