Тужась казаться всегдашней, она вглядывалась в женщину, часто теряла нить разговора и намекала, что в ее избе не тесно жить и втроем, что по ночам ей что-то знобко одной. Заботливо накормила гостью, затем повела ее на огород,, под яблоней постлала дерюгу, взяла мальчонку, провела щекой по его пушистой голове и не то ему, не то женщине, яблоням, вишенью, небу, золотому пахучему свету стала рассказывать.
Лицо женщины стало белым, а глаза вспыхнули. Дослушав, она приникла к болтавшимся в подоле Федоровны ногам сына и сквозь слезы заговорила:
- Это не сама ты сделала, это сердце сделало. Деньги, да будь они прокляты! Горе без них, а подумаешь, сдавит, духу нету. Горе они наше, змея они лютая! А ты, бабушка, ты хорошая, ты такая хорошая, ты для жизни без денег родилась... ты для жизни, за какую мой воевать пошел, родилась, ты...
Федоровна обхватила руками ее голову-нет, нет, не голову! - давно жданное, искорку света о себе обхватила она и больше не могла говорить...
Обе плакали. Мальчонка слушал их, слушал шелест огорода, сада, лепетал о чем-то и мочил руки в падавших на него каплях слез.
1922 г.