Но капитан осмотрел своего подчиненного почти приветливо и пробормотал себе под нос что-то по-русски. Пино русского не знал и поэтому предположил, что капитан попросту выругался. Но Санти, как девочка, передернул плечиками и засмеялся, а потом сделал зверское лицо и запел старинную пиратскую песню:
Мы ковали себе богов,
Осыпали их серебром,
И рекою текло вино по столам. Это был настоящий бог,
Это был настоящий ром,
И добычу делили мы пополам.
Санти пел, и выражение шутовской свирепости сменялось спокойной уверенностью, и чертовски вкусный, персиковый баритон наполнял все пространство между приборами, щитами и экранами, и стройная, еще совсем мальчишеская фигура в черном комбинезоне и алом разбойничьем платке, непринужденно висевшая в полуметре от пола каюты космического грузовика, почему-то совсем не казалась противоестественной, и пиратские куплеты не рождали никакого недоумения.
И Мортусян, скорбно покачивая головой, пришел к выводу, что есть люди, которым от самого господа бога разрешено почти все, ибо то, что они делают, всегда прекрасно.
Черт знает что творилось на старухе "Бригантине".
- Еще три часа пятьдесят минут, - сказал капитан. - Вы бы поспали, ребята.
Мортусян заворочался в своем гамаке, устраиваясь поудобнее, - в свободном полете ему всегда плохо спалось. Санти помахал ручкой и подплыл к самому пульту, расположившись в полуметре над 0'Брайном. Вообще-то в каюте было тесновато, и забраться под потолок, несомненно, имело некоторый практический смысл, но укладываться над самим капитаном - это мог себе позволить только такой человек, как Санти. Потому что ему от самого господа бога позволено все, даже это.
Было неудобно в гамаке, в голове тоже было как-то неуютно от всех этих мыслей, и Пино разворчался несколько громче, чем он всегда это себе позволял:
- О господи, неужели так трудно погасить общий люминатор? Ведь не пикник же нам предстоит, честное слово...
Не заснуть будет даже на полтора часика, перед тем как приниматься за дело.
- Разумеется, если вам угодно, - приветливо отозвался Санти и переместился к энергетическому щиту.
Щелкнул тумблер, стало уютнее, но одновременно словно плотнее сделался воздух, словно жарче стало, словно южная ночь пришла откуда-то в каюту летящего так далеко от Земли корабля.
"Что это я? - перепугался Мортусян. - Что это со мной в этом проклятом свободном полете? Укачивает, что ли? Тоже загадка природы. Наверное, от безделья. И мысли от безделья. И страх. Надо работать, надо быть внизу..."
- Перебирайтесь-ка сюда, Санти, - сказал он виновато. - Подремлем рядышком.
- Спасибо. (Ох, и ангельская же улыбочка у этого мальчика.) Мне уже не уснуть. Земля.
- Еще не Земля, - .как-то устало проговорил капитан. - Земля - это "Первая Козырева". А до нее еще "Арамис".
Санти посмотрел на него без улыбки, посмотрел сверху вниз:
- "Ничего. "Арамис" - это недолго. (Так спокойно, словно это он был командиром корабля и успокаивал разнервничавшегося новичка.)
"АЭС ты, - продолжал маяться Пино, - да мы все вместе взятые не стоим пряжки от скафандра этого мальчика. Пусть он ничего еще не сделал, но все-таки это мужество, без рисовки, без бравады, -оно пока проскальзывает в каких-то интонациях, что ли. Но его у Санти не отнимешь. Смелый, умный волчонок. И красивый. Такой красивый, ах ты боже мой..."
Санти положил голову на руки, словно валялся на пляже, концы его знаменитого платка, завязанного причудливым узлом над левым ухом, плавали перед лицом, и Санти ловил их губами; они становились влажными, темнели.
- Вас встретят? - неожиданно спросил Дэниел.
- Вряд ли. Мне ведь еще не даровано родительское прощение... - Санти улыбнулся застенчиво, совсем по-детски. - Я все равно сразу не полетел бы домой. Ведь до самой Земли, до космопорта, мы доберёмся вместе?
- Да, - сказал капитан.
"Так казалось каждому из нас, - подумал Пино, - что из первого полета нас встретят цветы, ковровые дорожки и девочки..."
- Вы проститесь с нами и помчитесь домой, капитан. И вы тоже, Пино. А я пойду в кабак. Тут же, в порту. И я напьюсь, капитан... - Он снова улыбнулся и глянул на Дэниела, словно спрашивая: "Можно?" - и опять тихо заговорил: - Я буду пить и ждать, когда обратно, на станцию, пойдет ракета. Ее будет хорошо видно. И тогда я снова захочу в космос. Не так просто, как все хотят, а до смерти, до собачьего воя... Смешно, капитан?
- Нет, - сказал Дэниел, - нет, не смешно. А напиваться зачем?
- Действительно. - Санти взмахнул руками, отлетел к стене.-Зачем напиваться? "Не пей, Гертруда" - как говаривал один мой знакомый король своей жене.
- А что, пила? - заинтересовался Мортусян.
- Как лошадь. - Санти сокрушенно покачал головой. - Плохо кончила. Он помолчал. - И все равно напьюсь.
- А знаете что, - сказал Дэниел, - посажу-ка я вас на "Арамисе" под арест. Скажу, что наблюдались первые признаки космического психоза. Спокойная обстановка на станции, женское общество...
- Если б только они там не были. все такие черномазые... - неожиданно подал голос Мортусян.
Наступила пауза. Почему-то всегда, когда в разговор вмешивался биолог, всем становилось как-то неловко.
- Четыре черненьких чумазеньких чертенка, -неожиданно сказал Санти по-русски. - С тремя из них я однажды столкнулся на практике. И тоже - на "Первой Козырева".
- И вам до собачьего воя захотелось в космос, - захихикал Пино.
- Мортусян, сделайте милость, уймитесь. Все три показались мне весьма почтенными дамами.
- Вы были им представлены? - быстро спросил Дэниел 0'Брайн.
- К сожалению, не имел чести; встреча была столь мимолетной, что я не успел даже обратить внимание на одинаковый цвет волос. Уж очень разные были типы лица. Старшая- деревянный идол, эдакая на редкость плоская и деловая рожа.
- Ой, - сказал Мортусян, - это же и есть миссис Монахова.
- Русская? - удивился Санти.
- Полукровка. Все они там в той или иной мере русские.
- Затем, - сказал Санти, - следовало нечто классическое. Не лицо, а классная доска после урока геометрии: овал лица, брови, губы - как циркулем вычерчены. Даже смешно. Совершенно несовременная красота.
- Ага, - хмыкнул Пино, - Ада Шлезингер.
- А я было принял ее за испанку какого-нибудь древнего, вырождающегося рода. Жаль. И последняя это буфет черного дерева. Гога и Магога..
- Это француженка, - сухо заметил Дэниел. - Симона Жервез-Агёева.
- Ну уж нет! - возразил Санти. - В этом-то я разбираюсь. Моя бабка была француженка. А это - всегo-навсего марокканка.