- Ну, что там, Илья? - спросила Симона и осторожно покосилась на Митьку - не сказал бы Холяев чего лишнего, мальчишке на сегодня и так хватило.
- Да ты что, передач не слышала? - сердито спросил голос из коробки.
- Нет, - кротко сказала Симона, потому что честно не могла бы сейчас повторить, о чем кричали американские дикторы за несколько минут до этого.
- Так вот, они не приземлились. - Холяев засопел. - Стартовали сразу за твоим грузовиком, и уже несколько часов петляют по самым невероятным орбитам. Я имею в виду ракету, взявшую на борт троицу с "Бригантины"! почти закричал он.
- А экипаж этого "муравья"?.. - тихо спросила Симона.
- Американский.
Фон опять захлебнулся помехами, издалека донеслось что-то похожее на "слушай...". Симона глянула на Митьку - как там он, можно ли еще слушать? И совсем рядом с собой увидела недоуменные, расширенные вечерней темнотой глаза мальчика.
- О чем они? - с тихим отчаяньем проговорил Митька. - О чем они все?..
Спал палаточный городок Митькжного школьного лагеря. Спал и Митька в самой крайней, Симониной палатке, с головой завернувшийся в лётную куртку, подбитую мехом росомахи. Под головой у Симоны попискивал вечный ее переносный фон. Ракета с экипажем "Бригантины" все еще кружилась над Землей, и горластые представители американской общественности хорошо поставленными голосами взывали к пресловутой демократии, требуя удовлетворить "волю народов- всего мира": не допустить на Землю космических пиратов, поправших, опозоривших, предавших, опустившихся, докатившихся и т. д. и т. п. Короче говоря слишком много знавших. Старинный прием. Раньше это проходило как "убит при попытке к бегству". Но вот уже сто лет, как никого не убивали. Официально, во всяком случае. Автомобильная катастрофа, так кстати происшедшая вчера с мистером Себастьяном Неро, во второй раз уже не лезла бы ни в какие рамки, и, чтобы избавиться от космолетчиков, приходилось разыгрывать роскошное представление по всем международным фонам под лозунгом: "Свободный американский народ требует".
Симона выключила фон. И не верилось, и было противно. Митька прав, о чем они все, если погиб такой человек, как его мама? А они - о чем угодно, только не об этом.
У нас - не так. О гибели Ираиды Васильевны случайной и совсем не героической - сообщили все фоностанции Советского Союза.
Говорили очень хорошо - без ненужных славословий, тепло, по-человечески. И все-таки Митьке не нужно было всего этого слушать. Потому и пришлось увести его в лес и ждать, пока всё хоть немного уляжется, приутихнет.
ДA вот - не утихало.
Симона вынула из-под головы руку, - светящийся пятачок часов повис в темноте. Полночь. День, жуткий и нелепый, как пятый акт средневековой трагедии, миновал. Удивительно много влезло в этот проклятый день. И каждый раз, когда что-нибудь еще происходило, казалось: ну, это уж всё. На сегодня хватит.
И снова- захлебывался фон, сообщая о чем-нибудь страшном.
Вот и сейчас, всего за несколько минут до полуночи, было передано сообщение о взрыве на подземном заводе. Правительственная комиссия, видите ли, отправилась выяснить, что там делали с венерианами. Кого за дураков считают? Совершенно очевидно, что, коль скоро командир "Бригантины" имел инструкцию взорвать корабль при опасности разоблачения, то уж завод, самое пекло, туда и людей-то не допускали, во избежание сентиментальных сцен, а все делалось киберами, не мог гостеприимно принимать любого ревизора.
Надо думать, что "правительственная комиссия" мелкая сошка из полупрогрессивных, безжалостно посланная на убой. Глухо ахнула цепь чудовищных взрывов - и никаких следов, и только мучительно стыдно за все человечество, хотя никогда не бывало так, чтобы виноваты были все. Но пройдут многие годы, прежде чем венериане станут людьми; и когда они ими станут, они не сохранят имен виноватых, они просто скажут; это сделали люди Земли.
Мы очень много сделаем для нкх. Мы научим их быть такими, какими мы сами еще не вполне стали. Мы научим их быть справедливыми.
И все-таки - забудут ли они?
И кроме всех этих мыслей о всеземной вине поднималась нестерпимая жалость, даже не человеческая, а сугубо материнская, женская, которая возникает при мысли о гибели кого-то маленького и беззащитного.
И никакой жалости не было при воспоминании о тех, кто был повинен во всем этом. Так им и надо. Пятый акт, повинуясь классическому единству времени, места и действия, не упустил никого: мистер Неро, главный дежурный злодей, брыкнулся со сцены под одобрение публики; второстепенные злодеи исполнители - фактически обречены. В Пространство их, разумеется, не выкинут, но и в живых вряд ли оставят. Маленькая субретка, вольная или невольная их пособница, наказана пожизненным одиночеством. Справедливость торжествует. Занавес.
Над всем этим можно слегка поиронизировать.
Пока не застонет по-взрослому во сне Митька, черным зверенышем свернувшийся под лохматой лётной курткой.
Мы создали космические станции. Мы летаем на Венеру, Марс, и вообще к черту на рога и даже дальше. Как Николай. Да что там говорить, - коммунизм построили. Пока, правда, он не на всей планете. Это мы смогли. Но что можно сделать для этого мальчика?
Взять на руки, и качать, и греть своим теплом. И всё.
Симона шумно вздохнула, тяжело, как тюлениха, перевернулась на другой бок.
Проснулась она от шороха занудного осеннего дождя. Митька смотрел из-под куртки раскосыми мамиными глазами.
- А вы ведь голодная, теть Симона, - сказал мальчик, и Симона поняла, что за эту ночь все самое больное он запрятал так глубоко, что чужими руками уже не дотронешься.
- Ничего, - ответила она, - до завтрака дотерпим.
Верх наспех натянутой палатки захлопал, - поднимался ветер. Тучи провисли над самой землей, лопнули и стали расползаться кто куда. В трещинах заалел рассвет. Митька вылез из палатки и подставил голые плечи последним каплям дождя.
Когда он вернулся, Симона сидела, положив подбородок на колени.
- Ракета приземлилась, - сказала она. - А экипажа "Бригантины" на ней нет. Выбросили.
Митька бездумно пожал плечами, - так им и надо. Симона тоже не сомневалась, что это - по заслугам, в конце концов сами знали, на что шли. Не давало покоя другое, и Симона уже крутила фон, выжимая из него все возможное и невозможное.
- Диспетчер... - И снова цифры и буквы, скороговоркой, так что не разобрать. - Диспетчер... Шарль? Дай мне "Арамис". Я должна... Что? Я - это я. Ага. М-м. Давай "Арамис", тебе говорят!
"Арамис" посвистел, погукал и вдруг ответил мужским голосом. Это было так непривычно, что Симона даже головой помотала.
- Аду, - сказала она, - Аду Шлезингер.
Передача вдруг стала на редкость чистой, было даже слышно, как Ада, стуча каблуками, подходит к фону.
- Что с Пашкой? - закричала Симона, не дожидаясь, пока Ада отзовется первой.
- Улетела, - немного помолчав, спокойно проговорила Ада.
- Как?..
- Подвернулся попутный "муравей", и улетела. Она ведь у нас больше не работает.
- Ты с ума сошла! Неужели нельзя было ее задержать до моего возвращения...
- Буду я такую удерживать! - красивым, чуть грассирующим голосом звонко сказала Ада. Симона выключила фон.
- Дура, - негромко проговорила она, - дура, смазливая кукла... Ты не знаешь, Митька, когда над вами пройдет трансокеанский?
- В пять пятьдесят, кажется.
-Сбегай к щиту обслуживания, закажи спуск.
И вот Митька сидел на краю взлетной, завернувшись в Симонину куртку и выставив коленки.
- А это обязательно - улетать сегодня? - неожиданно спросил он.
Симона на какой-то миг помедлила - что осветить; но Митькин взгляд был короток, короче протянутой руки, и под этим взглядом Симона снова подумала: как же легко с этим мальчишкой - только говори правду, одну только правду, чтобы потом и в воспоминании нельзя было бы отыскать ни одной крупинки лжи, и она ответила: