— У ваших трех гипотез есть одна точка соприкосновения, — сказал Корсон. — Они одинаково хорошо подходят к другому миру, тому, из которого мы пришли.
— К миру, который остался у нас в памяти, — поправил Туре. — Это не одно и то же. Вы уверены, что мы явились из одного и того же мира? Есть еще одна точка, общая с тем… миром. У нас одинаковое понятие о свободе, и мы одинаково неспособны жить так, как нам нравится.
Они помолчали.
— Как вы сюда попали? — спросил наконец Корсон.
— Я мог бы спросить вас о том же. Вам не кажется, что я говорю слишком много?
— Не знаю, поверите ли вы мне.
— Я научился верить, — просто сказал негр.
Корсон коротко описал ему свою одиссею, начав с лагеря Верана. Эпизод с планетой-мавзолеем он опустил.
— Кто-то взял на себя большой труд, чтобы вас сюда доставить, — подытожил Туре. — Вероятно, один из тех, кого я числю в моей гипотезе.
Потом он добавил:
— Я впервые слышу о ваших гипронах, животных, которые могут путешествовать во времени. Однако сомневаюсь в их возможностях преодолеть большие интервалы.
— А вы?
Негр замолчал, высунулся из гондолы и сплюнул в море.
— Честно говоря, я точно не помню. Четыре, пять, а может, и десять Перемирий назад, я стрелял, как умел, с борта своего Шмеля-5. Внезапно меня ослепило, я почувствовал страшный жар и оказался здесь, на борту той же самой машины, над такой же местностью. Я даже не сразу понял разницу между ними. Мне казалось, что я не знаю никого из окружающих, но когда я об этом сказал, меня отправили к военному врачу. Он объяснил мне, что это шок, сделал укол и отослал обратно. Через некоторое время я уже ни в чем не был уверен. Я просто хотел выжить.
— Меня удивляет вот что, — сказал Корсон, — в этих войнах должна быть огромная смертность. Почему же они не прекращаются из-за отсутствия живой силы? Или же для их поддержания хватает солдат, поступающих из всех эпох и со всех планет Вселенной?
Туре покачал головой.
— Есть Перемирия. Все павшие возвращаются на свои места.
— Воскресают?
— Нет. Но когда приближается Перемирие, небо темнеет. Потом все твердеет, время застывает, гаснет свет, перестают работать электрические лампы и энергетические лучи. Впечатление такое, будто сам превращаешься в камень. На секунду или две сознание повисает в страшной пустоте и тишине, а потом все начинается снова. Иногда, очень редко, оказываешься в той же ситуации, что и перед Перемирием, но чаще попадаешь в другую армию, на другую должность и плохо помнишь то, что было до Перемирия. Словно началась новая история, как будто одну пленку заменили другой. Отсюда моя вторая гипотеза. Мертвые занимают свои места и играют новые роли, но не помнят, что были убиты. Для них Перемирие наступает перед самой смертью. Может, поэтому Перемирие — чисто индивидуальное явление. Хотя нет, не думаю. Когда оно наступает, кажется, что те, кто устроил эту Вселенную, или те, кто ею управляют, сумели победить время и приходят, чтобы забрать тех, кто должен умереть, за секунду до того, как это действительно произойдет. Как видите, ничего сверхъестественного.
— Действительно, — сказал Корсон.
Он поглаживал свой заросший подбородок, удивляясь легкости, с которой этот человек — примат из эпохи первых межпланетных путешествий — признает возможность путешествий во времени. Потом он вспомнил легкость, с которой сам приспособился к Новой Урии.
Он собирался задать вопрос о Перемирии, когда страшный грохот едва не разорвал его барабанные перепонки. Казалось, вся Вселенная разорвалась пополам.
Шар летел над зеркально гладким океаном и под необычным, но спокойным небом. Ветер был свеж, но не более того. Однако грохот продолжался, усиливался, переходил в барабанную дробь, в вибрацию, которая заставила задрожать канаты гондолы. И вдруг — словно лопнуло дерево — вибрация распалась на два тона: один поднимался все выше, пока не стал неслышимым, а второй, глубокий и могучий, как кулак гиганта, превратился во вздох умирающего бога.
Вода покрылась рябью, Туре что-то крикнул, но движения его губ больше напоминали отчаянные попытки глухонемого заговорить. Антонелла закрыла уши ладонями. Корсон почувствовал, что из глаз у него текут слезы.
Шаром завладел вихрь, и он поднялся на несколько сот метров — видимо, резко упало давление. Гондолу швыряло из стороны в сторону. Корсон прижал Антонеллу к канатам, держа ее обеими руками. Корзина потрескивала, а сильный ветер сминал оболочку, словно гигантская невидимая рука бешено толкала шар вперед.
Туре схватил конец каната и привязался так крепко, как только сумел. Согнувшись, он подал второй конец Корсону, и тот закрепил себя и Антонеллу.
— Это начало Перемирия?! — крикнул Корсон, стараясь перекричать рев бури.
Туре покачал головой, посеревшее лицо исказил страх.
— Никогда… ничего… похожего…
Порывы ветра прекратились, и он дул теперь с нарастающей силой. Корсон наклонился над тяжело дышавшей Антонеллой. Сам он тоже дышал тяжело и глубже, чем обычно. Воздуха не хватало, видимо, атмосферное давление упало еще больше.
Корсон махнул рукой Туре, указывая на шар и океан. Пилот понял и стравил газ через клапан. Шар опустился на несколько сотен метров, но воздух и здесь был та, к же разрежен. Внизу длинные белые гребни обозначали вершины водяных гор, которые несли невесть куда обломки кораблей. Пятна разлитого по морю масла отмечали оазисы спокойной воды.
Время шло, а шар мчался вперед с той же скоростью. По движению пятен на небе Корсон и Туре определили ее в тысячу километров в час. Полузадохнувшиеся аэронавты были на грани обморока.
Корсону казалось, что они уже преодолели больше четверти окружности такой планеты, как Земля, а ветер все не прекращался. Теперь он гнал перед собой настолько высокие и мощные горы воды, что они казались отлитыми из стекла. Это выходило за рамки, человеческого разума. Впрочем, как и предыдущие события. Они могли сколь угодно долго летать над бесконечным океаном, могли умереть в гондоле от голода, жажды или истощения, и тела их по-прежнему совершали бы это абсурдное путешествие, разве что оборвется подвеска, и гондола разобьется о поверхность моря. А может, шар, постепенно теряя газ, опустится и приклеится к склону водяных гор, как старая бородавка. Гондола дернулась — лопнул один из канатов — и Корсон едва не вылетел за борт. Его удержал страховочный конец, но он успел разглядеть горизонт и закричал так страшно, что на мгновение перекрыл рев ветра.
Горизонт перечеркивала быстро ширящаяся черная полоса. Вскоре это был уже пояс, потом — стена. Это была абсолютная темнота, темнота самого ничто. И странное дело — параллельные края этой стены темноты не искривлялись и не шли вдоль горизонта планеты. Они были идеально прямыми.
Здесь кончалась Вселенная. По крайней мере, эта Вселенная. Их несло в черноту, в пропасть. Тем временем ветер утратил свой напор, но волны стали еще выше, как будто разбивались внизу о невидимую преграду. Между ними разверзались пропасти глубиной во много сотен метров.
На горизонте океан кончался, обрезанный ровно, как край стола, а дальше была только пропасть, заполнявшая промежуток между небом и морем.
— У нас есть маленький шанс, — сказал Туре. — Если Перемирие наступит до того как…
Ему не нужно было кончать… Как зачарованные, они смотрели на горизонт.
— Или, может, ветер утихнет, — сказал Корсон.
Туре пожал плечами.
— Эта пустота нас засасывает. Туда рушится вся Вселенная.
— Почему именно сейчас?
— Что-то разладилось в большой машине.
По мере того, как они приближались, черное пространство заполнялось огнями, сверкающими и неподвижными точками. Время от времени они гасли и снова загорались, будто какой-то темный предмет перемещался перед ними. Шар мчался к черному пятну, еще более матовому, еще более темному, чем вся остальная стена. Его окружал ореол вспышек, разбегавшихся в виде ветвистых молний во всех направлениях.
“Как пробитое пулей окно”, — подумал Корсон.
Именно это он сейчас и видел: окно, пробитое пулей. Неподвижные огоньки были звездами, а пропасть — космосом. Пятно матовой черноты было дырой, через которую Эргистал, или по крайней мере та его часть, где находился воздушный шар, валился в пустоту.
У самого края гигантский водоворот кружил воды океана. Он тоже выливался в пространство.
Корсон задумался, бесконечно ли это пространство, или весь Эргистал, а вместе с ним и его абсурдные войны, легионы, флоты, герои и атомные грибы найдут, наконец, покой среди звезд. Неужели творцы — или надсмотрщики — Эргистала ничего не сделают? Неужели катастрофа превышает их мощь? Может, Туре был прав, говоря о макете? Действительно ли Эргистал был искусственным, гигантским, но все же ограниченным миром, что плывет в космосе и в эту минуту выбрасывает свое содержимое из-за какой-то аварии или маневра? Что произойдет, если “окно” лопнет совсем? Соединятся небо и земля? А может, архитектура этого бессмысленного мира сохранится, защищенная зеркалом ничто?
По мере того, как шар приближался к пролому, температура понижалась, не хватало воздуха. Однако пролом странно уменьшался. Еще недавно отверстие тянулось на километры, а сейчас не превышало нескольких сотен метров в самом широком месте и продолжало уменьшаться. Шар был достаточно близко, чтобы Корсон мог разглядеть обегающие внутреннюю поверхность пролома волны, гаснущие на его краях.