Он облокотился на стол и провел ладонью по глазам, словно пытаясь стряхнуть ужасное наваждение, и снова и снова бормотал последнюю фразу.
— Доктор Маклин, — капитан внезапно выпрямился и испытующе взглянул на священника. — Я знаю, вы готовы сделать для меня все, что потребуется. Теперь вы узнали о моем наваждении его характере. Истинная правда, я не в силах помочь себе сам; у меня не осталось надежды на спасение. Я погибаю в бездействии. Заклинаю вас, уделите моему рассказу хоть немного внимания и, если вы, как священник, можете чем-то помочь мне, вступиться за меня перед Господом — молю вас, заклинаю именем Всевышнего, дайте мне толику утешения, избавьте от смертной напасти. Сжальтесь надо мной, боритесь за меня. Вы — моя последняя надежда. Вы не можете мне отказать; для того я и пришел к вам. Отпустите меня с надеждой, пусть самой слабой, надеждой на то, что в конце концов я избавлюсь от наваждения, и у меня появятся силы выносить, час за часом, тот кошмар, в который превратилась моя жизнь.
Доктор Маклин заверил капитана, что будет истово выполнять все, что в его силах — молиться за несчастного. Наскоро распрощавшись, друзья расстались. Бартон поспешил к экипажу, ожидавшему у дверей, опустил шторки и уехал, а доктор Маклин вернулся в свой кабинет, дабы поразмыслить на досуге над разговором, столь неожиданно прервавшим его ученые занятия.
Вряд ли можно ожидать, что столь эксцентричные перемены в привычках и образе жизни капитана Бартона надолго останутся незамеченными в обществе. Вокруг них ходило немало предположений и кривотолков. Одни приписывали странное отчуждение капитана тайным денежным затруднениям; другие — нежеланию выполнять взятые когда-то давно обязательства; третьи утверждали, что у капитана, видимо, начинается душевная болезнь. Последняя версия оказалась наиболее правдоподобной и получила в свете самое широкое распространение.
Мисс Монтегю, разумеется, заметила эти перемены в самом зародыше, когда они лишь начали медленно нарастать. Живейший интерес к будущему спутнику жизни, а также доверительный характер их отношении дали ей блестящую возможность пустить в ход всю свойственную ее полу острую наблюдательность.
Визиты капитана Бартона мало-помалу становились все реже, и вел он себя в гостях очень странно, был рассеян и чем-то взволнован, так что в конце концов леди Рочдейл, не единожды намекнув капитану на свои тревоги и подозрения, решительно потребовала объяснений.
Объяснение было дано, и, хоть поначалу его суть развеяла самые худшие опасения почтенной дамы и ее племянницы, тем не менее, после недолгих размышлений им стало ясно, какие тяжкие последствия могут иметь обстоятельства эти как для душевного здоровья, так и для рассудка капитана, ныне почти превратившегося в развалину. Дамы пришли в ужас и замешательство.
Вскоре приехал генерал Монтегю, отец юной леди. Когда-то, лет десять-двенадцать назад, он и сам был немного знаком с капитаном Бартоном и, будучи хорошо осведомлен о богатстве и связях последнего, считал его как нельзя более подходящей партией для своей дочери. Услышав рассказ о сверхъестественных видениях Бартона, он рассмеялся и, не теряя времени, отправился в гости к будущему зятю. Друзья немного поболтали о том, о сем.
— Дорогой мой Бартон, — весело произнес генерал, — сестра моя говорит, что вам стали мерещиться чертики, причем совершенно нового и оригинального вида.
Бартон переменился в лице и глубоко вздохнул.
— Не волнуйтесь, я им сказал, что этого быть не может, — продолжил генерал. — Сорвиголова вроде вас скорее попадет, на галеры, чем получит нимб над головой. Эти чертики сделают из вас святого.
Бартон с видимым усилием попытался сменить тему разговора.
— Нет, так дело не пойдет, — со смехом ответил гость. — Я все-таки скажу о вашей дутой загадке все, что думаю. H е сердитесь на меня, но слишком тяжело видеть, как вы, в ваши годы, стали вдруг паинькой, как шалун-ребенок, испугавшийся буки, да к тому же, насколько я знаю, страшилка ваша выеденного не стоит. Серьезно, то, что мне рассказали о вас, очень расстроило меня; однако я глубоко убежден, что, приложив минимум внимания и хлопот, дело это можно уладить самое большее за неделю.
— Ох, генерал, если бы вы знали… — начал капитан.
— Того, что я знаю, вполне достаточно, чтобы решить, что делать, — перебил старый вояка. — Мне хорошо известно, что все ваши тревоги заключаются в том, что время от времени вам навстречу попадается невысокий человек в пальто и шапке, в красной сорочке и с лицом висельника. Он ходит за вами по пятам, выскакивает из темных переулков и доводит вас до лихорадки. Теперь, милейший, этим делом займусь я. Не пройдет и месяца, как я изловлю этого проходимца и собственными руками измолочу его в котлету или же привяжу к телеге и кнутом прогоню по всему городу.
— Будь вам известно то, что знаю я, — с мрачным волнением возразил Бартон, — вы бы говорили не так. Не думаете же вы, что я настолько слаб духом, чтобы поверить в невероятное без самых веских доказательств. Доказательства эти скрыты здесь, — он постучал кулаком по груди и нервно зашагал из конца в конец комнаты.
— Полно, полно, Бартон, — успокоил его гость. — Даю голову на отсечение, что в считанные дни я изловлю вашего призрака за шиворот и пересчитаю ему ребра.
Он продолжал разглагольствовать тем же развязным тоном, но вдруг запнулся на полуслове, увидев, как Бартон подошел к окну и внезапно отшатнулся, словно оглушенный тяжелым ударом. Лицо его побелело, как пепел, он вытянул руку в сторону улицы и, еле шевеля губами, пробормотал:
— Вон он! О небо! Вон он! Вон!
Генерал Монтегю, не раздумывая, вскочил на ноги, выглянул в в окно и увидел человека, вполне отвечавшего, насколько он успел второпях заметить, описанию призрака, который много дней на настойчиво преследовал его друга.
Человек стоял, облокотившись о перила, ограждающие площадь; при виде генерала он выпрямился и пошел прочь. Не дожидаясь, пока он исчезнет из виду, генерал схватил шляпу и трость и выскочил на улицу, твердо намереваясь догнать и примерно наказать таинственного наглеца.
Он огляделся — вокруг не было ни следа человека, которого он только что отчетливо видел собственными глазами. Запыхавшись, генерал забежал за ближайший угол, ожидая увидеть там удаляющегося незнакомца, но в переулке тоже никого не оказалось. Генерал бегал туда и обратно, от перекрестка к перекрестку, не зная, что предпринять, пока наконец любопытные взгляды и удивленный смех прохожих не вернули его к действительности. Он замедлил шаг, перестал угрожающе размахивать тростью, поправил шляпу не торопясь пошел обратно, в душе кипя от досады. В дверях он столкнулся с бледным, как смерть, Бартоном; тот дрожал всем телом. Оба молчали, но каждого из них обуревали собственные чувства. Наконец Бартон прошептал:
— Ну что, видели?
— Это… его… кого-то… того самого… да, видел, — в запальчивости ответил Монтегю, едва переводя дыхание. — Ну и что в этом толку? Парень как сквозь землю провалился. Я хотел его поймать, но он удрал, не успел я добежать до парадных дверей. Ну, да неважно; впредь буду проворнее. И, ей-богу, попадется он мне в другой раз, погуляет моя трость по его плечам.
Несмотря на все увещевания генерала Монтегю, Бартон тем не продолжал страдать от той же самой необъяснимой напасти: куда бы он ни отправился, всюду ему встречался тот же человек, опутавший его дьявольскими сетями; он брел за ним по пятам или попадался навстречу и в конце концов приобрел над несчастным капитан ом странную, чудовищную власть. Нигде, ни на минуту не находил он избавления от жуткого призрака, что преследовал его с дьявольской настойчивостью. С каждым днем капитан становился все угрюмее и подавленнее; в конце концов душевные муки, беспрерывно терзавшие его, начали так заметно сказываться на здоровье, что леди Рочдейл и генерал Монтегю уговорили его, без особого, впрочем, труда, отправиться в путешествие на континент, надеясь, что полная смена обстановки сумеет развеять нежелательные ассоциации; наиболее скептически настроенные из друзей полагали, что поездка, по край ней мере, не будет способствовать усугублению того, что они считали простым нервным расстройством.
Генерал Монтегю не расставался с убеждением, что таинственный незнакомец, из-за которого его будущий зять потерял покой, — отнюдь не плод его воображения, а вполне реальное существо из плоти и крови, вынашивающее какие-то низменные планы. Может быть, он замышляет убийство и потому ходит за несчастным капитаном по пятам.
Это предположение само по себе было малоприятно; однако, если бы генералу удалось убедить Бартона, что наваждение его имеет не сверхъестественную, как он привык думать, а вполне реальную природу, суеверный ужас перестал бы терзать капитана и здоровье его, душевное и телесное, быстро пошло бы на поправку.
Кроме того, убеждал он капитана, если от призрака можно просто убежать, сменив место обитания и обстановку, значит, он не имеет ничего общего с потусторонним миром.
Уступив настояниям друга, Бартон в сопровождении генерала Монтегю выехал из Дублина в Англию. Они быстро добрались на почтовых до Лондона, оттуда — до Дувра и с попутным ветром отплыли на пакетботе в Кале. С той минуты, как они отчалили от берегов Ирландии, надежды генерала на скорое исцеление Бартона возрастали день ото дня, ибо, к величайшей радости последнего, призрачные видения, те, что на родине все глубже затягивали капитана в пучину отчаяния, после отъезда не беспокоили его ни разу.
Наконец-то он избавился от наваждения, которое уже начал считать неизбежным условием своей жизни. В душе его воцарилось невыразимо сладкое чувство безмятежного спокойствия. В восторге от полного, как он считал, выздоровления он строил тысячи радужных планов на будущее, в которое до недавнего времени боялся даже заглядывать. Короче говоря, и капитан, и его спутник в душе поздравляли себя с окончанием кошмара, доставлявшего своей жертве невыносимые мучения.
Пакетбот причалил к Кале. Стоял чудесный солнечный день, и толпа зевак прогуливалась по молу, ожидая прибытия корабля, дабы поглазеть на вновь прибывших. Монтегю пробирался сквозь толпу в нескольких шагах впереди капитана, как вдруг какой-то невысокий человек тронул его за рукав и произнес, на провинциальный манер растягивая слова:
— Месье, вы слишком торопитесь: смотрите, как бы вам не потерять в сутолоке вашего товарища, ему явно нездоровится. Ей-богу, бедняга вот-вот упадет в обморок!
Монтегю поспешно обернулся и заметил, что Бартон и впрямь смертельно побледнел. Генерал подбежал к товарищу.
— Что с вами, дружище? — встревожено спросил он.
Ему пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем Бартон, запинаясь, ответил:
— Я видел… его… ей-богу, видел его!
— Его! Ах, негодяй! Кто? Где? Где он? — вскричал, озираясь, Монтегю.
— Я видел его… он ушел, — слабым голосом повторил Бартон.
— Но куда? Куда ушел? Ответьте, ради Бога, — лихорадочно умолял Монтегю.
— Он только что был здесь, — в забытьи бормотал Бартон.
— Но как он выглядел? Во что одет? Вспомните скорее, — взывал к капитану его друг, готовый броситься в погоню сквозь толпу и поймать злоумышленника на месте преступления.
— Он тронул вас за руку… заговорил с вами… указал на меня. Да сжалится надо мной Господь, мне некуда бежать, — в отчаянии произнес Бартон.
Монтегю, охваченный надеждой и яростью, уже пробирался сквозь толпу. Но, хоть он хорошо запомнил внешность незнакомца, обратившегося к нему, генералу так и не удалось отыскать в толпе никого мало-мальски на него похожего.
Он обратился за помощью к прохожим, и они откликнулись на зов тем более рьяно, что подумали, будто генерал стал жертвой грабителей. После долгих бесплодных поисков он, запыхавшись, оставил тщетные попытки.
— Ах, мой друг, это не поможет, — упавшим голосом промолвил Бартон. Он побледнел, точно столкнулся лицом к лицу со смертью. — Что проку бороться? Кем бы ни было это существо, вновь преследует меня, и нет спасения… нет спасения.
— Ерунда, дорогой Бартон, не говорите так, — успокаивал его Монтегю, с трудом скрывая разочарование. — Не стоит так тревожиться. Рано или поздно мы все равно изловим негодяя. Говорю — не стоит волноваться. Однако напрасно он пытался вселить в Бартона хоть каплю надежды; тот совсем пал духом.
Эта непостижимая власть, несопоставимая, казалось бы, с масштабами ее источника, быстро подтачивала разум, силы и здоровье капитана. Теперь он стремился поскорее вернуться в Ирландию и там, как он почти надеялся, в недалеком будущем умереть.
Первым, кого капитан увидел на берегу, сойдя с корабля в Ирландии, был его ненавистный преследователь. Бартон, казалось, утратил не только надежду и радость жизни, но и силу воли. Он полностью отдался на попечение друзей, проявлявших заботу о его благополучии.
Дойдя до последней грани отчаяния, он погрузился в апатию и безоговорочно принимал все советы друзей. Было решено, в качестве последнего средства, поселить его в дом леди Рочдейл, неподалеку от Клонтарфа, где по рекомендации врача, пребывавшего в уверенности, что все жалобы капитана проистекают от простого нервного расстройства, должен был обитать в затворничестве, не выходя на улицу, и пользоваться только теми комнатами, окна которых выходят в закрытый внутренний дворик с крепко запертыми воротами.