- Заяц готов! - повторил колобок, протягивая хозяину самый лучший, самый толстый кусочек.
Тротби взял его машинально, сунул в рот и начал медленно жевать, почти не ощущая вкуса.
Меланхолическое настроение словно зараза передалось Шону от Тротби и Энны. И он, кусая заячью лапку, задумчиво смотрел в огонь; и ему эта ночь казалась особенной, нисколько не похожей на предыдущие, что, в общем, было довольно странно для такого бывалого бродяги. Ведь Шон в своих странствиях встречал великое множество самых разных людей и пережил ещё большее множество самых разных ночей. А впрочем, душа его всегда была открыта для чувств...
Колобок же, несмотря на добродушнейший вид, остался непоколебим. Его в данный момент интересовал только заяц, коего он и уплетал с видимым удовольствием. А когда Энна, отвлекшись от мыслительного процесса, спросила у Тротби о близкой, но незнакомой ей стране под названием Хос, Гуччо вызвался описать все красоты родного ему края.
- Позволь, я расскажу, месьор? - он умильно заглянул в глаза хозяину. - Я не буду многословен, поверь.
Тротби ничего не имел против.
- С великодушного позволения месьора наследника я начну свой рассказ, - важно молвил польщенный всеобщим вниманием колобок (а Шон тоже приготовился внимать его речам). - Первые годы жизни моего хозяина (все, что было со мной до его появления на свет - сущая несообразность, скучная и дурная) мы провели в чудесной стране, что называется скромно и мило - Хос. Хос, как вам известно, находится между некрасивым Эганом и уродливым Тимом точно как сияющий бриллиант между осколком гранита и замшелым булыжником.
Владения высокородных Бадов, рыцарей Золотой Звезды, простираются от северных гор до самого Артонаса. Увы, ныне эти плодородные земли утратили истинного хозяина, коим является мой господин; сейчас ими управляет наместник Гуго Дагор - странный человек, между прочим... Хотя, сие несколько иная история.
Так вот. Когда двадцать два года назад я - бедный, но благородный рыцарь...
Энна, уже успевшая позабыть свое бесславное поражение в битве с колобком, уставилась на него в изумлении.
- Ты рыцарь?
- Да, - с достоинством ответствовал он. - А что, не похож?
- Не похож, - бестактно отрезала юная воительница. - Ты маленький и толстый. Рыцарь должен быть строен, быстр и ловок как тигр.
- Я тигр, - заверил девушку колобок. - Воистину тигр, госпожа Энна. Да вот хоть у хозяина спроси.
- Он тигр, - усмехнувшись, подтвердил Тротби.
- Не суди по внешнему виду, Энна, - добавил Шон. - У моего отца был конюший - огромный парень с железными кулаками и сумрачным взором. Он без труда поднимал на своих плечах двухгодовалого быка, рвал цепи и мог одним ударом свалить с ног лошадь. Но однажды на наш дом напали кочевники. Их было человек пятнадцать против дюжины слуг. Помню, даже старик повар бросился на бандитов с черпаком наперевес, даже птичница, прикрываясь ведром, лупила их палкой и осыпала проклятьями... И, клянусь, я не поверил своим глазам, когда увидел, с какой скоростью наш силач удирает через задний двор в поле... В сумрачном взоре его бился страх недорезанной свиньи...
Шон одобряюще улыбнулся маленькому Гуччо и умолк, кажется, вновь увлекшись мысленным путешествием в неведомые миры.
- Так что я рыцарь, - заключил тему колобок, - пусть толстый, зато не рыхлый, а тугой. Ты можешь протянуть руку, госпожа воинственная Энна, и пощупать мой бок или живот (я уж не говорю про мускулатуру груди и шеи), и тогда ты убедишься в исключительной крепости моего тела.
А теперь с вашего согласия я продолжу свое повествование. Полное имя мое - Гуччо Мариза Нелидо Фан Миакка. Я хосиец, мне пятьдесят лет. Я никогда не был женат, и детей не имею. Мой господин - моя семья, а более мне никого не нужно.
Двадцать два года назад я вернулся в Хос из дальних странствий, пришел к месьору Анжелиасу и пал к его ногам. "Я готов служить тебе верой и правдой, о господин! - воскликнул я, пытаясь облобызать его железный сапог. - Прости меня и возьми к себе!" Да, я был виноват... Я, вассал, в юности нарушил клятву, сбежав из родной страны на запад. Я утратил честь рыцаря, в веселии и разврате проводя время. А когда, спустя годы, в затуманенном мозгу моем наконец мелькнуло воспоминание о месьоре Анжелиасе и его благочестивой супруге, мне вдруг открылась истина...
Он простил меня; он вернул мне тот крошечный клочок земли, коим владели мои предки; он заново выстроил мне дом; он взял меня на службу в свой великолепный замок, где и провел я те счастливейшие двенадцать лет, о которых буду помнить всегда.
Через несколько лун после моего возвращения Винченса, дочь Килина и супруга моего господина, произвела на свет сокровище, кое сидит сейчас рядом со мной и сонно моргает своими прекрасными глазами. Лишь только я увидел его в первый раз, такого маленького, беспомощного, сердце мое дрогнуло и осталось с ним навсегда. Мне некого было любить все годы моей глупой беспутной жизни, но счастье, видимо, ещё не покинуло меня. Судьба распорядилась так, что в тот момент в замке моего господина не было надежного человека для воспитания юного месьора...
- Все же ты слишком многословен, Ги, - вежливо заметил Тротби, еле сдерживая зевок. - Раньше ты умел говорить коротко...
- Я и теперь умею, месьор наследник, - надулся колобок. - Но красноречие есть искусство, которым в наше смутное время владеет один из тысячи, и, поскольку я и есть тот самый один из тысячи - иных, косноязычных, я...
- Гуччо!
- Ну, хорошо. Я пропущу те благословенные двенадцать лет и продолжу повествование с того дня, когда после внезапной кончины Анжелиаса Бада и его несравненной супруги мы - то есть месьор наследник и я - уехали в Тим...
- Об этом я уже рассказал моим друзьям, - снова прервал колобка Тротби. - Я как раз остановился на том, как мы сели в карету, которую за нами прислал дядя. И потом, ты обещал живописать Хос, а вовсе не наши злоключения.
- О, конечно! Незамедлительно начну рассказ...
Не выдержав, юная воительница дернула за рукав Шона, который под болтовню Гуччо сладко уснул. Шон тут же пробудился, мутными глазами оглядел товарищей. Неведомые миры, кои снились ему в эти мгновения, испарились бесследно; серый туман рассеялся.
- Ты был учителем Тротби? - он совершенно правильно истолковал усиленное подмигивание Энны, которая сочла, что не раз уже была бестактна и теперь пришла очередь Одинокого Путника перебивать занудного повествователя.
- Да, - сказал Ги, - я учил его грамоте, геометрии, верховой езде, этикету и прочей ерунде, столь необходимой человеку такого высокого происхождения, как мой несравненный месьор...
Обрывая листья, лил сплошной дождь, равномерным шумом убаюкивая и без того сонных путников, а Гуччо говорил и говорил, наслаждаясь звуками своего приятного баритона, однако же не замечая, что постепенно глаза его покорных слушателей закрываются, а головы склоняются; что смысл его речей уж больно затейлив, да к тому же погребен под массой лишних слов; что, в конце концов, уже середина ночи и после долгого дня пути все хотят спать...
Но вот и сам он, оборвав монотонный рассказ свой на полуслове, уснул. Костер угасал, и шум дождя становился прерывистей, глуше... Наступал новый день.
Глава 7
Долгая дорога завершилась у стен древнего Нилама. Путешественники, усталые, но умиротворенные утренней свежестью и теплом, шагом въехали в город.
Заспанные стражи у ворот при виде Тротби заметно оживились, принялись почтительно кланяться. Он же на них никакого внимания не обращал: взор его, ставший вдруг надменным, был направлен вперед и вверх, туда, где уже показался ослепительно яркий край оранжевого солнца. Тонкие губы месьора наследника были поджаты, а брови сдвинуты к переносице, так что казалось, будто он только сейчас сошел с картины придворного живописца. Энна и Одинокий Путник смотрели на него с удивлением.
Колобок также изменил выражение лица. В крохотных глазках его мерцал злобный огонек, толстый маленький нос сморщился как от неприятного запаха. И он проехал мимо городских стражей молча, не подарив им даже короткого взгляда.
Тут Энна и Одинокий Путник насторожились. С того мгновения, как они покинули заброшенный дом на краю леса, ни Тротби, ни его верный Гуччо не проронили и слова, что было довольно странно, но вполне объяснимо половину дня и половину ночи они потратили на повествование о себе и своей жизни, и теперь, конечно, могли испытывать усталость и желание немного поразмыслить. К тому же, открывшись вовсе незнакомым людям, бродягам и задирам, они непременно должны были ощутить некий неуют в душе и, может быть, раскаяние в собственной откровенности. Но когда при въезде в город Одинокий Путник задал Тротби вопрос и не получил ответа, а потом тот же вопрос обратил Гуччо и тоже не получил ответа, тревога проникла в сердца друзей. Энна положила ладонь на рукоять кинжала и вопросительно посмотрела на Шона. Тот только вздохнул.
Удивительно (и обидно!) было сие поведение молодого рыцаря и его слуги. Удивительно было гордое их возвращение в Нилам и надменный вид. Удивительно было и то, что ни один из стражей не потребовал с них, а заодно и с Одинокого Путника и Энны, обычной платы за пересечение границы городских ворот, как это бывало везде, во всех почти городах мира, и уж во всяком случае, в Ниламе.
Только проехав две улицы и один переулок Тротби остановил вороного. Повернувшись к спутникам, он слегка поклонился им, причем холод в его прекрасных сиреневых глазах совсем не растворился, не стал мягче.
- Здесь мы расстанемся, - сказал он сухо. - Прощайте.
Резко развернув коня, он поскакал по мостовой и через несколько мгновений уже скрылся за углом. За ним тотчас устремился и колобок, который вообще ничего не говорил, и глядел куда-то в сторону.
Пораженные, оскорбленные до глубины души, Энна и Шон стояли в узком переулке и угрюмо смотрели вслед недавним спутникам. Клячи железных воинов топтались позади каурого, покорно ожидая, когда хозяева снова двинутся в дорогу, и сам каурый, мотая головой, косил на всадника черный глаз, как бы испрашивая позволения рвануть вперед подобно ветру...
Наконец Шон тронул поводья, но заставил коня идти медленно, шагом. Выехав на широкую и очень длинную улицу, с обеих сторон усаженную высокими молодыми липами, он кивком указал Энне на каменное крыльцо приземистого дома. Здесь был трактир. Дверь его, выкрашенная в яркий синий с красными полосами цвет, привлекала внимание любого прохожего, кроме слепого, что и требовалось хозяину. Вывеска над ним сообщала, что принадлежит он добропорядочному тимиту Иеремии Гофу и называется "Сын свиньи". Ясно, что под сыном свиньи Иеремия Гоф имел в виду вовсе не себя, а самого что ни на есть обыкновенного поросенка, но большинство его сограждан никак не могли сего уразуметь и все норовили обидеть хозяина, либо мерзко хрюкнув за его спиной, либо состроив свинскую морду. Иеремия жестоко мстил за такое отношение всем: он разбавлял пиво и вино водой, не мыл кружки и блюда, а животных и птиц резал лишь перед самой их естественной смертью, отчего мясо было жестким, жилистым и невкусным.
Об этом рассказывал Одинокий Путник девушке, привязывая каурого, её буланую и кляч железных воинов к кольцам, вделанным в стену.
- Отчего бы тогда не поискать другой трактир? - мрачно осведомилась Энна.
- Надеюсь, с нами Иеремия будет любезнее, - отвечал Шон.
Они вошли внутрь, в небольшой зал, тускло освещенный закопченными лампами, и сели за стол у окна. Посетителей в это раннее время было немного: всего двое солдат и молодой человек с нездоровым цветом лица. Они мирно попивали пиво из огромных глиняных кружек, изредка обменивались парой слов, потом замолкали, уныло глядя в обшарпанные стены.
Сбоку, возле кухни, притулилась парочка музыкантов. Едва новые гости устроились поудобней, они начали играть - один на дуде, второй на цитре. Обоих спутников передернуло при первых же звуках этой тягучей, заунывной мелодии. Энна, от рождения обладавшая тонким музыкальным слухом, побледнела и немедленно схватилась за кинжал.