Стоило мне только выйти из ординаторской, как я оказалась в мире полном враждебности, агрессии, страха и прочих неприятностей. Пройдя по коридору, я еще раз уловила знакомый, уже родной запах: медикаменты, какие-то травки, столовская еда, разнообразные человеческие слабые запахи, сильный аромат чьих-то духов, едва различимые нотки хлора и еще что-то неуловимое - наверное, так пахнут болезни. Я поняла, что буду очень скучать по этому запаху.
В первой палате меня ждала женщина с параноидальной шизофренией:
- Доброе утро, - сказала я.
- Здравствуйте, доктор, - сказала она едва слышимым голосом.
- Как самочувствие?
- Плохо, доктор, очень плохо, - томно сказала она.
Яркий, здоровый румянец на щеках "подтверждал" ее слова.
- Что болит?
- Все.
Я старалась скрыть улыбку.
- Почему не позвали медсестру или меня?
- Я не могла. Мне очень плохо.
- Сейчас позову санитаров, повезем вас на обследование.
- НЕТ, - возопила больная, резко поднялась на локте и снова упала на подушку, вспомнив, что больна, - не стоит… Дайте мне умереть.
Я покачала головой.
- Через две недели мы вас выпишем, - сказала я.
- Как так? - больная прекратила спектакль и деловито села на кровати, - Мне нельзя. Меня вот-вот отпустили заклинания. Если я выйду, то Маргарет снова нашлет на меня свои проклятья, я снова заболею. Эти недомогания… Маргарет хочет свести меня в могилу!
- Мы давно с вами говорили, Маргарет умерла.
- Вот и хочет свести меня в могилу, чтобы мы встретились поскорее. Мы с ней так любили друг друга!
- Ваша сестра никогда не желала вам зла, - понимая, во что я ввязываюсь, сказала я и села на стул.
- Не желала. И сейчас не желает. Просто я не хочу умирать.
- Никто не хочет. Но это ничего не меняет. Мы вынуждены вас выписать, Джуд, понимаете?
- Понимаю, доктор, - больная задумалась и плотно сжала губы, - А что мне делать потом?
Я была не готова к этому вопросу. Сказать: "Не знаю", я не могла.
- То же самое, что мы с вами до того. Препараты мы вам пропишем. Больше читайте, сходите на могилу сестры, поухаживайте за ней, больше общайтесь с родственниками. Насколько я знаю, ваша бабушка еще жива?
- Да.
- Можете съездить к ней. Но как только вы почувствуйте себя хуже обратитесь ко врачу. Ни в коем случае не ешьте цитрусовые - у вас аллергия! И раздуло вас тогда от апельсинов, а не от проклятья, - все, что я говорила, было бесполезно, но я старалась изо всех сил.
- От простого апельсина?! - удивилась, раз в двадцатый Джуд, - Не может быть!
- Может, - резко сказала я.
Мы распрощались, и я вышла из палаты. Как ее выпускать? Она любит эти, чертовы, апельсины! И понять, что ей плохо от них, а не от проклятий, которые посылает на нее сестра, Джуд не может: она слишком любила сестру, чтобы смириться с ее смертью. Джуд нужно о ком-то заботиться. В больнице мы заботились с ней о более тяжелых больных, ее это радовало. Может теперь забота о престарелой родственнице решит ее проблемы? А если старушка умрет?! Я подавила волну отчаяния.
В следующей палате меня ждала девушка в глубокой депрессии. Родная мать засунула ее к нам, после того, как едва сумела откачать дочь, выпившую гору снотворного.
- Роуз! Доброе утро! - я улыбнулась так широко, как смогла.
- Доктор! Какое же оно доброе? - сделала кислую мину Роуз.
- Оно все-таки доброе. Ты говорила, что тебе здесь скучно и не нравится ничего… так вот Роуз, мы тебя выписываем, - сразу сказала я.
Девушка, до селе меланхолично лежавшая на кровати, любовавшаяся своими гладкими, красиво слепленными руками даже взглядом меня не удостоила, а продолжила чертить руками в воздухе странные фигуры.
- Ты слышишь меня, Роуз?
- Да. Я слышу. Но какая разница. Мать запрет меня дома. Дома все-таки удобнее будет покончить с собой.
- Зачем? Ты опять начинаешь? Еще вчера, что ты мне говорила?
- Ну, говорила… И что? Я слишком устала от жизни.
- Тебе всего семнадцать.
- И что?
- Я бы посоветовала тебе утроиться на работу.
- Мать запрет меня.
- Я поговорю с ней. Тебе лучше будет, если ты поработаешь в какой-нибудь цветочной лавке или в зоомагазине, - я начинала раздражаться, Роуз была одной из самых тяжелых наших больных, - во-первых, ты займешься делом, чтобы не думать своих мрачных мыслей, во-вторых, ты получишь независимость от матери. У тебя будут свои деньги, и тратить ты сможешь их по своему усмотрению.
Роуз медленно повернула ко мне свое хорошенькое лицо. В ее осоловевших глазах читалось море скепсиса.
- Я поговорю с твоей матерью, Роуз, - твердо сказала я, - И почему ты, кстати, лежишь? У тебя трудотерапия через десять минут. Приведи себя в порядок, пожалуйста.
Роуз аж подскочила.
- Господи… И правда, я забыла.
Эта реакция удивила меня больше всех. После я вспомнила, что трудотерапия на заводе проходила в очень маленьком цехе, и мастер этого цеха молодой симпатичный парень… Может хоть это ей поможет, если не мы…
В третьей палате сидел и раскачивался мужчина. Он всегда там сидел. Кататонический синдром. В любую минуту он мог броситься на меня или на санитаров. Строить с ним диалог не получалось, он был тяжелым в том плане, что сам обеспечить себя уже никогда бы не смог.
- Йозеф? - шепотом спросила я. Больной вздрогнул, но ничего не сказал, не посмотрел на меня, он было очень глубоко в себе.
- Где мы остановились с вами, Йозеф? - тихо спросила я, беря книгу со стола. Мы как раз дочитывали сказку о Белоснежке. Я не была сторонницей метода доктора, когда он читал больным свежую прессу. Не до мировых событий им…
Я села рядом с ним и начала читать.
- "Гномы ушли на работу утром, а Белоснежка принялась за свои дела. Из лесу пришли к ней звери, на песни ее прилетели птицы. Зайчики помогали Белоснежке протирать тарелки, олени - вешать белье, белочки - ставить на место посуду, барсуки и лисы - подметать, а бобры - мыть пол. Пока Звери занимались уборкой, Белоснежка решила испечь яблочный пирог.
Вдруг из лесу на полянку, где стоял домик семи гномов, вышла старая сгорбленная старуха. Вид ее был мерзок: нос крючком, на носу бородавка. Глаза маленькие светились злобой, а тонкие губы все время что-то бормотали. Старуха держала в руках огромную корзину. Она подошла к домику и постучала.
- Здравствуй, бабушка, - сказала Белоснежка, открыв дверь.
- Не найдется ли у тебя, деточка, водицы испить, - скрипучим голосом спросила старуха…"
- Не найдется ли у тебя, деточка, водицы испить, - хриплым басом протянул Йозеф. Я вздрогнула.
- "Да, бабушка", - продолжила я, - "ответила Белоснежка и принесла старухе воды.
- За доброту твою, возьми яблочко, вон какое наливное, красное, - старая ведьма протянула Белоснежке красивое красное яблочко.
- Спасибо, бабушка.
- Откуси кусочек, милая, - сказала ведьма.
Белоснежка откусила яблоко, и тот час упала, не дыша. Звери, барсуки и олени, выбежали из дома и набросились на старуху, прогнали ее далеко к лес. Птицы полетели к гномьим пещерам и рассказали, что стало с Белоснежкой.
Гномы вернулись домой и увидели, что Белоснежка лежит, не жива, не мертва. Они сделали из всего горного хрусталя, который добыли, роскошный гроб для Белоснежки, положили ее туда и не стали хоронить, а поставили в беседку на поляне и каждый день приходили поплакать о ней.
С тех пор по округе стали ходить вести, что де в гробу хрустальном лежит красавица и разбудить ее может лишь поцелуй любви.
Как-то приехал в те края заморский принц, и стало ему любопытно, что же за красавица лежит в хрустальном гробу. Он нашел ту поляну, и когда увидал Белоснежку, то влюбился в нее без памяти и поцеловал. А она открыла глаза и провела рукой по лицу.
- Как же долго я спала, - сказала Белоснежка".
- Как же долго я спала, - повторил Йозеф. Меня передернуло.
- На сегодня будет, Йозеф, - сказала я, но ненадолго еще задержалась в его палате.
- Мы тебя выпишем скоро, - сказала я ему.
Йозеф беспокойно оглядывался: он догадался или понял, о чем я говорила, или просто осознал, что в его поле зрения появился кто-то другой.
Из его палаты я вышла чуть не плача.
Я прошла мимо палаты Пенелопы, которая все еще была заперта, и зашла в следующую, где когда-то лежал Виктор. Здесь запах был самый родной.
Тощий рыжий мужчина встретил меня как всегда радостно. Обниматься не полез, но сразу стал хвастаться тем, что слепил очередного уродца. Это был паук с торсом человека и головой быка.
- Это что опять такое? - всплеснула руками я, - Я какое задание дала?
- Слепить человека, паука и быка.
- А вы что слепили?
- Так интереснее.
- Нет, так не пойдет. Мне не нужно, как интереснее! И почему у вас ботинки на разную ногу?
Альберт посмотрел на свои ноги, недолго подумал о чем-то и скрестив ноги поставил ступни рядом.
- А так правильно?
Я не знала, плакать мне или смеяться.
- Переобуться надо. Как же вы ходить будете?
- Ну, как-то так.
Альберт ловко прошелся по палате, усердно делая вид, что левая нога это правая и наоборот.
- Это же неудобно!
- Не все в жизни должно быть удобно, - философски заметил Альберт. Но обувь в порядок так и не привел.
- Мы скоро вас выпишем, сказала я.
- Да? Это печально, - радостно отозвался Альберт.
- Займетесь, как и прежде скульптурой, только просьба к вам, чтобы впредь не попадать в заведения вроде нашего, пытайтесь избегать алкоголя.
- Но я творец!
- Алкоголь не составная часть творчества, - с сомнением сказала я, косясь на паукообразное.
- Я понимаю, - сказал Альберт, приходя в восторг от одного взгляда на свое творение.
В коридоре я присела на подоконник. Альберт из всех четверых самый легкий. Скульптор-неудачик, допившийся до зеленых чертей, потому что его сомнительные работы никто не хочет покупать. Он человек, безусловно творческий, а творец априори вне психической нормы. Работы Альберта попахивали шизофренией, но его состояние не угрожало здоровью других людей и ему самому. Напившись, Альберт вошел в состояние делирия и задержался, так как доктор все-таки хотел и ту шизофрению, что имелась у Альберта искоренить. Не вышло. Весь наш скорбный труд пропадал из-за кого-то, кто понятия не имел о том, с чем мы имеем дело.
Что будет с Йозефом, у которого никого нет? С Джуд, которая любит апельсины? С Роуз, которая устала о жизни в свои семнадцать? Альберт не пропадет, если не будет пить, а остальные?!