Я в первый раз шел на презентацию. Никогда раньше не ходил я на них. Не звали меня. А тут позвали. Л. презентовал свой новорожденный журнал. Ну и хорошо.
Рассекая накануне со своей подругой Г., как с женщиной, я волновался у нее: мол, что мне одеть на презентацию, где будет высший свет, а ля фуршет, всякая богема и другая культура.
- Костюм надо, - сказала Г., как женщина, галстук. - Туфли. В сандалиях не ходи.
В сандалиях, понятно, в них культуры нет. Я и насчет серого костюма подозревал. Хотя меня и смущало, что на улице очень тепло. Но на всякий случай переспросил:
- А костюм обязательно?
- Обязательно, - жестко сказала женщина Г. - Галстук в тон. У тебя какие туфли, какого цвета?
- У меня нет туфлей, у меня есть только полуботинки белого, коричневого, черного цветов. А говорить про мужчину "туфли", так же глупо, как и говорить про мужскую одежду "платье". Так только в XIX веке говорили, в книжке про Робинзона Крузо.
- Да, "платье" для мужчины - это смешно и "устар.", - согласилась Г., женщина, - Но "ботинки" - еще хуже. Когда говорят "ботинки", я представляю такого пролетария конца XIX начала XX веков, в огромных бахилах на шнурках, который ковыряет свой булыжник. Лучше "туфли".
Я возмутился.
- Это омерзительное в отношении мужчины слово "туфли", ты не употребляй при мне, пожалуйста...
- Да черт с тобой, одевай чего хочешь!.. Только туфли не забудь...
А я все равно не стал одевать костюм и галстук. Я одел лишь белые "тюфли" (тьфу, гадость какая!), вареные беловатые штаны, белую рубашку и черный кожаный пиджак. А вместо галстука нацепил толстую цепочку на шею, для чего расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. На нос надел темные очки и решил, что, несомненно, я выгляжу прилично. В конце концов, мессир может себе позволить прийти в драном халате. Я даже второй носовой платок, совсем чистый в карман положил. Один, чтоб сопли в него высмаркивать из носа (потому что у меня был насморк), а второй -ѕ для презентации. Чтоб, когда на тебя телекамеры смотрят, а из носа течет, и ничего сделать уже нельзя, вот чтоб в такой ответственный момент взять и с чувством собственного достоинства культурно и интеллигентно достать из кармана презентабельный, чистый, сложенный платочек и непринужденно так, интеллигентно, как бы даже невзначай промокнуть сопливый нос, борясь с диким желанием сморкнуться как следует. Можно еще лоб захватить, чтоб подумали - человек пот промокает, взопрел под софитами. Это прилично. Хотя я совершенно не понимаю, чем пот лучше соплей. И почему промокать приличнее, чем вытирать и сморкаться.
Ну да ладно, бог с ними, с соплями. В конце концов имею право на насморк. В свободной стране живем. А вот возьму да нарочно сморкнусь смачно! Чтоб аж всем завидно стало... Хотя я чего-то отвлекся...
Я-таки в этом виде прибыл на презентацию. После выступления Л. и всяких артистов в Домжуре, где я нагло восседал в первом ряду, вся эта толпа халявщиков повалила на фуршет. И хоть бы кто организовался приглашения проверять (у меня их целых два было)! А то ломанулись все - я подчеркиваю! - на халяву пожрать. Богема, блин. Половина одеты в грязные джинсы да клетчатые рубашки с коротким рукавом. Похватали у оторопевшего официанта рюмки с вином, облепили столы. Некрасов когда-то нищенствовал, дармовой хлеб в трактирах жрал, со стыда газеткой прикрывшись (это мне в школе рассказали, на уроке литературы). А тут было ощущение, что кругом одни некрасовы, только бесстыжие. Хватали, запихивали в рот, торопливо жевали, давясь глотали и даже газетками не прикрывались. Один даже парень был прямо в рюкзаке, ходил от столика к столику, насыщался. Наверное, это был профессиональный едок, не пропускающий ни одной презентации.
Я с умным видом скучающего интеллигента слонялся между людьми по маленькому зальчику, держа в руках рюмаху и периодически касаясь губами ее содержимого. Иногда передо мной вырастала какая-нибудь спина, что меня несколько раздражало. Богема тем временем, сметя со столов все, потянулась к служебному входу, откуда официанты выносили смену блюд. Они стояли около служебного входа, как вороны возле умирающего кабана. И как только официант появлялся с подносом, богема бросалась на него, ведомая магазинным рефлексом "выбросили" и мгновенно расхватывала все. Он до стола редко донести успевал. А некоторые, особо наглые даже сами заходили в служебное помещение и гордо каркая выносили оттуда разноцветное мороженое. Значит, у еще живого кабана глаза выклевывали. Один дядя, накушавшийся водки, упился пьян, вложил 2 (два) пальца в ротовую полость и минуту оглушительно свистел, пока его не вывели.
В суматохе я углядел на краю стола забытый кем-то жюльен в кокотке, воровато оглянулся... Нет, не воровато, это я вру. Очень так непринужденно осмотрелся вокруг поверх рюмки, промокнул нос, взял спокойно этот жюльен и сделал ноги вдругой конец зала: не есть же его прямо на месте преступления, вдруг хозяин за ним вернется. Съев жюльен, я поплелся разыскивать брошенную где-то во время бегства рюмку: там еще оставалось. Нашел в сохранности!
Совершая все эти манипуляции, я периодически перебрасывался парой слов со знакомыми работниками культуры. Светскость такая.
В середине фуршета минут на несколько появился пародист Александр Иванов. Постарел, постарел...
Когда я смотрел в рюмку и раздумывал на сколько пригублений там осталось жидкости и удобно ли ходить с практически пустой рюмкой, возле меня возник поэт Вишневский. Он урвал себе и мне чашечку кофею. Святой человек. Мы отодвинулись в уголок и стали беседовать беседу. Рядом жрала мороженое блондинка с лицом, которое все почему-то считают красивым, и которое таковым не является. Судя по широко посаженным глазам и неестественной белизне волос, это была расходная дама, приглашенная на презентацию для мебели.
Завязав светскую, то есть глупейшую беседу (хуже может быть только о погоде) Вишневский начал охмурять белобрысую и охмурил. Сказал, что он поэт, выступает, публикуется и так далее. Шлюшка была, видимо, на столь интеллигентном сборище впервые и после дворовых мальчиков легко купилась на творческую личность, размахивающую у нее перед носом журналом "Крокодил" со своей подборкой стихов. Она взяла у Вишневского телефон и дважды крепко пообещала позвонить.
- А с кем вы сюда пришли? - наконец поинтересовался Вишневский.
- С молодым человеком, - индифферентно оповестила девушка.
Тут же подошел знакомиться этот молодой человек, толстоватенький, в очках. Пиджак у него был такой, в каких выходят выступать на эстраду фокусники - черный с блестящим узорчиком.
"А что вы читали со сцены?" - чуть не спросил я, но Вишневский опередил:
- Вы пишете или просто друг журнала?
- Я один из хозяев журнала, - просто сказал толстоватенький, неумело держа в руках приличную рюмку, несколько отличающуюся по форме от граненого стакана...
- Конечно, валюты у меня нет, в отличие от этих нуворишей, - сказал Вишневский, когда мы с ним шлепали по улице к метро, - но зато девушку я у него увел. Обязательно позвонит, глазки строила.
А я не преминул заключить со свойственным мне остроумием:
- Ничего, что у них денег больше, зато у нас хуй длиннее.
Я очень остроумный.
"- Коня! Коня! Полцарства за коня!"
Справа мелькнул ЦУМ, где-то там, на пьедестале с надписью "Островскому" сидел зеленый Островский, но мне было не до красот родной столицы, пора было перестраиваться в правый ряд, чтобы выскочить на улицу Горького.
Полчаса назад позвонил двоюродный брат и сообщил, что достал нам мойку для кухни. Мойку, элементарную конструкцию из одной стенки, дверцы и нескольких палочек с шурупами. Но этой элементарной конструкции, как и следовало ожидать, не оказалось в магазинах (раковин, впрочем, тоже), поэтому я с другом ехал сейчас в другой конец города и размышлял, влезет ли мойка в багажник или на заднее сиденье. Лучше бы на сидение, конечно: все-таки мягче...
Мы проскочили Юрия Долгорукого на толстом коне, сплошь облепленного голубями, Пушкина с неизменным голубем на голове и вскоре вырвались на оперативный простор широкого Ленинградского проспекта.
Развалившись, насколько позволял ремень безопасности, Олег сидел на переднем сидении и "тащился".
- Клево! - наконец выразил он свои ощущения. - Два молодых инженера едут на тачке! Слушай, нам сейчас только двух баб сзади не хватает.
- Угу, или одной мойки, - улыбнулся я, притормаживая у светофора. - Постой, а почему ты сказал, что у нас плохой унитаз?
...Перед поездкой Олег сходил у меня дома в туалет и выйдя оттуда заявил, что у него толчок лучше...
- Да, у нас лучше, - подтвердил он и устроился на сидении поудобнее, вероятно намереваясь всласть пофилософствовать на туалетную тему.
- Короче, Склифосовский! Почему? - подстегнул я.
- А у нас говно прямо само вниз сваливается, потому что дно скошенное, а у вас дно прямое и надо обязательно смывать.
Нужно было срочно спасать честь родного унитаза и я запротестовал:
- Ничего подобного, у нас лучше. Вот у вас говно вниз свалилось, а как его обратно достанешь? А у нас просто: нужно - бери.
- А зачем его из толчка доставать? - не понял Олег.
- Ну, мало ли!.. Например, анализ кала в поликлинику нести.
- Ну, не знаю. Можно что-нибудь придумать.
- Ну что?
Олег впал в глубокую задумчивость, перебирая варианты. Я торжествовал победу родного толчка:
- Есть только один выход, Олег! Насрать на газетку, а с газеты уже наложить говно в майонезную баночку, сколько надо.
- Лучше в спичечную коробку.
- Не перебивай, это дело вкуса... Вот, а потом оставшееся говно спустить вместе с газеткой в унитаз... Постой-постой! Ты что, ни разу анализ кала не сдавал что ли?
- Почему, сдавал один раз, когда в Волгограде жил. У нас другой унитаз тогда был. Я тогда учился, дай бог памяти, в восьмом... нет... да, в восьмом классе. У нас в школе проходила диспансеризация, и наша классная велела всем на следующий день принести в школу говно. А я забыл. Я и еще человек пять. Вот она нам всем пистон и вставила, что мы разгильдяи, бестолковые, и туды, и сюды. И велела строго-настрого, чтобы завтра принесли и сдали, потому что, мол, врачи ждать не будут и из школы на днях уедут.
А назавтра, представляешь, утром встаю, а срать не хочется. Как назло! Я стабильно раз в день по утрам сру. Редко, когда не хожу утром. И тут как назло! Происки врагов, не иначе. Пришел в школу, не знаю как нашей дуре в глаза смотреть. Не объяснишь ведь, что срать не хотелось. Ей-то плевать, ей говно хоть из-под земли подавай, она по нему перед врачами отчитывается.А в этот день все уже принесли, кроме меня и еще одного парня. Ну она за нас и принялась! Поставила к доске, стыдить начала... Вот, мол, ребята, посмотрите на них! Они подвели весь класс, такие позорят нашу школу! Я бы с ними в разведку не пошла! Потом мне говорит: он-то ладно, двоечник и вообще, а ты-то, Олег, хорошо учишься, комсомольский активист, неужели не мог такого пустяка сделать! Никакой ответственности! Короче, если завтра не принесете, обоим строгий выговор без занесения в учетную карточку.
Ну ладно. Весь день ходил как под грузом, даже ночью спал плохо, все говно в коробочке мерещилось. Будто я этот дефицит лопатами гребу и разгоняю охотников урвать бесплатно килограммчик.
Наутро встал, поел, сходил в туалет, наложил в коробочку и, чтобы не забыть, положил ее на портфель. Пошел руки мыть. Прихожу - нет коробки. Я к бабке: "Ба! Тут коробок спичечный лежал, не брала?" Я, говорит, его в мусорное ведро кинула. Бросаюсь на кухню - нет ведра. Ору: "Ма, где ведро?" - "Отец пошел выносить, оно уже полное". Я к двери. Только выскочил - сталкиваюсь с отцом. Ведро, конечно, уже пустое. Вот так, думаю, попал. Вообще что ли в школу не ходить?
Ладно, взял портфель, побрел. Зашел как всегда к однокласснику, этажом ниже. Еврей один. Я всегда к нему заходил перед школой. Или он за мной. Он посмотрел на меня. Чего, говорит, ты такой пришибленный? Так и так, говорю. Погоди, отвечает, сейчас чего-нибудь придумаем. Пошел в туалет. Минут пять думал. Вышел, нет, говорит, не получается. Но давай я молока кислого выпью, меня с него всегда проносит. Только придется подождать минут тридцать. На первый урок не пойдем. Лучше, думаю, один урок прогулять, чем с пустыми руками являться. Здравствуйте, я ваша тетя, опять без говна пришел!
"Слушай, - говорю, - тебя пронесет, а зачем мне жидкое говно? Еще какую-нибудь дизентерию найдут у меня". "Нет, - говорит, - у меня все стерильно, как в аптеке. И потом, меня же не совсем вчистую проносит. Так, полусредняя консистенция... Только долг платежом красен. Подари мне за это свою французскую зажигалку!"
Вот ведь торгаш! Никогда ничего за так не сделает, все с выгодой. Даже посрать просто так, от души, и то не может! Пользуется моим несчастьем, кровопийца!
"Ладно, - говорю, - подарю, только выбирай там что погуще". "Хорошо, - отвечает, - а ты пока за зажигалкой сходи".
Так представляешь, этот паразит даже разбираться не стал. Взял и насрал в литровую банку. Скотина. Потом, правда, половину в унитаз вылил. А я как последний идиот поперся с этой банкой в школу.
Пришли мы ко второму уроку. Как раз история, а я на истории на первой парте сидел, прямо перед ее носом. Она на меня смотрит грознее тучи. Что, спрашивает, опять не принес? Я растерялся и быстро, чтоб она не успела начать орать на меня, вытащил из портфеля эту банку и бухнул ей на стол.
- Ну и чем все закончилось? - спросил я.
- Да ничем. Она опять на меня наорала: "Что ты мне в нос суешь! Родителей вызову, из комсомола выгоню!.." Говно я врачу отнес. Баба там сидела молодая совсем, а я с этой банкой, неудобно жутко. Она так на меня посмотрела, будто я инвалид душевный какой-то. Ну а вскоре мы в Москву переехали. Вот и все, - закончил Олег свой рассказ.
Дальнейший путь мы проехали в молчании.
Посвящается всем обществам охраны животных и прочим зелёным гринписам
- А это что такое? - я указал на странное деревянное сооружение, состоящее из двух колод, перекладины и хреновины на суровой нитке.
- Это я мышеловку построил. Такие раньше строили, в мою бытность, - ответил отец. - Много мышей. Совсем обнаглели.
Я бросил ключи от машины в буфет, переоделся, разобрал сумку. Я только что приехал на дачу, где летом жили предки-пенсионеры, и пошел изучать мышеловку.
Идея состояла в том, что мышка забирается под тяжелую колоду и начинает жадно поглощать привязанный на специальный язычок сыр. От шевеления язычок освобождает держатель на нитке, и колода падает на мышь.
- А не легковата дубина? - усомнился я. - Вдруг мышь не убьет или она успеет выскочить?
- А я для весу еще чугунный колосник сверху положу, - обнадежил отец мой, Петр Иванович.
- Это дело. Гуманное оружие.
... Теперь про гуманизм. Когда-то в хозяйственных магазинах я видел два типа конструкции противомышиных агрегатов. Давно еще - суровую мышебойку за 15 копеек с мощной пружиной и скобой, которая сразу ломала мышке хребет. Хрясь!!! Потом, видимо, заразившись гнилым западным либерализмом, наша промышленность начала выпускать пластмассовые мышеловки. Они представляют собой особым образом изогнутую длинную коробочку с крышкой. Голодная мышка в поисках пропитания забегала туда, и под ее тяжестью крышка захло-пывалась.
Вопрос: какая конструкция гуманнее? Та, которая сразу хребет ломает или которая живьем ловит?
Ну хорошо, вот поймалась живая мышь - что с ней дальше делать?
Ясно, что убивать. Топить удобнее и бескровнее. Вытряс ее их мышеловки в унитаз и спустил. Или в ведро, если в сельской местности. (А в унитазах, между прочим, горожане даже котят топят. Слепеньких. По шесть штук зараз! И ничего, не засоряется).
Но самим убивать негуманно. Гуманнее уже убитый трупик за хвостик выбросить. Машинка пусть убивает, а на нас греха нет, ептыть.
Отец мой, Петр Иванович, водрузил сооружение на стол и начал тонко настраивать. Длину нити регулировал, колосник сверху пристраивал. Тут главное, чтобы, с одной стороны, сразу убить, а с другой, чтоб при этом из ноздрей не брызгало на окружающую обстановку. Главное так подобрать вес, чтобы живое существо чисто убивало, без крови, но и надежно, чтоб пикнуть не успела, а то товарок распугает. Надо, чтоб аккуратно и резко все внутри ломало - кости, основание черепа. Тогда получается как яичко сваренное "в мешочек". Внутри - жидко, снаружи - пристойно. Отбивная мышка.
Насторожив мышеловку, отец раскрыл складной ножик и начал осторожно приближать лезвие к язычку, с понтом мышь бежит.
- Вот она бежит к сыру, топ-топ-топ-топ. Ам!
Бац! Хлестко ударил по лезвию тяжкий груз.
- Этак всех ночью перебудит.
- Ничего... А то они уже всю крупу сожрали.
Вечером отец установил мышеловку на кухне, погасили свет. И почти сразу зашуршало. Мыши.
Минут через пять, резко включив свет, я зашел на кухню. Две маленькие мышки бросились от меня наутек по лавке. Одна затаилась за ведром. Я видел ее. Ну буквально руку протянуть, сидела. Вот когда я на секунду пожалел, что не взял на дачу свой дробовик - газодробовой пистолет. Я бы сейчас ее одним выстрелом в труп превратил. Эта дробь для пистолетов, она та-кая мелкая-мелкая, будто специально для мышей предназначена. Эх, нашпиговал бы ее сейчас свинцом.
Впрочем, я тут же понял, что идея моя не вполне хороша. Потому что мышей много, а один выстрел -ѕ два доллара. Харч-но. Да к тому же дробь летит веером (точнее, конусом), я бы в обоях дыр понаделал, стулья попортил, клеенку. Но главное, ко-нечно, цена. Два бакса за мышь - дорогое удовольствие. Другое дело пневматический пистолет, стреляющий 4,5 миллиметро-выми шариками. И стоят эти шарики относительно дешево. Вот можно было бы в свое удовольствие поохотиться. Резко включать свет и палить. Но пневматического пистолета у меня нет.
Нагнувшись над мышебойкой, я увидел, что сыра на язычке нет. Съели!
- Это ничего, - сказал отец, - сейчас послабже натяг сде-лаем. Он подвязал еще один кусочек сыра и сделал натяг послабее.
Вышли, погасили свет, легли спать. Только легли, как с кухни раздался глухой удар. Не звонкий, а глухой такой, потому что мышиное тело смягчило удар.
Входим, и что же мы видим? Из-под колоды только хвостик сиротливый. Крохотуля, дитенок совсем, пикнуть не успел. Лежит, лицо недовольное. За хвостик его - и в помойное ведро. Всякое живое создание божье хочет жить. Аминь.
Отец опять насторожил свой убойную колоду.
- Они в первый раз сыр у меня съели и опять пришли. Понравился им сыр, - издевался отец, радуясь, что сработало. - А теперь недосчиталась мама сына. Сейчас, небось, ищет. Это ж надо, и отошел-то всего на пять минут, за сыром. И куда пропал? И друзья, небось, недоумевают: где же Вася? Только что тут был. Хороший был парень. И сыр любил.
... Еще девять раз срабатывала машина смерти, исправно, без шума и пыли делая свою гуманную, нужную людям работу. Девять маленьких и средних детишек-мышек было насмерть задавлено этой ночью тяжелым предметом.
-Затаились, потери считают, - улыбался папа утром. На ночь опять поставлю. Жаль, что я на девятой уснул, а то бы больше набило.
А я написал на давильной колоде специально для мышки-мамы: "Не стой под стрелой". А то ведь дети не знают, что тут опасность, а я предупредил. Пусть все будет по-честному.
А вот был я недавно в городе Липецке. По службе ездил. Прибыл, а гостиницы все забиты. Значит не одному мне в Липецк надо было. Не одному. Я в общем, не против, пусть ездят, тем более, что город-то не мой, запретить не могу. А если бы и мой был, как запретишь? Он вон сел на поезд и приехал. Или на самолет. Или даже на автобус. И я так приехал. Но я все равно никому не запрещаю, пусть едут, раз надо! Но только я против, когда в гостинице мне места не дают. Я не бомж, мне по подъездам жить трудно.
Ну просто чудом устроился в гостиницу "Динамо". На две ночи. Потому что потом в этот Липецк, во все-все его гостиницы приезжают какие-то жуткие спортсмены, и в "Динаму" мою тоже. А мне, значит, пхнут под зад, хотя я тоже не в бирюльки играть приехал.
Номер трехместный. А по вечерам в окно доносятся страшные звуки. Будто воет собака Баскервилей. Такой, знаете, утробный рев, а потом воют волки. А рычит, наверное, пантера какая-нибудь или что-то в этом роде. Окна-то прямо на зоопарк выходят. Хорошо, что они ночью молчат, звери. Спят, видимо. И я сплю. Ночью я сплю.
А днем я еду на завод. НЛМК называется. "К" - значит комбинат. А остальные буквы я не буду расшифровывать, незачем. Комбинат - не завод. А завод - не комбинат. (В чем отличие я не хочу объяснять, хотя знаю. А если вам стало интересно, поступайте в Московский институт стали и сплавов, там вам расскажут). Впрочем, все это к делу не относится.
Еду я на трамвае... и даже не могу этого описать. Сижу, думаю, как описать, и не знаю. Такая фара у него впереди. Всего одна. Сам он красный и округлый, как оплывшая карамель "Театральная". Очень старый, и весь дребезжит трамвай этот. Все в нем дребезжит. А в салоне какие-то железки торчат, нет шурупов, винтов, измызгано все, разболтано. Нет подушек на некоторых сиденьях, а под сиденьями перекатывается какое-тожелезное бревно. Стенки и спинки исписаны всякими умными словами типа... Ну не важно. Даже компостеры плохие. Хотя и не такие древние, как этот рыдван. На втором маршруте все трамваи такие. Плохие на втором маршруте трамваи.
Зато они очень соответствуют местности по которой трясутся. Прямо скажу - невеселая очень эта местность. Все серое и пыльное, какие-то мостики, трубопроводы, заводы, корпуса без окон. Трубы дымят. Остановка "ЖБИ". Кому она нужна? Так все это грустно, товарищи! Хочется грызть ногти и думать, что жизнь не удалась.
...Поел в кафе "Уют". Накормили бякой...
Кстати, талончики для трамвая и автобуса разные. Для трамвая зеленые и по три копейки, для автобуса красные и по пять. Даже для троллейбуса и автобуса разные, у троллейбуса голубые, хотя тоже по пять копеек. Это все очень неудобно, понимаете? Лучше бы одни были талончики для всего транспорта. Правда для этого надо поднять цену за проезд в трамвае на две копейки, чтоб везде одинаково было, понимаете? До пяти копеек поднять надо цену. Или до десяти. Или... Понимаете?
А метро в Липецке нет. Совсем нет. Значит, маленький город Липецк. Не дорос еще. Ну пусть пока будет без метро. Пока подрастет. Сейчас в нем 500 тыщ народу, а надо еще столько же. Тогда и будет метро. А пока рано.
...Поел в кафе "Дружба". Накормили бякой...
Зато когда трясся в трамвае, вспомнил, как в прошлом году из Азова в село Кулешовка на заводском ПАЗике ехал. А над стеклом, у заднего сиденья было написано большими буквами не по-нашему - "НО СМОКИНГ". Судя по величине латинского шрифта, надпись предназначалась в основном для англичан, ежели им, не дай бог, случится проезжать на этом ПАЗике из Азова в Кулешовку. Все проезжающие англичане, видимо, хотя и покуривали в рукав тихонько, стараясь не замечать укоризненного "НО СМОКИНГ", но в автобусе не сорили, не замечали за ними этого, судя по отсутствию соответствующей предупреждающей надписи на английском. А в общем, бог им судья, сэрам этим.
А теперь я еду в краеведческий музей. Традиция у меня такая.
...Реку переезжаем. А что за река, стыдно сказать - не знаю. Четвертый раз в Липецке. По пять раз на дню через этот мост еду, а что там внизу за вода течет, не знаю. Это очень стыдно...
Вот, значит, такая у меня традиция. Объясняю. Приехал я когда в первый раз сюда, чин-чинарем сходил в краеведческий музей. Как водится. И там, в экспозиции, посвященной 1905 году увидал на стенке прилепленный обгоревший, ржавый револьвер. А под ним надпись: "Револьвер системы наган. Конец..." Дальше оборвано, видно, конец XIX века оборвали. Ну я, чин-чинарем, подхожу к тетеньке в кассе. Так, мол, и так, говорю, не наган это вовсе, а шпилечный револьвер лефоше. Ошибка, то есть. Она заохала, сказала, что я, мол, в этом не главная, а билеты продаю, но сейчас я чин-чинарем позову специальную тетеньку, которая все знает и отвечает. Пришла та тетенька и записала в талмуд: "Шпилечный револьвер лефоше". И сказала мне спасибо. И я ушел довольный, потому что сделал доброе дело. Если бы каждый делал хоть раз в день доброе дело... то все было бы просто здорово, чин-чинарем.
Хорошее слово "чин-чинарем".
Вот. В следующий свой приезд я опять пошел в музей, поглядеть на дело рук своих. Заплатил 30 копеек. Мне не жалко. Нате, пожалуйста. Хотя консультанта могли бы и так пропустить. И что я вижу?! "Револьвер системы наган. Конец..." Снова к тетям местным подхожу. Так и так. Ошибочка вышла. Они заохали, записали "шпилечный револьвер лефоше" и вежливые люди - спасибо сказали. А как же - доброе дело я опять сделал...
А сегодня я уже денег не платил, пришел к закрытию, сказал, что на минуту, только на 1905 год взгляну и уйду себе. Прошел, увидел "конец" оборванный и к тете. Так и так. Записала в талмуд "шпилечный револьвер лефоше". И пошел я, получив свое спасибо. А на здоровье! Я опять приеду! Потому что ШПИЛЕЧНЫЙ, ШПИЛЕЧНЫЙ, ШПИЛЕЧНЫЙ, ЛЕФОШЕ, ЛЕФОШЕ, ЛЕФОШЕ, ЛЕФОШЕ.
...Поел в столовой № (запамятовал). Накормили бякой...
Нюхаю я. Запах в Липецке... Как вам сказать... Такой запах можно учуять в Магнитогорске, Запорожье, Череповце, Старом Осколе, в общем, везде, где есть большая металлургия. Езжу по стране и нюхаю. Специфический очень, понимаете? Вредный он, наверное, а я нюхаю.
А квас в Липецке белый. Чуть потемнее нашего молока. Жаль только я так и не попробовал. Не собрался как-то. Квас государственный. Хотя кооперативы в Липецке тоже разворачиваются. Продают всякие штуки. А один дядя сказал: "Закрыть их всех к чертовой матери!" Прямо так и сказал. Я дядю не понимаю, ведь не нравится цена - не покупай. Я, например, себе такое право выбил. Теперь, если цена меня не устраивает, я и не беру. Пусть он хоть миллион стоит! Назло не беру!
А презервативов в городе Липецке нет. И в других городах нет. Я везде бываю, специально смотрю и ответственно заявляю - нет нигде! Только в Москве пока есть. Но вроде уже и у нас пропали. Мой друг Яшка (это кличка, а зовут его Дима Макеев) по этому поводу сказал: "Народ в провинции размножается беспрепятственно". Юмор.
...Поел в гостиничном буфете. У них что-нибудь другое готовить умеют?!
...Сегодня я ходил в сауну. Захотелось сделать праздник организму. У нас в Измайлове, я видел, продавали значок "Татаромонголофикации - 700 лет". Побывав в Липецкой бане, я стал сомневаться немножко в этой цифре, у меня сложилось ощущение, что Мамай ушел отсюда только вчера. Кафель оббит, декоративные пластиковые квадраты с потолка поотрывались, и вообще все какое-то некрасивое да кривое. Мерзость, но не запустение, народ сюда ходит, на мамаево побоище. Стены в комнатенках для раздевания исписаны грамотными посетителями. Я тоже грамотный, очень грамотный, у меня высшее образование, я при письме почти не делаю ошибок, но на стенке я писать не стал, потому что не взял с собой ручку. Да и что я мог сообщить липчанам?
Я сидел в кресле, завернутый в простыню и очень смеялся. Потому что простыня была смешная. Она вся-вся усеяна махонькими зелененькими букетиками и надписями "Минздрав". Я весь был усыпан зелеными "минздравчиками". По всему спеленутому телу моему - "минздрав-минздрав-минздрав". Может быть я сумасшедший?..
А потом я вспомнил, как в городе Бежецке мы с Яшкой (с тем самым, который Димка, видите, как у меня все связано!), ходили в баню, в номера. Номер на две персоны, там парилочка такая маленькая, душевая на два душа, отдыхальня с креслами и столиком, и раздевальня с парикмахерским феном для сушки волос, у кого они есть. А у кого нет, еще проще - вытерся простыней, и иди. Все дела.
Мне в тех номерах понравилось. Вот хорошо бы, размечтался я, развалившись в Липецке, поехать специально в Бежецк. В номера. Чтоб попариться. Со Светкой. Хотя нас с ней в один номер не пустят. Потому что у нас в паспортах нет специального штампа, что нам можно в одной душевой мыться и в одном номере гостиницы одновременно жить. Это нам нельзя, даже если мы оба на это согласны. Наверно, у всей советской администрации в сфере обслуживания есть тайный приказ следить за нашей нравственностью. Мы со Светкой разнополые, поэтому в душ и в гостиничный номер нам нельзя без штампа. А в одном купе ехать можно. Это какое-то упущение, мне кажется. Штамп, так уж везде!
А вот если бы мы были однополыми, то в душ бы нас пустили. Даже если мы гомосексуалисты. А почему? Ведь у нас нету справки, что мы не гомосексуалисты. Упущение.
С другой стороны, штамп, конечно, поставить можно. Но тогда все это будет уже не так интересно. Когда можно, то всегда не хочется. Так устроен организм. Помню, очень я хотел виноград. Думал, вот приеду к тетке в Краснодарский край, ох и нажруся! А съел, дай бог, пару кистей. Потому что, ежели висит - только руку протяни, - то человек скучнеет, в глаза ему наплывает сытая наглость, он становится хозяином и ничего не хочет. Только желает лежать пузом кверху, сволочь. Голод - двигатель прогресса.Любой голод. Вот взять штамп. Разве интересно с женой идти в номера? Отвечаю - нисколько. А с любовницей? То-то! Даже само слово "любовница" гораздо лучше, чем "жена". Слово "любовница" происходит от слова "любовь". А "жена" - от слов "стирка", "уборка" и так далее. Поэтому и трахаться с любовницей гораздо веселее, чем с женой.
А когда меня пихнули в мой личный зад из гостиницы, я взял билет на поезд и еду.
А в купе хорошо. У меня рост как раз под вагонный стандарт. Если я вытягиваюсь на полке, то пятками и макушкой упираюсь впритык в стенки. Правда, мне немного на затылок вагоном давит, но я не огорчаюсь. Это ведь пустяки, правда? Лишь бы не было войны.
Все, я больше не могу уделить вам внимания. Мне нужно нести этот рассказ в редакцию, чтоб получить гонорар и безбедно пожить годика два.
...Вот так я побывал в Липецке.
До свидания.
Вот что случилось с Томом Б. Смитом из Огайо. Он сам рассказал мне следующую историю.
"Раньше я все время беспокоился. Что мост, по которому я еду, разрушится, что пароход мой утонет, что умрет моя любимая тетя. Но более всего я беспокоился о делах фирмы. Я постоянно волновался, не просрочили ли мы сроки платежей, я боялся вылететь с работы и ужасался - что мне скажет моя жена, когда я приду домой и заявлю ей, что меня уволили. Неся документы на подпись шефу, я переживал, что он заметит какую-нибудь ошибку или просчет. Я всего боялся. Поэтому не удивительно, что я нажил себе язву.
Как я излечился от своего беспокойства? Однажды я так опасался допустить ошибку в отчете, что действительно допустил ее - поставил не там запятую. Шеф это заметил, обратил мое внимание, достал ручку и исправил ошибку. Мне чуть не стало плохо, я побледнел и покачнулся, меня прошиб пот, и я обмочился. Глаза мои стали закатываться под лоб. Шеф понял мое состояние и сказал:
- Знаете, Смит, я давно заметил, что вы излишне беспокойны. Вы один беспокоитесь за всю фирму. Если бы я столько бес-покоился, у меня не осталось бы времени наказывать сотрудников за их ошибки. Когда я был молод, я тоже много беспокоился, но однажды я вдруг увидел некую штуку и понял, что все суета и ничто в мире не стоит моего беспокойства. Все в мире - эта вещь, и эта вещь - все в мире. Я совершенно перестал беспокоиться и преуспел: у меня теперь деньги, своя фирма и много бестолковых сотрудников. Вот возьмите.
Шеф протянул мне запечатанную в полиэтилен коробочку.
- Вскройте дома и все поймете. Здесь - ваше беспокойство, то, чего оно стоит. Считайте, что я забираю у вас ваше беспокойство в обмен на равноценную вещь. Это, - он ткнул пальцем вкоробочку, - то, во что превратилась ваша жизнь из-за постоянного беспокойства, то, чего она стоит реально. Это, в сущности, вы, Смит, с вашим беспокойством. Вы и ваша семейная жизнь, превращенная беспокойством в это вот самое. Это сокровища вашей бессмертной души, то, на что вы их променяли. Здесь -остатки вашего здоровья, то, чего они теперь стоят. Ваше будущее, ваше жалованье и все, что вы можете на него купить.
Здесь вся ваша жизнь, Смит, как в кощеевой игле. А игла в яйце - то есть в коробочке. В сущности, если философски, это и моя жизнь тоже. И вообще все на свете... Вы любите сыр? -ѕвдруг спросил шеф.
- Да, - сказал я.
- Он там. А виски пьете?
- Пью.
- Тоже там. И вино. И я там. Но более всего вы, а не я, поскольку не понимаете этого. И поскольку я все же начальник. Короче, сегодня я отпускаю вас пораньше, ступайте домой, вскройте коробку и подумайте. Там вы как в зеркале увидите свое лицо.
Я приехал домой, заперся в кабинете и вскрыл коробку. С тех пор я больше ни о чем не беспокоюсь, а при встрече с шефом улыбаюсь и хлопаю его по плечу".
Так закончил свой рассказ Том Б. Смит из Огайо. Ныне он известный предприниматель, владелец фирмы по производству шкатулок с сюрпризом. Вот если бы все люди смогли хоть раз в жизни увидеть то, что увидел Смит! Впрочем, у вас еще есть шанс... Я думаю, вы уже догадались о том, что видел в коробочке Смит. Нет? Тогда послушайте самого Смита:
- Там было самое обыкновенное вонючее ГОВНО!
"...без начала, с полуслова
вечный русский разговор"
В тёплый весенний вечер я забежал в редакцию, чтобы взять у приятеля и коллеги Димы Бакова его второй, только что вышедший сборник стихов. Я вообще-то стихи не люблю. Но Бакова люблю: талант. Поэтов-талантов много, но никого я их лично не знаю. Только с Баковым знаком. Поэтому его и читаю исключительно.
Баков был на летучке у главного, обсуждали последний номер журнала, где Баков трудился на прозе. Подождав в приемной, я наконец увидел всю хирург-команду шумно вываливающуюся из операционной главного редактора Мульгина. Отпрепарированный труп последнего номера журнала остался там, в глубине вивисекторской. Я его не видел.
Мы с Баковым, одним из лучших журналистов столицы, пошли в ближайший магазин, где была приобретена бутылка "Хрен-знает-чего". И вернулись в редакцию, в его кабинетик, послеремонтно пахнущий краской.
Баков ушел за стаканами, вернулся со стаканами и еще двумя журналистами, один из которых держал в руках бутылку водки. Фамилия этого нежнодержащего была Ногин, ему было 48 лет, он широкоизвестный публицист. А фамилия того, что пришел без водки... не помню. Ну, скажем, Иванов, лет 25-ти, он только что приехал из горячей точки.
И стали пить.
- Ох, блин, а мне, наверное, нельзя, блин, мешать водку с этим говном. Я же после этого ебаться иду к бабе, - сказал Баков.
- Да ты, я смотрю, после каждой нашей пьянки ебаться ходишь. И в прошлый раз и сейчас, - сказал не-важно-кто.
- Да, и теперь иду... вздрогнули... ей 19 лет. И досталась она мне после болезненной дефлорации. И я считаю большим своим достижением, что она у меня на первой же встрече кончила.
- Вот это частая проблема! Вот так, блядь, какой-нибудь козел спортит девку, потом с ней бейся, - сказал Ногин. - Не люблю я таких портачей. Не умеет, а лезет. Хуй им таким нужно отрезать сразу, чтоб баб не портили.
- Да, а я считаю делом чести, чтобы подо мной баба кончила. Это морально приятно. Теперь у меня очередная задача, и не менее трудная - чтоб она кончила одновременно со мной.
- Зачем тебе это надо?
- Затем, что она кончает только на третьем заходе. Я ж уже не мальчик, чтоб каждый раз по три палки швырять. Мне уже не 18 лет, а слава богу, 27.
- Знаешь, бывают бабы с клиторальным, а бывают с вагинальным оргазмом, - сказал я, разливая по очередной.
- Баба сама ответственная за свой оргазм, - вставил Ногин.
- Кстати, - вспомнил я. - У меня на днях прямо с полосы в "Московском комсомольце" материал слетел. Есть там такая Вислоухина, пизда старая, климаксом попорченная - она сняла. Статья как раз называлась "Лесбиян - король куннилинга".
- А-а-а... - протянул Баков и дернул стаканом, пролив несколько капель себе на джинсы. - Понимаешь, а когда ей начинаешь делать куннилинг, она зажимается.
- Молодая еще, значит.
- Да, зажимается.
- Пускай тогда сама себе, - вставил умудренный 48-летним опытом Ногин. - Женщина сама ответственна за свой оргазм. Это ее проблема.
- Давайте выпьем за клитор! - вдруг поэтически крикнул поэт Баков и вскочил, опять выплеснув водки из стакана, только теперь уже на мои джинсы. -Давайте выпьем за клитор! Клитор - это...
- Это великолепная вещь!
- Это лучшее, что...
- ...ох, хорошо... дайте запить...
- А я, кстати, всю жизнь, сызмальства изучал, ну пытался понять, что такое женский оргазм, - говорил Ногин. - Оказывается, это очень сложная штука, не то, что у нас... И еще я в последнее время полюбил пизду... Раньше, там, личико, грудь, ножки-понятно... А пизда сама казалась мне неприятной... вся какая-то в складках. А теперь - только пизда! Пизду я люблю. Как таковую.
- "Тропик рака" прямо какой-то.
- Да...
- У баб бывают еще такие, блядь, вытянутые малые половые губы. Треугольные как бы и торчат из больших, как алые паруса из волн, - сказал некто.
- Ты прямо поэт!
- Я и есть поэт.
- И я поэт.
- И я...
- Все тут... А все равно - пизда в России - больше, чем пизда.
- А мне один чувак рассказывал, говорил: клитор - это грандиозная наебка, навроде сказки о бабе Яге. Бабы Яги не бывает. И клитора не бывает. "Я, - он говорил, - всю жизнь этот клитор ищу и ни одного не нашел".
- Блядь, что ему клитор, мухомор что ли?
- Пиздеж... Клитор есть и он прекрасен, - сказал Баков. - Давайте выпьем за клитор!
- Пили уже...
- Ну хуй с ним... Тогда за пизду. За пизду не пили?
- За пизду можно.
- ...Так, я слышал или читал, что такие вытянутые малые половые губы бывают оттого, что женщина в детстве много занималась онанизмом. И вытянула себе их.
- Сомнительный тезис.
- Хуйня полная.
- А я люблю большие пизды, - вдруг заявил Ногин. - Считается, что узкие пизды лучше всего. А мне больше всего нравится простор.
- Широкая душа, разгульная.
- А почему коммунисты и дураки так плохо относятся к пиздам, ну не любят их?
- Любят, но скрывают. Они ханжи.
- Ненавижу. Ханжество это... и любое ненавижу... Сами из пизд не вылазят, а порнографию и эротику запрещают, выродки.
- Вы знаете за что я не люблю Проклова? - спросил Баков, внезапно переменив кардинально тему. - За то, что Проклов отсосал в этой жизни. Коммунистам еще тогда отсосал. Ну, я понимаю, что жизнь была тяжелая, всякое там... И я не осуждаю. Просто - факт... Отсосал.
- А Лукин не отсосал.
- Да, Лукин не отсосал. Вот я Лукина уважаю.
- Я тоже не отсосал, - сказал Ногин. - Я и с работы несколько раз при советской власти уходил, чтоб только коммунистам не отсасывать.
- И Кулешов не отсосал.
- Да, он не отсосал.
- А Гусев отсосал.
- Гусев отсосал.
- Я не спорю, может быть он и хороший человек там, и все такое, но он отсосал. И все... Один раз как минимум отсосал.
- Давайте выпьем за тех, кто не отсосал в этой жизни!
- ...а знаете, я сам недавно узнал, оказывается у наших правительственных чиновников существует обряд опущения как на зоне.
- Это интересно...
- Да... И вообще, после Гайдара правительство стало херовее: пьют как суки, шоферы их пьяные тела развозят, матерятся в правительстве, друг другу тыкают.
- Если бы мне... если бы я оказался в правительстве, не дай бог, и мне Черномырдин "тыкнул", я бы... не знаю, что бы я сделал... за палец бы его укусил, наверное...
- И все равно пизда есть творение природы.
- Но Глен Миллер первый описал, как в пизду можно фонариком светить и рассматривать ее.
- А ты рассматривал?
- Нет... Я хотел, но у фонарика батарейки сели.
- Нет, после Миллера светить фонариком в пизду уже пошлость, уже не гениально.
- А хуй в нее засовывать - не пошлость?
- Действительно, как же можно ебать живого человека!?
- Хуй туда все засовывают периодически. И совершают при этом возвратно-поступательные движения. Это - как дышать. Дышать не пошло. Дышать - нормально. И ебать - нормально.
- Более чем нормально! Ебать в России - больше, чем ебать!
- Все-таки пизда есть воплощение женщины.
- Женщина есть пизда с ногами.
- ...и другими мелкими частями.
- Вообще, женщина для человека пишущего должна значить не больше, но и не меньше, чем все остальное, ему необходимое, как то: бумага, стул, стол, ручка или пишущая машинка.
- Рядом с ручкой на столе должна лежать пизда.
- Обязательно. Иначе невозможно будет писать гениальные произведения.
- Да. Без пизды человек дуреет. У него все из рук валится, и ничего не идет.
- Когда-нибудь я напишу философский трактат "О роли пизды в развитии личности".
- И о роли пизды в истории человечества.
- "Значение пизды обыкновенной в творчестве Толстого".
- " К вопросу о влиянии пизды на политические пристрастия народа".
- А говорят, некоторые женщины могут даже курить пиздой и кольца пускать.
- Насчет этого не знаю, но то, что они в принципе могут так пизду натренировать, чтоб куриными яйцами стрелять, это точно. Сам видел.
- Тебя закидывали тухлыми яйцами?
- Нет. Бог миловал. В каком-то порнофильме видел... Я люблю порнуху смотреть.
- Я тоже.
- Ее все любят. Эротика, она для баб. А мужикам подай жесткое порно. Чтоб на бульдозере в пизду въезжали и там ломами шуровали.
- Крутые мужчины любят крутое порно.
- Что, уже все выпили что ли?
- А хуль тут пить?
- А вот бы, блядь, взять и написать рассказ о том, как славно и душевно мы тут посидели, простые русские интеллигенты. За Россию поболели, за смысл жизни поразговаривали. Что делать? Кто виноват?
- Возьми да напиши такой рассказ.
- Без сюжета, без действия, без ни хуя. Ни завязки, ни кульминации.
- Ну и хрен с ними.
- Ну, если хрен, то напиши.
- Напишу, а хуль ты думал!
- Но это будет хуйня.
- Да я понимаю, что на этом рассказ не выстроишь. Но ж, блядь, не зря же две бутылки выпили... А ты стихи про это напиши. "Когда б вы знали, из какого сера растут стихи не ведая стыда".
- Не ведая пизда... пизды.
- Ну а чем закончится рассказ-то твой? Ну собрались, ну выпили, ну попиздели за любовь, за прекрасный паркетный пол. А дальше?
- А что дальше? Дальше мы разойдемся сейчас по домам, и пизда рассказу.
- Хуёвый какой-то рассказ-то.
- Ну и хуй с ним, что хуёвый. Главное, чтоб демократия жила. Наша молодая демократия!
Смеркалось. Еще можно было писать, покрывая листок мелким карандашным бисером, но Ленин, потянувшись, встал и потер пальцами утомленные глаза. "Пожалуй, нужно еще разок попробовать, пока не пришел этот финн", - подумал он.
В Питере было неспокойно, трещал германский фронт, Россия гудела. А Ленина мучил запор. Второй день он не мог опростаться и с тоской вспоминал, как еще в 96 году, сидя в Санкт-Петербургском доме предварительного заключения писал на волю сестре, чтобы она прислала клистирную трубку в овальной коробке. Но тогда его регулярно кормили, по заказу приносили из аптеки минеральную воду. Сейчас обо всем этом можно было лишь мечтать.
"Поносы и запоры - болезни профессиональных революционеров", - подумал Ленин и огляделся: "Нужно отойти подальше, чтоб не воняло, а то финн придет, опять будет морщиться".
Уйдя метров за 20 от шалаша Владимир Ильич расстегнул штаны и присел, чувствуя сильные позывы и тяжесть в животе. Высокая трава колко и неприятно защекотала ягодицы. Ульянов приподнялся, не поднимая штанов, осмотрелся и немного передвинулся туда, где трава была покороче. Снова сел.
"Будто пробку забили. Сейчас бы слабительного, масла касторового. Возьмем власть, нужно будет вплотную заняться лечением. Но сначала, конечно, декреты... А черт!" Ощутив легкий укол, Ленин прихлопнул ладонью комара. Почесал. Вчера вечером, когда вождь тридцать минут сидел недалеко от шалаша в тщетно надежде, всю попу искусали комары, и теперь волдыри немилосердно чесались.
Раздражаясь все больше и больше Владимир Ильич лихорадочно работал ногтями, оставляя на ягодицах красные полосы. "Скорее бы революция! Хотя, там, как тут: есть субъективное желание, а есть объективные обстоятельства. Но все равно, чисто по-человечески очень хочется".
Вождь натужился, его лицо покраснело. Бесполезно. Почувствовал как затекли ноги, неаккуратно спущенные штаны сбились валиком под коленями, пережали кровопоток, и в икрах закололи тысячи маленьких иголок. Владимир Ильич привстал, растер ноги, приспустил штаны и вновь сел, перенеся вес тела на левую ногу, давая отдых правой. Потом наоборот.
Помассировал живот, как когда-то учил Троцкий - от пупка слева и справа к лобку. Позывы усилились. Владимир Ильич изо всех сил напрягся и с мучительным наслаждением почувствовал: прорвало! Словно пришло оригинальное решение долго недававшейся задачи. Теперь он уже не замечал ни зудящих комаров, ни гудящих ног. Лишь великое удовольствие сделанного трудного дела целиком заполняло его. Весь мир будто подобрел, сразу подскочило настроение и, кажется, даже ходчее пошли мысли. "И социалистическую революцию мы сделаем!" - с веселой уверенностью подумал вождь.
Кишечник, пользуясь случаем, удовлетворенно облегчался, и Ленин кряхтел от наслаждения с каждой новой порцией. Через некоторое время после Великого прорыва Владимир Ильич вдруг почувствовал как что-то теплое и мягкое коснулось его ягодиц. Он чуть привстал и посмотрел вниз, между ног. Огромная куча свежего, парного говна цветастой пирамидкой вздымалась на зеленой траве. Внизу, будто фундамент покоились большие и толстые черные катыхи, сверху на них оплывали витой башенкой мягкие, нежнейшие светло-коричневых тонов разнокалиберные какашки. Рядом с кучей покачивалась спелая ягода земляники.
Улыбнувшись про себя этому натюрморту, Ленин вдруг подумал: "Все как в политике: порыв революционных масс неизбежно возьмет свое, несмотря ни на какое сопротивление реакции. Объективная необходимость, предел терпению - и взрыв. Нужно только чуть-чуть помочь, направить нетерпение масс в нужное русло. Все-таки я был прав в апреле! А интересно, кто-нибудь из меньшевиков страдает запорами?" Владимир Ильич присел на метр левее и еще раз с любовью оглядел могучую кучку: "Нет, с таким народом мы горы свернем".
Но сотворив немыслимую работу, уставший организм иссяк, больше ни грамма не землю не упало. И тут только Ленин с досадой вспомнил, что забыл взять бумагу для подтирки. Ну хоть бы та писулька, над которой он работал! В тщетной надежде Владимир Ильич обшарил карманы. Господи, ничего!
"М-да, за удовольствие надо платить", - вождь потянулся и начал рвать пучками траву, стараясь выбирать подлиннее. Нарвав пучок, он сложил его вдвое и получившейся мочалкой осторожно провел по попе, чувствуя обдирающую жесткость. Выбросил. Нарвал еще пучок и снова начал подтираться. То ли второй пучок был пожиже, то ли какашки размазались первым пучком по попе, но Владимир Ильич испачкал пальцы. Брезгливо морщась, он начал вытирать вонючие пальцы о землю, отраву, и тут только заметил растущий слева лопоухий репейник. С опущенными штанами, стараясь не распрямляться, Ленин, согнувшись в три погибели, добрался до заветного растения и, выбрав самый большой лист, дернул за ножку. Лопух, словно чувствуя для каких целей его стараются сгубить, стоял насмерть. Любой солдат или красный комиссар, кладущий жизнь за мировую революцию во время гражданской и боготворивший Ленина, безусловно согласился бы стать для вождя подтиркой, но несознательный лопух не был революционным фанатиком и поддался не сразу. Уцепившись обеими руками за стебель, Владимир Ильич рванул - стебель глухо лопнул, Владимир Ильич качнулся, хотел сделать шаг назад, ловя равновесие, но спущенные штаны помешали, и Ленин с маху, держа обеими руками лопух, упал на грязную попу.
В этом положении его и застал финн, но как человек тактичный, сделал вид, что ничего не заметил, лишь брезгливо зажал нос.
Бывшая жена Будяева была как две капли воды похожа на жену бывшего президента СССР. И что самое поразительное, ее даже звали также.
Несмотря на неудачно сложившуюся личную жизнь, Будяев в какой-то мере был счастливчиком, ему везло на встречи. Вот и сейчас, протиснувшись поглубже в вагон метро, он увидел свою бывшую жену. Несколько секунд Будяев колебался - подходить или нет, - и решил подойти. Все-таки расстались они мирно и интеллигентно, без скандалов, к тому же очень давно.
Протолкавшись поближе, Будяев тронул женщину за плечо:
- Ну здравствуй, Рая.
Женщина обернулась, мгновение поколебалась:
- Здравствуй...
- Ну как ты?
- Да нормально. А-а...
- Это ж сколько мы не виделись-то?
- Не знаю.
От Будяева не укрылись некоторая холодность и растерянность бывшей жены. "Зря я подошел, - подосадовал на себя Будяев. - Совсем же чужие люди". Но отступать было поздно, приходилось вымучивать из себя ненужные фразы.
- Где ты сейчас?
Рая недоуменно дернула плечами:
- Там же, культурой занимаюсь. А-а...
- Куда едешь?
- Домой, мужа кормить. Полукопченой вот купила, сыру.
Ах вон оно что! Будяев посмотрел на две огромные хозяйственные сумки с торчащей петрушкой, которые женщина держала в руках. А собственно, что он хотел? Нормальная жизнь. И было бы странно, если бы Раиса с той поры осталась свободной. Видная женщина, любой ухватится. Но почему-то стало неприятно на душе. Так муторно и противно, что неожиданно для себя самого Будяев вдруг произнес:
- А ведь я любил тебя, Райка, - и застыдился этой глупой и ненужной фразы.
- Разве? - чуть удивленно и виновато спросила Раиса, - Но ведь я давно замужем...
- Желаю счастья, - кисло сказал Будяев, представив, что все вздохи, стоны и поцелуи жаркой Раисы достаются теперь кому-то другому.
- Спасибо... А-а... а где мы с вами... с тобой... извини, ради бога, я совсем тут замоталась... но где мы встречались?
Лицо Будяева удивленно вытянулось. Какое-то время он стоял, глупо глядя на собеседницу, наконец что-то мелькнуло в его глазах:
- Простите, а как твоя... ваша фамилия по мужу?
- Горбачева.
Будяев похолодел.
- Раиса Максимовна?
- Да, - засмеялась жена экс-президента. - Обознались? Бывает. А я не пойму, думаю, может, одноклассник мой.
- Извините, ради бога, љ- стушевался Будяев и, чтобы как-то загладить, спросил:
- Как здоровье Михаила Сергеевича?
- Спасибо, ничего, - улыбнулась Раиса Максимовна.
- Вы еще раз извините, уж очень вы на мою бывшую жену похожи, - сказал Будяев. - Это... мне пора выходить. До свидания. Желаю счастья. Передайте привет Михаилу Сергеевичу!
- Спасибо, обязательно передам... А от кого привет?
- От меня. То есть... Будяев моя фамилия. Скажите - от пассажира Будяева. Скажите, Будяев его помнит...
Выскочив на перрон, Будяев вытер холодный пот со лба, дождался следующего поезда, пролез в вагон и встал у поручня, но посмотрев направо вдруг резко отвернулся: вслед за ним, яростно работая острыми локтями, протискивалась Маргарет Тетчер.
Сегодня была зарплата. Хмурая, отечная кассирша, закутанная во что-то невообразимое, сурово глянула на Козлова сквозь треснувшее стеклышко очков, сверилась по спискам и синюшными руками нарезала Козлову зарплату, привычно орудуя ножницами.
- Вчера сообщили новый курс. Напечатать еще не успели. Дорисуйте сами на синих купонах по два нуля. У меня грифель украли.
Козлов сходил в другой отдел, к знакомой секретарше, и отчаянно юля и подлизываясь выклянчил на пару минут заветный грифель. Дописали нули, прекрасно понимая ненужность своих стараний: в распределителях уже который месяц были только пустые полки, и, видимо, все купоны, как и прошлая зарплата, пойдут на растопку.
За курсом Козлов не следил, радио работало только один час в день, слушать сводки он не успевал, а ходить на площадь и читать рукописный стенд с последними новостями было лень.
Дома Козлов чмокнул впалую щеку жены и на ее тревожный немой вопрос ответил не глядя в глаза супруге:
- Сегодня в ночь идем.
- С кем?
- С одним едоком с работы.
Жена вздохнула и отвернулась. Добывать еду с казенных полей было незаконной очень опасно, но в доме уже второй день не было еды.
Стояла средняя и не очень дождливая осень, поэтому оставалась надежда, что еда в полях еще не вся сгнила.
- А как с этим? - Козлов показал на старое оцинкованное ведро.
- Взяла двухдневную норму. С питьем, слава богу, пока перебои редко. Правда, в последнее время какое-то мутное дают. Козлов махнул рукой:
- Лишь бы было.
Он рассказал, как сегодня на работе из окон отдела заведования наблюдал объявленную ранее мирную демонстрацию. Вопреки козловым ожиданиям, демонстрация действительно была мирной: Козлов не заметил у дерущихся огнестрельного оружия - ни автоматов, ни даже пистолетов. Дрались без стрельбы, но остервенело. "Социалисты", шедшие под лозунгом "Социализм или смерть!" столкнулись с "капиталистами". "Социалисты" требовали полного равенства. "Капиталисты" выступали под лозунгом "Еда или смерть!"
Жена рассказала, как ей сегодня повезло. Когда она вышла поискать чего-нибудь горючего для буржуйки на зиму (мебель и книги сожгли еще в прошлом году), обнаружила на подъезде и тут же сорвала для растопки очередную листовку "Памяти" с перечислением всех жильцов дома и их вины:
"Козлов - еврей (черный список № 2),
Клюев - главный еврей (ч.с. № 1),
Плюев - опасный еврей (ч.с. № 0),
Блюев - старший еврей (ч.с. № 00),
Сидорчук - самый еврей (ч.с. № 000),
Иванов - еврей-еврей (ч.с. № А)".
"А я расту. В прошлый раз был "пособник евреев - подьеврейник". - Козлов устало усмехнулся. - Где только бумагу и грифель достают?"
В этот момент Козлова дернул за руку кривоногий рахитичный сын с голубыми кругами под глазами.
- Па!
- Чего? - Козлов глянул на впалые щеки сына, подумал: "Весь в мать". - Ну чего тебе?
- Па, а что такое велосипед?
- Хм, велосипед, - взор Козлова затуманился воспоминаниями, велосипед он видел. - Это, сынок, двухколесная машина, чтоб ездить. Очень дорогая, поэтому на ней ездит только правительство. А было время, когда на велосипеде мог ездить едва ли не каждый. Говорят, даже дети.
Глаза сына недоверчиво вспыхнули.
- Не веришь? - Козлов разгорячился. - Раньше много чего было. Раньше, например, богачи могли себе позволить питьем мыть руки и даже купаться в питье! И ели тогда, между прочим, три раза в день.
Сын недоверчиво засмеялся: "Шутишь!", и убежал, кривоногий, в комнату. Козлов посмотрел на впалые щеки жены, такие родные и знакомые. Захотелось как-то подбодрить, сказать болевой подруге что-нибудь ласковое, чтобы она хоть на миг забыла о той опасности, которой он подвергнется сегодня ради семьи. Козлов кивнул в сторону комнаты, откуда доносился смех рахита:
- Хороший едок растет. Немного помолчал.
- Ну, мне пора...
Лицо жены исказилось мукой, а щеки стали еще впалее, Она указала в угол, на старенький потертый ППШ, который Козлов обменял по случаю на четыре толстых книги с мягкой бумагой еще год назад:
- Возьмешь?
Козлов отрицательно покачал головой: патронов не выдавали уже два месяца, а старые запасы он как-то незаметно израсходовал по дороге на работу.
Козлов и Петров лежали в кустах, рядом с полем. Было тихо, только иногда с чуть слышным шипением взлетали вверх осветительные ракеты, заливая бугристое грязное поле мертвенным светом.
Козлов мысленно проклинал накрапывающий дождь и грязь. "Жаль, одежду попорчу", - думал он. Выдачи одежды для туловища, ног и ступней в обозримом будущем вообще не предвиделось.
- Поползли, что ли? -Чуть раздраженно прошептал Козлов. -Замерз совсем.
- Не суетись, - пахнул в ответ цынготным ртом опытный Петров. - Дыши себе воздухом, пока он без перебоев. Пусть патруль пройдет.
Патруль прошел, Козлов и Петров поползли вперед утыкаясь белыми лицами между борозд, когда взлетала ракета. Они осторожно перекапывали заскорузлыми пальцами грязь ища твердые клубеньки сырой еды и иногда находя их.
За пазухой уже изрядно топорщилось, когда чахоточный Петров вдруг громко закашлялся кровавой мокротой, не успел на ракете спрятать лицо в грязь, и по ним тут же слева и справа кинжально ударили длинные трассирующие очереди.
"Калашников", - определил Козлов, вжимаясь в грязь. За годы ночной стрельбы он привык к этому звуку и засыпал под него. Он и тут чуть было не задремал, но вдруг услышал гортанный хрип Петрова. Петрову очередью снесло полчерепа. Коллега усоп, добывая еду. Козлов вспомнил, что у Петров в семье осталось четыре едока, из которых один полукормилец. "Как я им скажу?" - подумал Козлов.
Очереди прекратились. Стрелки экономили патроны. "Значит, сейчас придут собирать пули. Надо уходить". - Козлов, пятясь, отполз в кусты, выпрямился и побежал в темноту, стараясь не рассыпать драгоценных клубней.
Комендантский час давно начался, поэтому по городу Козлов передвигался осторожно, озираясь, перебежками, приседая. Подходя к дому, он, опаски ради, прошел к подъезду не по главной тропинке, а обогнув домовое кладбище, здорово разросшееся в последнее время.
У оторванной подъездной двери стоял сосед Козлова Иванов и застегивал ширинку на одежде для ног.
- Воздухом вышел подышать, пока без перебоев? - криво усмехнулся впалым ртом плешивый Иванов.
"Настучит", - подумал Козлов, видя, как сосед жадно шарит взглядом по его подозрительно оттопыренной одежде для туловища.
- А нет ли у вас лекарства, - вдруг попросил Иванов, - второй день голова чего-то ноет и ноет, ноет и ноет.
- Нет, едок, - дружелюбно-виновато сказал Козлов. - Себе достать не могу, неделю как животом маюсь.
- Ну как знаешь. - Недобро зыркнул на клубеньковую оттопыренность сосед. - Сегодня по радио опять передавали правительственное предупреждение: из-за таскателей еды с полей, урожай с каждым годом всем меньше и меньше, поэтому и распределители пустые. Сказали, карать будут нещадно.
- Ладно, зайди завтра утром, дам лекарства, - скривившись произнес Козлов. В заветном месте у него было припрятано резервные четверть таблетки.
Покосившись на соседа, Козлов внезапно подумал: "А ведь в нем добрых пятьдесят килограммов сырой еды". И испугавшись этой мысли, торопливо прошел в загаженный подъезд, прижимая к груди драгоценные клубни. Поднимаясь по щербатой лестнице, он мысленно представлял, как жена положит сырую еду в питье и сварит. Он даже придумал на чем сварить. Они сожгут дверь. В самом деле, зачем им дверь? Растопка есть-листовка. Кресало он всегда носит с собой. А завтра на службе обещали распределять горючее и еду.
Козлов вошел в квартиру почти счастливый, только где-то в уголке памяти еще стоял и мешал окончательно успокоиться холодный труп безвременно почившего Петрова.
Вечерело. Холодало. Высоко в небе болтались перистые облака. Буревестники летали низко. По всем приметам был канун социалистической революции. Мир содрогался от ужаса и несправедливости.
По улицам Петербурга передвигалась долговязая черная фигура. Родион Раскольников опять шел убивать старух. В городе уже не осталось ни одной процентщицы, а неистовый Родион все не унимался. Поправив петельку под мышкой, Раскольников решил зайти в кабак порассуждать про тварь.
Войдя в полутемное, кисло пахнущее помещение дешевой забегаловки, Раскольников подсел к своему знакомому Герасиму. На руке Герасима синела наколка "НЕ ЗАБУДУ МУМУ". На груди была наколота целая картина- царь руками Герасима утопляет Муму.
- Дай выпить, а то зарублю, - жестами показал глухонемому Раскольников.
Герасим привстал, похлопал себя по ягодицам и ткнул пальцем под стол, в лужу блевотины.
"Иди в задницу, Родион, без тебя тошно", - перевел Раскольников.
В кабачке висел неясный глухой звук. Это кряхтел под игом самодержавия Савва Морозов. За соседним столиком стонали бурлаки. Бурлаки стонали "Интернационал".
- Этот стон у нас песней зовется, - пояснил бурлак сидевшему с ними помятому Некрасову.
"Некрасов опять дует на халяву", - отметил в специальной книжечке агент охранки, торговец опиумом и содержатель притона поп Гапон. Некрасов и Гапон встретились глазами.
"Агент охранки поп Гапон", - подумал Некрасов.
"Вольнолюбивый поэт Некрасов", - подумал Гапон.
- Что новенького? - спросил агент, подойдя к Некрасову.
- Из деревни пишут, что дед Мазай спас Муму, - сказал Некрасов, покосившись на Герасима. - Муму очень выросла, и Мазай продал ее заезжему англичанину по фамилии Баскервиль. Добрейший пес, скажу я вам. Но Герасим пока не знает.
- Ну и ну! - удивился поп Гапон и записал себе в книжечку без точек и запятых: "Ну и ну".
Некрасов успел заметить на обложке книжечки золотое тиснение "От полковника Зубатова лучшему агенту попу Г."
Поп Гапон скользнул взглядом по столику у выхода. Там сидели пьяная растрепанная женщина и граф Толстой.
- Пойми, папаша, - внушала женщина, тупо икая и размахивая указательным пальцем перед картофельным носом графа. - Я не какая-нибудь подзаборная там... я - по любви... а он... - Да я... без билета... под поезд брошусь.
Толстой плакал и сморкался в бороду. Иногда женщина грохала кулачищем по столу, тогда Толстой вынимал зеркало, долго смотрелся в него, после чего жалобно спрашивал:
- Аня, ну скажи мне, Аня, разве я похож на русскую революцию?
"Как это все низко", - Раскольников вздохнул и вышел на улицу. Возле кабака городовой драл уши мальчишке. "А любопытно, тварь он дрожащая или право имеет?" - заинтересовался Раскольников. В этот момент Родиона окликнул знакомый точильщик.
- Родя, ты, никак, опять за старушками собрался. Не сезон, вроде. Давай топор поточу.
- Поточи, согласился Раскольников.
- Эх, Родя, - разбрызгивая с лезвия искры, сокрушался точильщик, - все беспутством занимаешься, студентствуешь. Лучше бы денег заработал.
- Ходил я нынче к Достоевскому. Просил взаймы. Не дает, собака, - хмуро ответил Раскольников. Он умолчал, однако, что выйдя от Достоевского, написал мелом в парадном: "ДОСТОЕВСКИЙ - КОЗЕЛ".
- Хватит или еще подточить? - спросил точильщик, протягивая топор Роде. - Возьмет такая заточка старушку?
- Смотря какая старушка, - рассудительно ответил Раскольников, цвенькая ногтем по лезвию. - Иную тюкаешь, тюкаешь... Особенно живучи процентщицы. Очень прочная голова... Эх, да разве теперь старушки! Вот раньше были старушищи, так старушищи! За полчаса не обтяпаешь.
- Вот и ладно, - сказал точильщик, - с тебя, Родя, три копейки.
- Три копейки, - задумчиво повторил Раскольников и ударил точильщика топором по голове.
Точильщик рухнул как подкошенный возле станка. Раскольников оглядел его нищенскую, латанную-перелатанную одежду, худую обувь, мозолистые руки.
"Проклятое самодержавие", - подумал Родион.
...Узнав в Цюрихе про Раскольникова, Владимир Ильич вскочил, зашагал по комнате, вцепившись большими пальцами в жилетку. Глаза его заблестели.
- Какой человек! Какой матерый человечище! - воскликнул он и, хлопнув Плеханова по плечу а потом по голове, заключил, - но мы пойдем другим путем. Да-с, батенька. Мы сначала захватим почту и телеграф.
Он был высок и сух. Никто не мог определить его возраст: то ли годы избороздили лицо глубокими морщинами и мазнули по волосам белым, то ли работа. Красноватое, опаленное жаром лицо, непонятного цвета жесткие усы, живые, блестящие глаза, форменный комбинезон, тужурка; а вместо каски старая войлочная шляпа - высший шик. Это был настоящийМастер. Уже много лет он водил Туда любопытствующих, отвечая за их жизнь и психическое здоровье. Женщины благоговели перед ним, любили его, как настоящего мужчину. Но Мастер словно бы и не замечал этого, слишком многое видел он Там, чтобы отвлекаться на суету.
Вот и сейчас Мастер хмуро оглядел очередную группу, поднял руку, призывая к вниманию:
- У вас еще есть время передумать. Даю минуту, можете снять снаряжение. Это не трусость, это нормально для человека. Потом будет поздно. Там пути назад нет. Только за мной. След в след. Закон - беспрекословное подчинение... Никто? Все расписались? Тогда вперед.
Он кивнул охраннику с револьвером на боку, тот открыл турникеты, и группа просочилась на территорию.
- Ни пуха! - сказал охранник.
- К черту! - серьезно ответил Мастер. В приметы он верил.
...Они шли уже пятнадцать минут. И ничего не случалось. Перебирались через рельсы, переходили, помогая друг другу, глубокие котлованы, перелезали через кучи песка, бетонные блоки. На пятиминутном привале Мастер сказал:
- Осталось недалеко. В цех войдем через подземный переход, так безопаснее.
Вход под землю представлял собой рыжую от ржавчины, покосившуюся будку с висящей на одной петле железной дверью.
- Осторожно, там нет одного пролета. Ну и света, конечно.
Освещая бурые потеки на стенах, группа шла по колено в воде по подземным лабиринтам, распугивая крыс.
- Вода прибывает, - сказал Мастер.
- А откуда она? - спросил, тяжело дыша, толстый экскурсант.
- Кто ж его знает, - Мастер оглядел толстого.- Это производство. Здесь никто не знает причин. Говорят, Луна влияет. А может, трубу прорвало. Но вечером будет отлив.
В огромный гулкий цех вылезли возле вращающегося шпинделя.
- Аккуратнее, - предупредил Мастер. - Опасное место, видите, я тут проволочку загнул - знак. Троих разорвало. Это место мы называем мясорубкой.
Железные развалы группа преодолела почти без приключений, если не считать того, что толстый, заскользив на залитом маслом полу, сорвался и повис на страховке над чем-то лязгающим. Вытащили.
- Чу! - сказал вскоре Мастер, подняв руку. - Кажется, в цехе чужие... Нет, показалось.
В одном месте над группой пролетело что-то огромное, раскаленное.
- Сляб, -сказал Мастер, привычно проводив взглядом грохнувшееся в стену и потрясшее цех железное чудовище. - В неурочное время, однако.
На привале под рольгангом субтильный юноша спросил Мастера:
- А где же рабочие?
- Святая наивность, - чуть усмехнулся Мастер, жуя сухпай и не забывая остро поглядывать по сторонам. - Вы что думали, как только войдете в цех, у первого же станка рабочего увидите? Это цех. Производство. Здесь свои законы. Кстати, никто не забыл инструкцию, как вести себя при встрече с рабочим? Никаких резких движений. Только по инструкции. И главное - не показывайте им свой страх.
- А я и не боюсь! - вызывающе сказал юноша.
- Врешь, - опять усмехнулся Мастер. - Я и то боюсь. Нельзя показывать.
- А я люблю рабочих, - вдруг мечтательно произнесла дама интеллигентного вида. - Они такие милашки. В них чувствуется живая инстинктивная сила, первобытная свобода, которой нам так не хватает.
Мастер промолчал, только недобро покосился на даму. В ту же секунду что-то черное мелькнуло рядом с ними, раздался отчаянный крик интеллигентной дамы. Мастер выругался: толстый растерянно оглядывался, ища свою каску, которую снял на время привала и положил рядом. Теперь каски не было.
- Ч-что эт-то было? - чуть заикаясь спросил юноша.
- Рабочий, - коротко и недовольно буркнул Мастер. - Приведите даму в порядок. Вон рядом с вами, юноша, сверху течет, плесните на даму. И не бойтесь, это не кислота, травильное отделение мы уже прошли. (Юноша невольно погладил красные пятна химических ожогов на шее). Это почти чистая вода после гидросбива.
В термическом отделении дама ойкнула и указала пальцем куда-то в пар и дым. Там, возле смятого стального рулона стоял рабочий.
- Я боюсь! - пискнула интеллигентная дама и прижалась к своему холеному спутнику с лицом пианиста.
- Не бойся, - неуверенно сказал пианист, поправляя пальцем очки в тонкой золотой оправе.
- Без паники! - Мастер напрягся, потом крикнул что-то на незнакомом языке рабочему. - Это Васька. Он смирный, только любопытный очень. Кыш! Ну, иди отсюда! Вот дьявол!..
Мастер сунул руку в карман, вытащил блестящий гаечный ключ и бросил его рабочему. Тот схватил ключ и скрылся за рулон. Оттуда послышалась возня, видимо, другие рабочие хотели отнять у Васьки ключ.
На выходе из цеха Мастер неожиданно резко остановился, потянул носом, переменился в лице и рявкнул:
- Ложись!
Все упали в масляную лужу со стружками. Раздался оглушающий взрыв, упруго ударила взрывная волна, сверху начали падать обломки кирпичей, труб, осколки крыши. Завоняло газом.
- Все живы? - спросил Мастер, поднимая голову и стряхивая пыль со шляпы.
- Кажется, все, - ответил юноша. -Вот только толстому ногу поломало, а мне каску раскололо.
- Ну, слава Богу, - вздохнул Мастер. - Без потерь, значит.
- Что это было? - спросил пианист, поднимая свою контуженную даму.
- Печь... была. Давно она не взрывалась, я уж думал: испортилась, - сказал Мастер и начал с помощью обломка трубы накладывать шину на ногу лежащего без чувств толстого.
Рядовой Фуфайкин не знал любви. Ему не писала девушка, поэтому он живо и человечно интересовался амурными делами старших товарищей по службе.
Рядовой Фуфайкин подошел к другому рядовому, которого звали рядовой Бузыкин. Последний был бессменным добровольным выпускающим стенгазеты "Родная пядь" и сейчас как раз занимался любимым делом - рисовал заголовок "Именины в роте".
- Что пишет любимая девушка? - поинтересовался рядовой Фуфайкин.
Рядовой Бузыкин вытер краску с пальцев специальной тряпочкой и бережно достал из кармана гимнастерки письмо.
- Моя любимая девушка пишет следующее: "Дорогой рядовой Бузыкин! Намедни кадрился ко мне один молоденький и симпатичный из себя канадский миллионер. Он встретил меня на улице, возле клуба и буквально стал не давать проходу. Все звал к себе на виллу, в Канаду. А я ему сказала, что ни в какую Канаду не хочу, а буду честно ждать из части рядового Бузыкина, отличника боевой и политической подготовки". Вот какая у меня любимая девушка, - закончил чтение рядовой Бузыкин, - не прельстилась на заграничного красавца!
В этот момент рядового Фуфайкина позвал сержант Кулаков. Товарищ сержант служил уже второй год, а рядовой Фуфайкин - один месяц.
- Рядовой Фуфайкин!
- Я! - сказал рядовой Фуфайкин.
- Вас ищет майор Кузькин. Идите к нему... Постойте, - глаза товарища сержанта потеплели, - давайте, рядовой Фуфайкин, я вам портянки постираю. Вы ведь у нас новенький, не обвыклись еще... Ну идите.
Рядовой Фуфайкин строевым шагом пошел к товарищу майору.
Майор Кузькин сидел в красном уголке, он пригласил сесть рядом рядового Фуфайкина.
- Как старший товарищ, я очень беспокоюсь, как у вас дела, рядовой Фуфайкин. Не тяжело ли вам первое время? Что пишут из дому?
Рядовой Фуфайкин вздохнул:
- Ах, товарищ майор, пишут... Еще нет даже 2000 года, а нашей семье уже выделили отдельную квартиру. Даже три. Папе, маме и мне. Теперь мы вынуждены будем жить поврозь. А я так уважаю папу с мамой!
Майор посочувствовал солдатскому горю:
- Ничего, товарищ Фуфайкин, мы тут с товарищами посоветуемся, обмозгуем, как вам помочь.
Зазвонил телефон.
- Товарищ майор слушает, - сказал Кузькин.
- Товарищ майор, снимите трубку, - посоветовал рядовой Фуфайкин.
- Ах, да, - майор снял трубку, - товарищ майор у аппарата... Да, товарищ полковник. Понял, товарищ полковник. Иду, товарищ полковник.
Майор повесил трубку, встал.
- Извините, товарищ Фуфайкин, меня вызывает товарищ полковник. Я должен с вами проститься.
Майор Кузькин строевым шагом пошел к товарищу полковнику.
Товарищ полковник высился в своем кабинете, как гора пик Коммунизма. Недавно, за выслугу лет, ему вручили вторую медаль "Самый отважный в армии", и теперь он был дважды самый отважный.
- Товарищ полковник! - войдя, закричал Кузькин, приложив руку к фуражке.
- Вольно! - махнул рукой полковник.
"По вашему приказанию прибыл", - про себя закончил педантичный Кузькин.
- Христос воскрес, товарищ майор, - доверительно доложил полковник.
- Как прикажете, - рассеянно сказал Кузькин, но тут же поправился: - Воистину воскрес, товарищ полковник!
- То-то, - наставительно подняв палец, сказал полковник. - Скоро пасха, светлое христово воскресение, порадуйте солдат куличами и хорошей строевой песней.
- Есть! - крикнул майор.
- Как поживаете? Нет ли у вас каких-нибудь проблем, майор Кузькин?
- Никак нет! Жена моя опять беременная, так вчера захотелось ей съесть плод манго. А в военторговской автолавке одни ананасы. А у нее от этих ананасов только девочки рождаются.
- Ах, безобразие, - сокрушенно покачал головой товарищ полковник, - ну, ничего, разберемся, поможем вашей жене родить мальчика. Я строго накажу этих интендантов. Черт побери!
Майор Кузькин покраснел: полковник слыл в части отчаянным ругателем.
- А знаете, товарищ майор, мы решили очень досрочно представить вас к очередному званию - "старший майор" и назначить на новую должность - "самый главный в подразделении".
- Что вы, - смутился майор, - мне уже недавно присвоили одно. И я считаю, что недостоин пока. У меня еще много недоработок среди рядовых, товарищ полковник. Вот и у товарища Фуфайкина проблемы...
Фуфайкина разбудил ощутимый толчок в бок.
- Вставай, сынок, белый свет проспишь!
Фуфайкин разлепил глаза. Перед ним, двухметрово уходя в потолок, стоял старослужащий Кулаков.
- Ты уже постирал мои портянки? - ѕсонно спросил Фуфайкин.
Лицо Кулакова медленно вытянулось от горя.
- Окститесь, Фуфайкин, какие портянки? Их уже сто лет в обед как отменили. А носочки ваши я простирнул, вон висят.
Фуфайкин перевел взгляд на свои белые носки с вышитыми красными буквами "СА".
Сдвинув в сторону сержанта, к постели подошел майор Кузькин:
- Лежите, лежите, - майор присел на койку Фуфайкина. - Вы у нас новенький, как служится? Не устаете с непривычки?
Фуфайкин отрицательно покачал головой.
- Вот и ладненько. Я вам тут кофе принес.
"И приснится же такая глупость, - думал Фуфайкин, потягивая крепкий кофе, с чуть заметным ароматом коньяка. - Дважды отважный... Старший майор... Таких и званий-то нет. Манго еще. Смешно. Ну когда это в солдатской столовой не было манго?!"