Редакционный сторож вошел ко мне в кабинет и сказал:
— Вас там спрашивают.
— Кто спрашивает?
— Царь Эдип.
— А что ему нужно?
— С рукописью, что ли.
— Пусть подождет. Сейчас, когда кончу — позвоню. Тогда впустишь.
После моего звонка, действительно, в кабинет вошел Царь Эдип.
Это был очень упитанный молодой человек, с глазами на выкате, толстыми губами и горделиво откинутой назад головой. Лицо его было сплошь покрыто веснушками, а руки — рыжим пухом.
— Здравствуйте, здравствуйте, — снисходительно сказал он, усаживаясь. — Вы, конечно, помните Царя Эдипа по почтовому ящику?
— Ну, не только по почтовому ящику, — возразил я. Он удивился.
— Как? Неужели, вы еще где-нибудь встречали мое имя?
— Да, встречал… Грек там был один такой, Эдип. Потом Антигона…
— Миф! — отрубил он. — А хороший я себе псевдоним выбрал, а?
— Недурной.
— Заковыристый, а?
— Зазвонистый, — согласился я.
— Забористый псевдонимчик. Вы, наверное, были удивлены, когда отвечали первый раз в почтовом ящик. Что, бишь, вы тогда ответили?
— Если не ошибаюсь, так: «Здесь, Царю Эдипу. Написано с царственной небрежностью. Уничтожили». — Да… кажется, так. А второй раз написали: «Никакая «голова», кроме, может быть, вашей, — не рифмуется со словом «солома»». Это у меня стихи такие были:
Здорово вы мне в почтовом ящике тогда ответили!
— Вы что же, — осторожно спросил я. — По поводу этого ответа и пришли со мной объясняться?
— Нет, не по поводу этого. Я пришел к вам по поводу третьего вашего ответа. Вы тогда написали в этаком серьезном духе: «Оставьте навсегда сочинение стихов. По-дружески советуем заняться чем-нибудь другим». — Чем же?
— Что «чем же»?
— Чем же мне заняться?
— А я почем знаю?
— Нет, — возразил он, еще более веско. — Так же нельзя. Раз вы так категорически советуете мне в одном направлении — вы должны посоветовать и в другом направлении. Согласитесь сами, что, отговорив меня от поэтических занятий, вы тем самым взяли, так сказать, на себя ответственность за мою дальнейшую судьбу.
— Я бы, конечно, мог вам посоветовать что-нибудь в смысле выбора вашей карьеры, но для этого я должен знать, что вы собой представляете и на что способны.
— На всё! — снова отрубил он.
— Это слишком много. И иногда даже опасно. Нужно быть способным на что-нибудь одно. Чем бы, например, вам хотелось заняться?
— Мне бы, всё-таки, хотелось занять место, имеющее отношение к литературе.
— Ну, например?
— Я бы хотел быть секретарем вашего журнала.
— У нас есть секретарь.
— Тоже препятствие! Его можно рассчитать.
— Да как же мы его «рассчитаем», если нет причины.
— Мне ли вас учить! — ухмыльнулся он. — Придеритесь, что он какую-нибудь важную рукопись потерял, и вышибите его.
— Конечно, я мог бы устроить эту штуку, — согласился я с самым сообщническим видом. — Но кто мне поручится, что вы окажетесь лучше его?
— Да помилуйте! Я сразу переверну всё вверх дном. Я…
В кабинет вошла служащая из конторы.
— Что вам, Анна Николаевна? — спросил я.
— Из типографии сообщают, что цензура не пропустила стихотворения с виньеткой.
— А вы зачем же посылали стихотворение? — строго спросил ее Царь Эдип. — Послали бы одну виньетку.
— Мы раньше и послали одну виньетку. Они и виньетку не пропустили.
Царь Эдип нервно забарабанил пальцами по столу.
— Что же мне делать со всем этим, — задумчиво прошептал он. — Гм! Ну, да ладно. Скажите, что я сам заеду, объяснюсь с Петром Васильевичем.
Конторская служащая удивленно взглянула на хлопотливого Эдипа, потом взглянула на меня и вышла.
— Кто это Петр Васильевич? — спросил я.
— Там один… Приятель. Вся цензура от него зависит… Альфа и Омега! Вы у кого бумагу для журнала берете? Почем платите?
Я сказал.