На Большом проспекте рядом с клубом "Трокадеро", в котором толстые нэпманы – хозяева частных магазинов – совершенно официально играют в лото на деньги, в большом, облицованном серым гранитом доме помещается магазин "Проводник". В витринах – огромные автомобильные камеры, шины и блестящие на солнце, как шкуры морских львов в цирке, резиновые галоши.
Именно в этом магазине мама Попова купила Вадику такие галоши. Вадик пришел в них в школу и, не снимая их, явился в класс.
– Что такое, Попов? Почему ты пришел в класс в галошах? – спросила Елизавета Петровна.
– Потому что они очень красивые.
– Красивыми бывают и шапки, – сказала Елизавета Петровна, – но тебе ведь не приходит в голову явиться в класс в головном уборе?
Вадик молчал.
– Сними галоши и отнеси их в гардеробную.
Вадик с явным сожалением снял галоши.
Они были сумасшедше красивыми. У них была ярко-красная подкладка, и на ней сверкали золотом металлические буквы "В. П." – Вадим Попов.
Вадик вышел из класса, неся галоши, как цветы.
По окончании занятий мы гурьбой выбежали из школы. Солнце высушило все лужи, панели просохли, было тепло, и мы все расстегнули пальто. А Вадька, сказав: "Жаль в такую погоду трепать новые галоши", снял их и уложил в мешок, в котором носил тапочки для физкультуры.
– Ребята, а не сыграть ли нам в связи с такой шикарной погодой в лапту? – предложил Штейдинг.
Предложение даже не обсуждалось. Мы все свернули направо и побежали на площадку к разрушенному дому.
Среди обломков быстро началась лапта. Мы поснимали ранцы и пальто, свалили их в одну общую кучу.
В кармане у Шурки нашелся мячик, и началась игра.
Играли мы не меньше часа. Потные, разгоряченные подбежали к груде одежды, разобрали свои пальто, ранцы, портфели и сумки, и тут Вадик закричал:
– Галоши! Мои галоши!..
Мешка с его галошами не было.
Вадик побледнел и даже похудел.
– Ребята! – сказал он. – Это конец. Мамка сойдет с ума. Она на последние деньги купила мне галоши. Она теперь скажет, что я не думаю о ней, что не понимаю, с каким трудом достались ей эти галоши, что я хочу ее смерти. А я совсем не хочу. И я все понимаю. И я только не понимаю, куда они могли деться!
– Сами они убежать не могли, – сказал Розенберг.
Он любил анализировать. – Значит, их украли. Из наших никто этого сделать не мог. Значит, это кто-то посторонний. Но посторонние сюда не ходят. Кому, кроме нас, охота ходить в такую разруху, как на этой площадке?
– А кто это там бродит? – воскликнул Штейдинг.
– Где?
– Вон, в разрушенном доме…
Мы посмотрели на дом и увидели на втором этаже, на висящих буквально на волоске ступенях междуэтажной лестницы, фигуру в лохмотьях.
– За мной! – скомандовал Штейдинг, и мы все побежали за ним. Мы вбежали в разрушенный дом. Перед нами качалась (да, качалась!) лестница. Если мы все по ней пойдем, она обязательно рухнет, она не выдержит. Но мы не задумываясь бросились вперед. Фигура в лохмотьях бежала от нас. Но ступеньки кончались, повисая в воздухе, и фигура остановилась. Это был парень лет двенадцати, в рваной финской шапкеушанке, из-под которой смотрели испуганные глаза.
Вернее, они не смотрели, а бегали. Рваные штанины не могли скрыть босых ног. А на ногах сияли новенькие галоши.
– Идем вниз! – сказал Штейдинг.
Он так это сказал, что парень послушался и стал осторожно спускаться.
Впереди парня и за ним шли мы. Ступеньки качались, и что-то подозрительно скрипело. Как мы не свалились все вместе с лестницей – не знаю. Но спуск прошел благополучно.
Парень стоял на площадке перед домом и смотрел в землю, а мы обступили его вокруг.
– Это твои галоши? – спросил Розенберг.
Парень молчал.
– Понятно, – сказал Розенберг. – Где ты их взял?
– Они лежали, – сказал, не глядя на нас, парень.
– Где они лежали?
– Вон там… – и парень показал на место, где была сложена наша одежда.
– А ты берешь все, что лежит? – спросил Розенберг.
– Что стоите? Бейте, – сказал парень.
– И побьем, – сказал Штейдинг. – Не жалко.
– Подожди, Герман, – сказал Розенберг и обратился к парню: – Откуда ты?
– Из интерната, – сказал парень.
– Что же, у вас там не дают обуви? И одежду не дают? Все в такой рвани ходят?
– Не, – сказал парень. – Я убежал из интерната… одежу на базаре продал.
– А зачем продал? – спросил Старицкий.
– Хотел на юг ехать. Тама теплее. Думал, продам что ни на есть, куплю билет, чтобы под вагонами не трястись…
– Ясно.
– Снимай галоши, – сказал Вадик. – А я тебе свои тапки отдам. Куда ты мешок дел?
– Вот он, у меня, – сказал парень и достал из-под лохмотьев мешок.
Вадик взял у него мешок, достал из него тапки и протянул парню:
– Бери, носи.
– А почему из интерната бежал? – спросил Розенберг. Он хотел все знать.
– Воспитатели злые. Один дерется даже. Чуть ухо вчера не оторвал.
– Надо заявить на него заведующему, – сказал Розенберг. – Это не наш метод воспитания.
– Конечно, не наш, – сказал парень.
– Вот что, – сказал Розенберг, – человек ты, наверно, не плохой, но испорченный. Иначе бы не стал воровать. Мы соберем тебе сейчас немножко денег. Ну, ребята, кто даст на борьбу с беспризорностью?
Все полезли в карманы. И Штейдинг, и Старицкий, и Попов, и Навяжский, и Рабинович, и Петухов, и я, и еще человек шесть.
Розенберг собрал все деньги и отдал парню.
– А теперь, – сказал он, – идем на рынок искать подходящую одежду.
– Зачем? – спросил парень.
– Чтобы не возвращаться в этих лохмотьях. Ведь мы отведем тебя обратно в интернат.
– Не надо мне ничего покупать, – сказал парень. – Моя одежа здесь в доме спрятана, Это я приоделся, чтобы не вызывать подозрений. Возьмите ваши деньги. Не хочу я…
Парень побежал в разваленный дом и вынес оттуда интернатскую, вполне приличную одежду. Не было только обуви, которую он действительно продал.
– Значит, ты не окончательно пропащий человек, – сказал Розенберг. – Есть еще в тебе совесть. Все равно, оставь эти деньги себе. Купишь чего-нибудь. Но в интернат возвращайся. Не дело по улицам бегать. Надо учиться, чтобы человеком стать. А ты можешь. Я уверен.
– Ладно уж, – сказал парень. – И то, вернусь.
– А как твое имя? – спросил Старицкий.
– Павел.
– Вот здорово! И я Павел, – сказал Старицкий.
– Не врешь?
– Я никогда не вру, – сказал Старицкий и с опаской посмотрел на нас.
Мы сделали вид, что не заметили его взгляда.
– А будет у тебя время, – сказал Розенберг, – приходи сюда, на эту площадку. Может, захочется тебе посоветоваться. Мы здесь бываем часто.
– Ладно. Зайду, – сказал парень и пошел к развалинам.
– Зачем опять туда? – спросил Штейдинг.
– Переодеться. Неудобно же так в интернат идти.
– Правильно. Ну, до свидания, Павел.
И мы разошлись, каждый в свою сторону.