«Интеллигентская часть заключенных — пишет он (стр. 303) — могла выдержать дольше, потому что их родственники и друзья с воли ежемесячно высылали им от 10 до 15 рублей и продуктовые посылки. С такой поддержкой, в состоянии хронического недоедания, еще можно существовать, покупая только такие по карману продукты, как сало, селедки, картофель, хлеб, лук и, порою, сахар и чай.[24] Есть с тысячу заключенных, кто может покупать все, что хочет. Это нэпманы всякого сорта и хозяйственники, осужденные за взятки, растраты и т. п. Они могут потратить и по полсотни в месяц, а то и больше. Старшие чекисты из заключенных тоже не голодают. Хотя „труд“ их официально не оплачивается, но им выписывают специальный паек и обмундирование, да и живут они отдельно и довольно комфортабельно».
Это, так сказать, общая, суммарная оценка. Отличные иллюстрации к ней даны другими летописцами. Вот мнение Клингера (стр. 175, 176, 182), вывезенного с острова одновременно с Седерхольмом:
«Эти ларьки доказывают неравенство даже среди арестантов. Ларьки, плюс продажность администрации, привели к тому, что попадающие в Соловки спекулянты, аферисты, фальшивомонетчики, крупные уголовники и вообще лица, имеющие и в тюрьме большие деньги, живут в концлагере не хуже, чем в своей квартире, при помощи взяток освобождаются от работы, покупают в ларьках щегольское платье, одежду, белье, вино, устраиваются за взятку в отдельных комнатах, даже нанимают прислугу из безденежных заключенных. (Вот где бы жил не тужил Иван Денисович! М. Р.)… Начальник 1-го (кремлевского) отделения Баринов, ж. — дор. весовщик из Москвы, совершенно открыто берет взятки за освобождение от работы… Таким образом, ни характер вашего „преступления“, ни тяжесть приговора в Соловках не имеют абсолютно никакого значения. Есть у вас деньги — к вашим услугам все ларьки и все чекисты, включая Ногтева (Ну, это уже „перехлест“, хотя и Ширяев поддерживает Клингера насчет Ногтева. Подождем историков… М. Р.). Нет денег — умирайте с голоду… Угощая папиросами и подкармливая красноармейцев (конвоиров), можно и облегчить свою работу и даже вовсе освободиться от нее… Деньги имеют первенствующее значение на Соловках. Для выкачки их Френкель открыл ларьки для тех, у кого они есть».
Зайцев подтверждает (стр. 68):
«Все зависит от ротного начальства и нарядчиков. При распределении заключенных после карантина на постоянные работы, творится самый наглый и открытый произвол. Подкуп, взяточничество и вымогательство процветают вовсю. Иногда („иногда“… М. Р.) здоровеннейшие, крепкие и молодые детины, имеющие деньги на подкуп, назначаются на легкие работы, например, в канцелярию, а какой-нибудь слабосильный и даже больной, но бедный, попадает на лесозаготовки или торфоразработки. Большое значение имеют рекомендации (уже „устроившихся“. М. Р.) знакомых. Благодаря такому „блату“ я попал на работу в лесничество… Правда — оговаривается Зайцев (стр. 80) после рассказа о жутком положении в Роте Отрицательного Элемента — в РОЭ — на тех же Соловках есть ссыльные, например, из спекулянтов, валютчиков и, особенно, из растратчиков… которые — „гуляют“ в шубах на лисьем меху с бобровыми воротниками. Гуляют они в подлинном смысле, т. к. эти богатые господа, благодаря подкупам, состоят на каких-либо легких работах, в канцеляриях и даже лишь числятся номинально, а в действительности все время гуляют по соловецким лесам… Ссыльные чекисты и агенты ГПУ — пишет дальше Зайцев (стр. 112) — живут в отдельных комнатах, имеют денщиков. Для их развлечения (и соловецких богачей и ловчил тоже. М. Р.) — театры, кино, концерты, спортсостязания, каток и прочее; они имеют возможность закупать продукты, добывая средства вымогательством у состоятельных заключенных».
Клингеру, Зайцеву и Седерхольму вторит Никонов (стр. 168):
«Деньги на Соловках — это все. Всякий, имеющий их, мог идти в розмаг или в любой ларек и купить себе, что хочет из еды или одежды. Деньги помогали избавиться не только от общих работ, но вообще от всяких работ. Блат и деньги делали жизнь их обладателям в лагере пребыванием, как на курорте. У нас с Вершининым (его приятель. М. Р.) был некоторый блат и водились кое-какие гроши. У парандовца (крестьянин-цинготник) не было ни блата, ни денег, и он, как многие тысячи соловчан, голодал и шел прямой дорогой в 16-ю роту — место последнего успокоения».
Спустя шесть лет после Соловков, в далеком Ухтпечлаге Розанов (стр. 198), ожидая лагерного суда в штрафизоляторе, «поучает» своего, тоже арестованного однодельца начальника-инженера:
«…Да, в Чибью („столица Ухтпечлага“) тоже танцевали. Прошло то время — оттанцевались! На Соловках в 1925 и 1926 годах, рассказывали мне тамошние старожилы, заключенным разрешали даже прогулки на лодке с оркестром по соловецким озерам.
Едут, любуются природой и услаждают слух музыкой. Будто в Крыму! А на Святом озере под кремлем был такой каток с оркестром, что закачаешься! Думаете, от доброты сердца ГПУ? Просто, ГПУ требовались деньги, а на Соловках тогда отсиживались нэпманы, у которых на личном счету в лагере были тысячи рублей (Перехлест. Каюсь! Может „только“ сотни. М. Р.), не этих бумажных, а первых, полноценных. Вот и сдирало с них ГПУ за прогулку с каждого по сотне целковых» (Опять перехлест! По червонцу только, а, может, и по четвертной, за всю компанию. М. Р.).
Отлично, просто превосходно, местами даже смакуя, описал этот соловецкий «пир во время чумы» его невольный участник и наблюдатель Ширяев (стр. 95–96):
«Свой собственный НЭП был и на Соловках, отражавших каждую вариацию жизни советского материка. По ночам в коммерческой столовой, где днем можно было прилично по-
???»
Самая темная и скользкая глава из истории Соловков — это численность и социальный состав заключенных по годам, еще живых и вымерших. Пролить достаточный свет на нее едва ли кто сейчас сумеет. Очевидцы — в могилах, документация — за семью замками или уничтожена. В летописях об этом — пустые листы или общие фразы; заполняйте их какими угодно цифрами и начинайте спор о них…
Те же цифры, что порою приводятся, чаще всего отражают субъективную оценку и, конечно, не в сторону приуменьшения, по вполне ясным мотивам… Так уж заведено спокон веков. С советских Соловков началась история и, если хотите, предыстория «Архипелага». На фоне десятков миллионов, прошедших за тридцать лет через все формы лагерей, ссылок, тюрем и колоний якобы «по вине культа», из расчета «свалить волку на холку», численность и участь заключенных только на Соловках теперь уже не вызовут ни содрогания у читателей, не говоря уже о политиканах, ни общественных судов, как в 50-х годах. Соловки дали первый ручеек крови, слез и пота, а потоки их полились позже из других мест «Империи ГУЛАГа». Предвижу мягкие возражения: «Да, конечно, и в первые годы большевистская власть не очень-то считалась с числом ее жертв, но припомните, во сколько голов обошелся Иван IV Грозный только псковичам и новогородцам, или Петр Первый Великий и своим и соседям только постройкой Петропавловской крепости и Петербурга, уж не считая других его незаконченных затей?» Так-то так, да цели-то государственные и моральные были иные. Но о том, если останется время, поговорим после. А пока что соберем воедино цифровые субъективные сведения, обороненные летописцами, и попробуем привести их к общему знаменателю.
Перечислим сначала в хронологическом порядке, кто из них и о каком годе или годах приводит численность заключенных. Повсюду, кроме оговоренных случаев, имеется в виду только Большой Соловецкий остров с кремлем и командировками на нем и острова Соловецкого архипелага: Анзер, Конд и Большие и Малые Заяцкие, — значит — не забывайте! — без Кеми с Поповым островом и его Кемперпунктом, без Ветеранши, Морсплава, без Вишерского отделения и без лесных, дорожных, рыболовецких и иных «точек», подчиненных Управлению Соловецкими лагерями.
1922 год. Никаких указаний о количестве заключенных нет. Прибывали на остров первые партии уцелевших из Северных концлагерей для подготовки помещений к приему социалистов, каэров, уголовников, начальства и охраны.
1923 год. Борис Сапир называет цифру в 4 тысячи к концу года, а Солженицын (стр. 41) — свыше 2 тысяч.
1924 год. Мальсагов (стр. 57):
«…свыше 5 тысяч на всех Соловецких островах».
Бессонов (стр. 165):
«6 тысяч, в том числе 1500 на Поповом острове».
1925 год. Борис Сапир определяет население Соловков в 7 тысяч. Борис Ширяев (стр. 43):
«…В первые годы — 1924-1926-ой — от 15 до 25 тысяч»,
а Седерхольм (стр. 228) в 8500 чел. в сентябре-ноябре 1925 года, из них 850 человек в двух ротах общих работ и одной карантинной, размещенных в соборе, и 600 чел. в десятой роте канцеляристов (В десятой роте было, по Зайцеву, в эти дни 250 чел.).
1926 год. Клингер (стр. 167):
«…Свыше 7 тысяч человек зимой 1925-26 года».
Напомню: осенью 1926 года на Соловках разразилась сыпнотифозная эпидемия, унесшая в братские могилы тысячи жертв.
1927 г. Андреев в «Посеве» от 9 янв. 1947 г. в статье «Артемий Самоцвет» указывает цифру заключенных от 12 до 15 тысяч, очевидно, к концу навигации, после тифозный эпидемии и летних пополнений с материка. Солженицын (стр. 41):
«…К 1928 году было уже тысяч около шестидесяти».
Борис Сапир:
«Свыше 20 тысяч»,
но он уже давно — с июля 1925 года — был вывезен с острова.
1928 год. Никонов (стр. 96):
«…В 1927-28 годах СЛОН насчитывал только десятки тысяч заключенных и в его состав входили и Вишерский лагерь, и Кемь, и все отделения в Карелии, занятые лесными и дорожными работами».
Зайцев (стр. 83) называет цифру на начало 1928 года в 30 тысяч, но, как и Никонов, включает в нее всех занятых на Вишере и в Карелии. Олехнович (стр. 65) определяет численность соловчан на островах в 1928 году «больше чем в десять тысяч».
1929 год. Брошюра Чикаленко. Один из девяти опрошенных сообщает:
«На острове из 29 тысяч выжило 9 тысяч» (Снова косит тиф. М. Р.).
По Солженицыну (стр. 70):
«На Соловках перед 1930 годом было уже 50 тысяч, да еще 30 тысяч в Кеми».
Никонов (стр. 23):
«Шла коллективизация, и на Соловки прибывал этап за этапом. Население Соловецкого IV-го отделения УСЛОНа (т. е. всего архипелага. М. Р.) достигло небывалой цифры — 25 тысяч».
Силига (стр. 180):
«После тифозной эпидемии 1929-30 года население островов с 14 тысяч снизилось до 8 тысяч».
1930 год. К весне эпидемия закончилась, а вместе с нею и «беззаконный» произвол, замененный умягченным произволом законным: за подписями и печатями… Оставшиеся в живых отправлялись по соловецкой терминологии — «по разгрузке» — если потеряли трудоспособность — в ссылку, а большинство остальных, так называемых «здоровых» — вывозилось на материк пополнять производственные командировки на трактах ив лесу. В порядке обмена, материковые лагпункты возвращали Соловкам «отработанный пар» — доходяг, хронических больных и обмороженных. Привозили на остров также шахтинцев, военных из школы им. Каменева в Киеве, «буржуазных» и украинских националистов, пойманных беглецов из уголовников отбывать наказание в штрафизоляторе, всех «склонных к побегу» по формулярам и т. д. К концу навигации т. е. к декабрю 1930 года, на Соловках осталось около 12 тысяч арестантов.
1931 год. Розанов (стр. 49):
«Главная масса соловчан жила в кремле — три тысячи из пяти тысяч, оставшихся к осени 1931 года». (Продолжалась отправка на материк как заключенных, так и отдельных предприятий со всем оборудованием, в основном — в район работ Белбалтлага).
1932 год. Розанов (стр. 53). За 1932 год с Соловков вывезли на Беломорканал и в Ухтпечлаг еще три тысячи и столько же, тысячи 3–4, осталось зимовать на островах.
1933–1939 г. Известно от Пидгайного и подтверждено в НРСлове Отрадиным, что вначале привозили с Украины и казачьих областей обвиненных, а вернее — подозреваемых в людоедстве: 325 человек, из них 250 женщин[25], потом — наиболее опасных «врагов» с Белбалтлага, «троцкистов» из тюрем и подвалов и ссылок, «кировцев» и, наконец, «продукцию» ежовской мясорубки. За эти годы численность арестантов на островах, надо полагать, не превышала 4–6 тысяч, т. к. мелких партийных и советских сошек сюда уже не посылали. К зиме 1939-40 года Соловки, превращенные в 1937 г. в спецтюрьму, из-за подготовки к нападению на Финляндию, вообще были закрыты. Последним этапом из Соловков в августе 1939 года на пароходе «Буденный», путь которому пробивал ледокол, в Дудинку на Енисее, а оттуда в Норильлаг привезли Иосифа Бергера (рожд. 1904 г.), бывшего секретаря Палестинской компартии, а затем — работника Коминтерна. В 1971 г. на английском языке вышла его книга «Ничего, кроме правды», но Соловкам, где просидел два года, Бергер уделил всего несколько малозначащих слов о своей камере.