Мой дорогой, я хотел бы, чтобы ты по крайней мере каждые две недели получал известие, что я расстрелян: тогда ты мне наверно писал бы, живому же ты не хочешь писать. Только тогда, когда я умер, ты мне пишешь 1. Спасибо, спасибо за твою дружбу, я не сомневался в ней, несмотря на твое молчание, но я не скрою от тебя, что мне было от него очень больно. Я не требую длинных писем, только нескольких строк, как в твоих последних двух письмах, которые бесконечно обрадовали меня.
Итак мне не нужно говорить тебе, что я жив; в моем положении здесь ничего не изменилось с тех пор, как я тебе его описывал. Что меня ожидает, я еще не знаю. Я стараюсь быть готовым ко всему. Смерть, если она мне суждена, не страшит меня. Она была бы мне милей, чем продолжительное заключение, т. е. живой гроб. Впрочем по всем видимостям мне не придется умереть так скоро. Мое настроение в общем довольно хорошее, я стараюсь удержать себя в равновесии путем работы и внутренней выдержки, хотя должен сказать тебе, что пенсильванская система - самая возмутительная моральная пытка и могла быть придумана только протестантами 2. О моем материальном положении и моем вероятном будущем тебе господин Отто (Франц Отто I, адвокат.) вероятно уже писал. Дорогой мой, прошу тебя, постарайся, чтобы он был вознагражден за весь свой труд и старания, за потерю времени и денег, это теперь - моя единственная забота, все остальное я уже давно предоставил року.
Письма и дружба Матильды (Матильда Рейхель-Линденберг) являются для меня истинною отрадою в моем заключении. Она хочет приехать в Дрезден и добыть себе разрешение посетить меня здесь. Мне нечего говорить тебе, что это было бы для меня громадною радостью, но я боюсь, что ей не разрешат видеть меня. Иоганна (Иоганна Пескантини.) - прекрасная душа, как всегда, этим сказано все хорошее и плохое. Она все еще теологизирует и слишком много занята своим душевным спасением - как ты знаешь, лучшее средство никогда не достигнуть его. Она все еще как бы исповедуется; итак все еще старая болезнь, которая разлагает и делает бессильным ее благородный характер.
Я пишу теперь свою защиту, длинная и бесконечно долгая работа; ты знаешь, как неохотно и тяжело я пишу, но все же это скоро придет к концу 3. Больше я не могу тебе ничего сказать о моей здешней жизни: она не богата событиями. Я люблю тебя с тою же теплотою, искренностью и преданностью, как прежде, надеюсь лишь, что ты мне будешь чаще писать. Кланяюсь всем, кто помнит обо мне. Прощай.
Твой
М. Бакунин.
7 апреля 1850 года. Кенигштейн.
No 543. - Это письмо Бакунина, также опубликованное в литографированной биографии его, написанной Максом Неттлау, представляет ответ на письмо А. Рейхеля от конца марта 1850 года. Оригинал этого письма Рейхеля, подобно другим письмам его и сестры его Матильды к Бакунину в кенигштейнскую тюрьму, находится в пражском военном архиве. Выдержка из него размером в несколько строк напечатана у Пфицнера на стр. 228; (по-русски письмо напечатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 390-391 ): она гласит: "Ну-с, дружище, раз мы еще дышим и можем черкнуть словечко, воспользуемся этим для того, чтобы вспомнить, что, пока мы жили, мы любили друг друга я многих, которые тоже останутся нам верны до последней минуты. Привет тебе, старый, милый друг. Твоя жизнь была и есть ненапрасной, - в этом будь твердо убежден". Этот торжественно-прощальный тон письма объясняется тем, что Рейхель был в тот момент уверен в близком расстреле Бакунина, как явствует из следующей приписки адвоката Отто от 30 марта 1850 г.: "Судя по строкам, обращенным проф. Рейхелем ко мне, во французских газетах появилось сообщение о том, что Вы в ближайшие дни будете расстреляны, если это уже не случилось. Я сейчас же написал ему, что это-чепуха, и сообщаю Вам об этом лишь для того, чтобы сделать для Вас понятным это письмо".
1 Бакунин, равно как Гейбнер и Реккель, были приговорены к смерти судом первой инстанции 14 января 1850 года; приговор был утвержден 6 апреля высшим апелляционным судом, и только 6 июня король помиловал осужденных, заменив им смертную казнь пожизненным заключением. Тем временем распространился слух, что король утвердил приговор военного суда и даже что осужденные уже казнены. На этот слух, которым нашел отражение и в дневнике Варнгагена (т. VII, стр. 108), где в записи 20 марта 1850 г. говорится, что Бакунин и Реккель уже расстреляны, и о распространении которого Бакунин возможно узнал в тюрьме, невидимому и намекает данное письмо. На неверный слух об утверждении королем приговора и неизбежной в связи с этим близкой казни заключенных откликнулся я Р. Вагнер, которому удалось уйти от ареста и который находился в это время в Бордо. В марте 1850 года он написал своим друзьям восторженное письмо в крепость Кенигштейн, напечатанное по-русски в приложении к его мемуарам. Приводим из него следующие извлечения: "Пишу не затем, чтобы говорить слова утешения, так как знаю, что в утешении вы не нуждаетесь... Братья, я хочу признаться в своем малодушии: из любви к вам я мечтал о том, чтобы вам даровали жизнь. Теперь я понял; величию и мощи вашей соответствует жестокий жребий, уготованный для вас врагами... Вы вправе гордиться собою. Дорогие братья! Что казалось нам самым необходимым для того, чтобы люди могли переродиться в настоящих людей? Необходимо, чтобы нужда заставила их стать героями. И мы видим теперь перед собой двух таких героев, которые, влекомые святой потребностью любви к людям, поднялись до радости истинного мужества. Привет вам, дорогие. Вы показываете нам, чем могли бы быть мы все. Умрите с радостным чувством того значения, которое вы приобрели для нас... Мой Михаил, мой Август! Милые, дорогие, незабвенные братья! Вы будете жить! Слух о вас все шире и шире распространится среди людей, и имена ваши станут символом любви и блаженства для будущего человечества. Примите же смерть, окруженные удивлением, поклонением и любовью!.. Итак, дорогие братья, обнимаю вас со всем жаром любящей души. Этим моим поцелуем и этой моей слезой приобщаюсь к тому величию, которым вы осенены сейчас в моих глазах! Радостно и гордо, как вы, хочу и я когда-нибудь отдать свою жизнь на алтарь нашей дружбы!" ("Письма", т. IV, стр. 548-549).
2 Пенсильванская система заключения названа так потому, что впервые применена была в построенной в 1818 году в г. Филадельфии (штат Пенсильвания) исправительной тюрьме (пенитенциарии). Для воздействия на психику заключенного здесь введено было строгие одиночное заключение, и в течение всего дня не допускалось между арестантами никакого общения. Для усугубления моральной пытке что мучение сопровождалось посещениями арестованных членами местной администрации, судьями, представителями обществ попечения о тюрьмах и тому подобными лицемерными и жестокими ханжами: все это предназначалось для разложения психики заключенных. Бакунин имеет здесь в виду строгое одиночное заключение, которому он и его товарищи подвергались в Кенигштейнской крепости.
3 Судя по этому месту, можно полагать, что Бакунин продолжал свою работу над составлением большой защитительной записки и в начале апреля 1850 года, но после состоявшегося в апреле решения апеляциовного суда, подтвердившего приговор суда первой инстанции, записка утратила смысл и осталась незаконченною (она напечатана у нас под No 542).
Перевод с немецкого. No 544. - Письмо Адольфу Рейхелю.
(11 мая 1850 года. Кенигштейнская крепость).
Дорогой друг, ты очень ошибаешься, если думаешь, что я требую от тебя целых статей, - я сам не люблю ни писать их, ни читать. Мне нужна только весточка от тебя или хотя бы знак того, что ты называешь твоей не жизнью, ибо человек живет даже тогда, когда он думает, что не живет. Когда любят человека, то любят не абстрактный, общий снимок с него, не чистые мысли как верное выражение общей истины, а его жизнь, какою бы она ни была, и его мысли, лишь поскольку они отягощены его индивидуальностью и являются действительным выражением настоящего настроения. Рассуждения, умные замечания и т. д. мне от тебя не нужны, но от тебя самого я не могу и не хочу отказаться, ибо я тебя люблю больше, чем ты думаешь, и время от времени мне необходимо видеть тебя перед моими духовными очами, только тебя, будешь ли ты в хорошем или плохом настроении, веселый или скучный, совершенно пустой или полный истины. Например мне было очень приятно узнать, что ты снова берешь уроки английского у мастера Аллена. Я вижу, как вы сидите вместе и иногда говорите также обо мне. "Желаете ли папирocy?" "Да, сэр, и я возьму одну". Кланяйся ему сердечно от меня и скажи ему: "Жизнь в тюрьме очень неприятна, а свобода-величайшее благо в свете". Кланяйся ему и дай ему выкурить папиросу в память обо мне. А что делает твой французский учитель Бокэ (Жан-Батист, французский педагог, демократ, после 1848 года эмигрант, приятель Бакунина я Герцена.), видишь ли ты его еще или он тоже унесен бурною волною? Если ты его видишь, то кланяйся.
Матильды я не видал, как тебе это вероятно уже известно, следовательно она не могла мне также дать ключа к твоей тайне, но мне достаточно знать, что ты любишь и любим 1. А ты имеешь еще смелость, ты, неблагодарный, вечно недовольный, жаловаться на пустоту своей жизни! Дорогой мой, дозволь мне одно небольшое замечание; наша общая ошибка заключалась всегда в том, что мы слишком распускали себя, были морально ленивы и без малейшего усилия с нашей стороны ожидали внушений святого духа свыше в образе печеных картошек. Человек есть не только то, что из него сделали природа и обстоятельства, но также и то, чем он себя сам делает на данной почве; и никогда не поздно, покуда человек живет и обладает свободой. Мой милый, не презирай этой свободы, сколь бы отрицательной она тебе ни казалась. Она - как хлеб насущный, и (потому ее часто мало ценят, пока не лишатся ее. То же самое относится к обществу. Надо прожить целый год в одиночном заключении и подобно мне иметь впереди еще бесконечный ряд таких же лет,-тогда поймешь и почувствуешь, как необходимо для счастья, для развития и для нравственности каждого отдельного человека общение с людьми. Ибо в чем величайшая цель человеческой жизни? В человечности. А ее точно так же нельзя развить в себе "не общества, как нельзя научиться плавать вне воды. Общение даже с наихудшими людьми лучше и действует более облагораживающим образом, чем одиночество. Конечно христиане, в особенности протестанты, думают совершенно иначе. Но они - также великие враги я разрушители человечности. Сказать ли тебе мое искреннее мнение? Если человек настроен так болезненно, чти чувствует отвращение к человеческому обществу, то чтобы стать здоровым, он должен для начала заставить себя жить в обществе-редко другие намного хуже, чем мы сами, а так как мы все равно должны переносить самих себя, что, как ты знаешь, очень утомительный долг, то мы должны также научиться переносить других, переносить их, пока они не становятся угнетателями и довольствуются тем, чтобы быть свободными на собственный манер. Ведь ты занимаешься теперь физикой, чтобы познать природу, а где природа богаче сконцентрирована и развита в большем совершенстве, чем в разнообразии человеческого общества, где она нам ближе? Но чтобы изучить ее в этой высшей степени, необходимо жить в обществе, сноситься с людьми; я знаю, что это именно потому тяжелее, что люди тем ближе. Мы часто их ненавидим, потому что имеем потребность любить их; мы презираем их, потому что хотели бы уважать их, мы ничего не находим в них, потому что ищем в них всего. Но попытаемся требовать меньшего, и, я думаю, мы найдем больше, а главное - мы в их обществе освободимся от нас самих.
Однако я уже слишком много написал рассуждений. Дорогой друг, еще одна просьба. Если старый Бернацкий (Алоизий.) еще жив, пойди к нему и скажи ему, что я очень часто думаю о нем, а также о его друге Тони на улице Нового Люксембурга. Мне приходится еще просить трощения у моего старого друга за то, что я так неразумно вовлек его внука в необдуманный поступок. Я надеюсь, он стростит мне это, ибо он достаточно знает меня, чтобы быть уверенным, что я совершил этот необдуманный шаг в тогдашней всеобщей лихорадочной атмосфере и из чистейших побуждений. Вряд ли я когда-либо его еще увижу, и для меня была бы невыносимою мысль, что он умрет с этим упреком против меня. Скажи ему, что я очень его уважаю и люблю и прошу его поклониться от меня его другу. Прошу тебя, сделай это.
А теперь, мой друг, прощай. Моя судьба скоро решится. Ни в коем случае я не жду для себя ничего хорошего 2. Что касается тебя и твоих сердечных дел, то я повторяю тебе слова, которые так часто говорил тебе: кто любит я любим, для того нет ничего невозможного.
Твой
М. Бакунин. 11 мая 1851 года (Надо читать: 1850.). (Итак уже год тюрьмы). Кенигштейн.
No 544. - Это письмо Бакунина (также из числа помещенных Неттлау в его литографированной биографии) является ответом на письмо Рейхеля от 19 апреля 1850г., большие отрывки из которого напечатаны у Пфицнера на стр. 228-229 его книги (по-русски письмо напечатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 390-393). В этом письме Рейхель наряду с обычными выражениями симпатии и надежды передавал Бакунину некоторые новости об общих знакомых, например Прудоне, Герцене, Эмме Гервег и пр., а также высказывал сожаление по поводу мистицизма, в который впала Иоганна Пескантини и о котором он узнал из письма Бакунина от 7 апреля 1850 года.
В книге Пфицнера напечатаны выдержки еще из двух писем Рейхеля к Бакунину; одно из них относится вероятно к концу (а не к середине, как думает Пфицнер, стр. 230) мая 1850 г. (по-русски письмо напечатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 400-402) и является ответом на письмо Бакунина от 11 мая, а другое, стр. 230-231 (по- русски оно напечатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 368-369), относится: по-видимому к началу июня того же года. В первом Рейхель впервые называет Марию Эрн своею невестою и таким образом выдает свой секрет, а во втором он говорит о вновь распространившемся слухе относительно близкой казни Бакунина " с ужасом отвергает эту мысль, стараясь поддержать бодрость духа в узнике и уверяя его, что он нe умрет, а будет жить. На это письмо Бакунин уже не мог ответить, так как был вскоре увезен в Австрию, где ему переписываться уже не позволялось.
1 Матильда Рейхель-Линденберг, желая добиться свидания с Бакуниным, приезжала в начале мая 1850 года в Дрезден для хлопот по этому поводу. Но свидание ей разрешено не было. У Пфицнера (стр. 229-230) напечатаны выдержки из дрезденского письма ее к Бакунину от 8 мая 1850 г., невидимому последнего. Письмо не представляет особенного интереса; в нем снова повторяются мистические фразы и говорится об Иоганне Пескантини, старую симпатию к которой Матильда старается пробудить в душе Бакунина (по русски письмо напечатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 396-398)
Тайна А. Рейхеля, о которой здесь говорит Бакунин, заключалась в том, что он сошелся с Марьей Каспаровной Эрн, другом дома Герценов, которая стала его второю женою.
2 Бакунин в это время дожидался ответа на прошение о помиловании, поданное на имя саксонского короля им и двумя его сопроцессниками. Ответ, как мы знаем, был им сообщен 12 июня. Бакунин не ждал для себя ничего хорошего в том смысле, что полного помилования он не ожидал, замену казни вечным или продолжительным заключением не считал для себя большим выигрышем, а сверх того опасался своей выдачи австрийцам или, что еще хуже, России.
Перевод с немецкого. No545.-Письмо Матильде Рейхель.
11 мая 1850 года. [Крепость Кенигштейн].
... Вообще у меня нет ни малейшего интереса к теории, ибо уже давно, а теперь больше, чем когда-либо, я почувствовал, что никакая теория, никакая готовая система, никакая написанная книга не спасет мира. Я не держусь никакой системы: я - искренно ищущий. Правда теперь искания для меня несколько затруднены, ибо чтобы постигнуть или вернее уловить жизнь, надо прежде всего жить, а, как я Вам раз писал, я больше не верю теоретическим умозрениям, тем паче умозрениям одиноким, равно как и вдохновению одиночной жизни; в одиночестве уж слишком бываешь склонен принимать призраки за духов.
В будущем, если позволит мое еще очень неопределенное положение, я попытаюсь составить для Вас свое исповедание веры...
No 545. - Не знаем, на какое письмо Матильды Рейхель отвечает здесь Бакунин, возможно на письмо ее от 22 марта, напечатанное частично у Пфицнера на стр. 227 его книги (по русски в "Материалах для биографии", т. II, стр. 387-390).
Перевод с немецкого.
No 546. - Заявление перед допросом.
[15 апреля 1851 года. Ольмюц.]
Как известно, я приговорен был в Саксонии к смертной казни за государственную измену и помилован с заменою смертной казни пожизненным заключением в исправительном доме. Как сказано в относящихся к этому приговору мотивах королевского саксонского высшего апелляционного суда в Дрездене, я мог быть присужден к смерти в Саксонии только в качестве саксонского гражданина: таким образом я вынесенным мне смертным приговором признан саксонским гражданином и помилован в качестве такового. Затем я в качестве осужденного саксонского гражданина был выдан Австрии, чему я не усматриваю никакого юридического основания, поскольку меня как уже осужденного саксонского гражданина снова предают суду австрийского трибунала. Хотя я знаю, что этот протест не принесет мне пользы, однако я по совести считаю себя обязанным заявить, что я не могу признать австрийский суд правомочным производить по отношению ко мне следственные и судебные действия.
No 546. - Оригинал находится в допросах Бакунина, производившихся между 15 апреля и 14 мая 1851 года в Ольмюце, и, хранится в архиве военного министерства в Праге. Русский перевод этого заявления и текста допросов Бакунина а Австрии см. а томе II "Материалов для биографии Бакунина" под ред. Вяч. Полонского (стр. 414 ел.).
К моменту допроса Бакунина привлеченные: по делу о подготовлении восстания в Богемии уже успели дать свои показания, по большей части довольно откровенные: в этих показаниях роль Бакунина была достаточно освещена, и ему пришлось признать почти все инкриминировавшиеся ему действия; но при этом он поставил себе за правило не выдавать других и не распространяться насчет своих сопроцессников. Эту линию он выдержал до конца.
Какого правила он старался держаться в своих показаниях перед следственными комиссиями, видно из его заявления, сделанного им в ответе на 14-й вопрос, заданный ему в Ольмюце. Там следователь задал ему общий вопрос о его отношениях к братьям Страка в надежде, что, отвечая на заданный в столь неопределенной форме вопрос, обвиняемый невольно проговорится и сообщит что-либо неизвестное следователям. Вот что на это отвечал Бакунин:
"Я должен здесь заявить, что вдаваться в подробности относительно отдельных лиц совершенно противоречит моему принципу, однажды мною уже высказанному. Я допускаю, что многое стало известным благодаря показаниям лиц, допрошенных во время следствия. Если например братья Страка многое рассказали, то они и отвечают за содержание своих речей. Я же могу отвечать только на определенные вопросы, но отнюдь не на вопросы общего характера, ибо могло случиться, что то или иное обстоятельство, то или иное лицо вообще ускользнули от следствия, и ответами общего характера я рисковал бы кого-нибудь скомпрометировать".
Австрийское правительство давно имело против Бакунина зуб за участие его в пражском славянском съезде и в святодуховском восстании; особенно же оно раздражено было его двумя воззваниями к славянам и организациею заговора, направленного к возбуждению вооруженного восстания! в Богемии и к разрушению австрийской империи. Точка зрения австрийских властей на Бакунина выражена в докладе председателя пражской следственной комиссии, генерала Клейнберга, от 11 марта 1851 года из Праги от имени областного военного командования эрцгерцогу - верховному главнокомандующему австрийскою армиею; там о роли Бакунина сказано:
"После того как выявилась наличность революционных происков в мае 1849 года и начато было по этому поводу следствие, скоро выяснились данные, не оставлявшие сомнения в том, что замышленная здесь революция была скомбинирована с грандиозным движением, задуманным в Германии, и что русский Михаил Бакунин, проживавший тогда тайно в Дрездене" стоял во главе этого предприятия". И дальше: "Приходится признать, что русский Бакунин является по-видимому тою осью, вокруг которой все вертелось".
Неудивительно, что в австрийских тюрьмах с Бакуниным обращались гораздо строже, чем в саксонских; этому впрочем содействовала меньшая. культурность Австрии в сравнении с демократической Саксонией, а также большая обостренность классовой борьбы в двуединой монархии, где она осложнялась ожесточенной национальной распрей. В Саксонии он считался гражданским подсудимым, имел защитника, право переписки с друзьями и пр.; здесь он лишен был права переписки, предан был военному суду, не имел защитника и т. п. В австрийских тюрьмах ему помогали материально. Герцен, Рейхель, Гервег; проживавшие в Австрии люди, даже сочувствовавшие Бакунину, боялись проявить свои чувства, так как это было просто опасно: ведь австрийские власти взяли под подозрение как "пособников" не только таких приятелей Бакунина, как Рейхель или Габихт (бывший дессауским министром с революции 1848 г. по июль 1849 г.), но даже его дрезденского защитника Отто и банкирский дом Леммель в Праге за то, что через него переводились Герценом деньги для Бакунина. О плачевном положении, в каком очутился Бакунин в австрийских тюрьмах, свидетельствует то письмо аудитора Франца, которое мы приводим выше,
в комментарии 2 к No 537. Зато здесь ему дозволили читать правительственные газеты, чего в Саксонии он не мог добиться. Слухи о том, что он выдержал 14-дневную голодовку с целью уморить себя. что его били на допросах и т. п., принадлежат очевидно к категории выдумок. Пфицнер. (стр. 213) приводит из дневника министра полиции Кемпе разговор с ним эрцгерцога Альбрехта от 25 марта 1851 года. Этот солдафон будто бы рассказывал следующее: "Он хотел в Праге уморить себя голодом и 14 дней не принимал ничего кроме воды; только тогда, когда ему дали читать романы Поль де Кока, в нем проснулась охота к жизни и еде. Слабое создание!". Пошлость чисто эрцгерцогская (Перевод Бакунина в Ольмюц, в руки кровожадных австрийских властей, где он исчез за стенами крепости, подействовал удручающе на его друзей. Отражением этого настроения является дневник Варнгагена. Там (том VIII, стр. 108, 119, 179) говорится, что о судьбе Бакунина нет никаких точных сведений. Однако автор дневника все же надеется на то, что рано или поздно он увидит свободу: "Такая благородная душа, такой железный дух не может погибнуть в бесплодном мученичестве". Дальше отмечается слух о помиловании Бакунина в Австрии, но вместе с тем о предстоящей выдаче его русскому правительству.)
Австрийские власти опасались попыток к освобождению Бакунина. На этой почве возникали всякие нелепые слухи, и у Бакунина в камере неожиданно производились обыски. Перед дверью его камеры No 2 в нижнем этаже стоял часовой; другой стоял в саду перед окном. Справа и слева по сторонам камеры расположена была стража. Наружное окно было кроме прочной решетки забрано деревянным щитом. Чтобы помешать ему уйти через потолок, поставлен был часовой также над его камерой. С конца. 1850 года вследствие распространения новых слухов о готовящемся побеге строгости усилились: из 18 человек караула половина, в том числе фельдфебель, капрал, разводящий и 6 рядовых, предназначена была исключительно для охраны камеры No 2. Слухи о готовящемся насильственном освобождении Бакунина, "после Маццини самого опасного человека в Европе", поддерживались и берлинскою полициею, которая сообщала в Вену о международном заговоре революционных вожаков, заручившихся для этой цели содействием ряда высокопоставленных лиц, преимущественно женщин. В результате всех этих нелепых слухов и сплетен Бакунин в ночь с 13 на 14 марта под сильным военным эскортом был неожиданно переведен в крепость Ольмюц, причем, как рассказывает Герцен, конвою отдан был приказ застрелить арестанта при малейшей попытке к его освобождению. Здесь приказано было никого к нему не допускать кроме врача, не давать ему письменных принадлежностей и приставить к нему строгую стражу. Бакунин был совершенно изолирован от других заключенных и охранялся большим караулом, состоявшим из фельдфебеля, капрала, двух ефрейторов и 22 рядовых, причем им придан был еще резерв в виде капрала, ефрейтора и 18 рядовых. Но материально положение его в Ольмюце, если не считать первой поры. было не таким уже плохим: по его просьбе ему дали сигары и книги, им получено было от друзей новое платье, комендант крепости приказал выдавать ему двойной паек и т. п.
Так как Россия настойчиво добивалась выдачи Бакунина, то Шварценберг хотел поскорее отделаться от Бакунина. Особенной пользы он австрийским следователям принести не мог, так как все главное было уже выдано другими подсудимыми, Бакунин же держал себя на допросах чрезвычайно осторожно, и от него следователи ничем существенным поживиться не рассчитывали. На ряд вопросов, интересовавших австрийскую полицию, он дал уже ответ в Саксонии, власти которой допустили к участию в следствии присланного из Австрии чиновника. Первый общий допрос сделай был пражскою комиссиею Бакунину 15 июня 1850 г., т е. на следующий день по водворении его в австрийскую тюрьму; он основывался на показаниях, данных его сопроцессниками, арестованными еще в мае 1849 года. После того допросы на долгое время прекратились. Лишь по переводе Бакунина в Ольмюц приказано было закончить следствие о нем, и на этом основании аудитор Франц подверг Бакунина допросам с 15 по 18 апреля 1851 г., а затем окончательно допросил его 14 мая. Вот перед допросом 15 апреля 1851 г. Бакунин и сделал то заявление, которое мы печатаем под настоящим номером.
14 мая 1851 г. Бакунин был допрошен в последний раз, а уже на следующий день,
1 5 мая, он был военным судом приговорен к повешению за государственную измену по отношению к Австрийской империи. Затем смертная казнь была заменена ему, как в Саксонии, пожизненным заключением. Но все это было не чем иным как лицемерною прелюдиею к давно задуманной выдаче его российскому правительству, которое настойчиво домогалось этой выдачи и подготовилось к ней.
No547 Исповедь - дается отдельно!!! (ldn-knigi.narod.ru)
No 548. -Письмо родным.
(4 января 1852 года.) [Петропавловская крепость.)
Любезные родители и вы, милые братья и сестры! Мне позволили отвечать вам. После стольких лет разлуки, молчанья, хоть и незабвенья, после всех происшествий, приведших меня моею собственною виною в настоящее положение, лишивших меня решительно всякой надежды когда бы то либо возобновить с вами семейные, сердечные отношения, такое позволение для меня - великая милость и великое счастье. Благодарю вас, добрые родители, благодарю вас от глубины сердца за ваше прощение, за ваше родительское благословение, благодарю вас за то, что вы приняли меня, вашего блудного сына, что вы приняли меня вновь в свой семейный мир и в семейную дружбу. Свидание с Татьяною и с братом Николаем возвратило мне мир сердца и теплоту сердца; оно перестало быть равнодушным и тяжелым как камень, оно ожило, и я не могу теперь жаловаться на свое положение; я теперь живу хоть и грустно, но [не] несчастливо; беспрестанно думаю о вас и радуюсь, зная, что в семействе нашем царствуют мир, любовь и счастье. Свиданье мое с братом и сестрою было недолговременно, но достаточно, чтобы убедить меня, что Николай - добрая, верная и крепкая опора для всех близких, добрый сын, добрый брат, добрый муж и отец и хороший хозяин, что он соединяет в себе одним словом все те главные качества и достоинства, которые делают человека человеком; это успокоило меня насчет всех вас и утишило несколько угрызения моей совести, которая часто напоминает мне, что я совсем не умел исполнить священных обязанностей. Мои заблуждения по крайней мере не принесли никому кроме меня большого вреда, - вот мое утешенье (Дальше в оригинале по-французски.).