- Ну так и радуйся. И дай бог тебе счастья. Женой ты будешь примерной, верной. Можешь еще и ребенка ему подарить.
- Ребенка? Нет уж, поздно.
- По годам не поздно. Сорок шесть только. Можешь.
- Если бы... - с тоской в голосе промолвила Алена.
Валерия не заметила ее тоски, сказала о своем:
- А Цезика, этого пузанка, надо водить, как теленка на веревочке. Послушный теленок. Твой ровесник, а... - Валерия покачала головой, затряслась от смеха, - будто все впервые.
- Как впервые? - не поняла Алена. - Он же был женат.
- И теперь считается женатым, жена поехала без развода и два года голоса не подает.
- Он любит вас?
- Пусть только попробует не любить, - смеясь, погрозила она пальцем.
- Так вы, может, и поженитесь?
- Ой, Алена, наивная ты, - сразу посерьезнела Валерия. - Во-первых, я старше его, и намного. Для женщины это большая преграда. Да и любовь наша курортная. Налюбимся, разъедемся. И все. Это у вас серьезно.
В дверь постучали. Валерия и Алена натянули повыше одеяла, крикнули, чтобы заходили. Вошел Семен Раков, в майке, спортивных брюках, в шлепанцах на босую ногу. Принес Алене туфли, которые брал в ремонт.
- Готово, землячка, - поставил он туфли на тумбочку возле Алены. - Я вот подметки прибил. Правда, одна из двух кусков составлена, целой не оказалось. Но ручаюсь, надолго хватит.
Алена взяла туфли, оглядела - работа аккуратная. Поблагодарила и потянулась за кошельком, спрашивая, сколько должна за работу.
- Что ты, что ты, землячка, спасибо, что работу мне дала, а то ведь нечем заняться. Не надо мне денег. Я, если б захотел заработать, давно бы все стены в хате червонцами оклеил. Я же еще и столяр, и печник.
- Семен, а говорят, ты неженатый, - спросила Валерия. - Что ж так? В деревнях женщин хватает.
- Ага, баба у меня есть, а жены нет.
- Как это понять?
- Ну, живет у меня одна, помогает по хозяйству, а в сельсовете я с ней не расписан.
- Почему же не распишешься?
- Нельзя, не распишут. Она, - постучал себя по виску Семен, - не в своем уме.
- Больная?
- Больная. Тихая, никому зла не делает. Молчит целыми днями, только изредка словечко какое скажет. И живет у меня с войны. Молоденькая была, совсем дитя, когда ее снасильничали, а потом расстреляли каратели. А она ожила, выползла из сарая, пришла в себя. Из детдома она была. Мать моя приютила ее в своей хате. Вот и живет с тех пор. А красавица была... Да и теперь красивая.
- Замолчи! - вдруг вскрикнула Алена, зажав руками уши. - Уходи отсюда! Уходи!
- Алена, что с тобой? - испугалась Валерия и, не стесняясь Семена, в одной сорочке подбежала к ней, присела на край кровати. - Успокойся, ну не надо. - Она трясла всхлипывающую Алену за плечи, гладила ее по голове. - Я дам тебе сейчас валерьянки. - Накапала в стакан капель, добавила воды и заставила Алену выпить. - Ты снова что-то вспомнила. Не надо вспоминать, не думай о прошлом.
Семен, растерянный и испуганный, засуетился, замахал руками, словно отмахивался от того, что рассказал, и, шлепая задниками тапок, поспешно вышел из комнаты.
- Ну, вот и хорошо, вот и легче тебе, - успокаивала Алену Валерия. Ты о веселом подумай, смешное что-нибудь припомни.
Алена уже не плакала, лежала, уставившись невидящими глазами в потолок, только губы ее еще изредка подергивались.
- И со мной ведь было такое же. Было...
- Не надо об этом, - прервала ее Валерия. - Не будем на ночь глядя... Ах ты, проклятая война, никак не оставит нас в покое, травит души смрадным чадом. Все не развеется ее пепел. Проклятая... Спи, Алена. Давай спать, и пусть нам приснятся хорошие сны. - Накапала себе валерьянки и тоже выпила.
Потушив свет, они долго лежали молча. Никак не удавалось заснуть. А когда наконец заснули, сон у обеих был неглубокий, беспокойный, и каждой снилось что-то тревожное.
Как и обещал Зимин, в следующее воскресенье, сразу после завтрака, он повез Алену в город. Перед тем как пойти на квартиру, он поводил ее по улицам, показал памятники, скверы. Особенно ей понравился сквер, в котором стоял памятник поэту и был фонтан с красивыми девушками, опускающими на воду венки. Алена с тайным восхищением смотрела на юных красавиц, по-женски стесняясь их обнаженных тел. Посидели в кафе, съели мороженое. Алена призналась, что ела его очень давно - в их поселке такого лакомства не бывает.
Из кафе к своему дому Зимин вел Алену под руку. В витринах Алена видела свое отражение, пара была немного смешная - он высокий, она чуть до плеча ему достает, хоть и обула туфли на высоких каблуках, те самые, которые подремонтировал Семен Раков. Иногда встречались знакомые Зимина, на ходу здоровались, заинтересованно разглядывая Алену. От их внимания ей было немного неловко. А Зимин всю дорогу от кафе до дома почти не говорил, держал ее за локоть властно, крепко, изредка сжимая руку мягкими пальцами. Она понимала смысл и этих пожатий, и коротких взволнованных взглядов на нее, знала и цель приезда на его квартиру, куда они шли теперь по многолюдной шумной улице. Все знала, все понимала и думала, что обо всем догадываются и люди, идущие им навстречу. Поэтому она избегала смотреть им прямо в лицо.
- Сюда, - показал Зимин на подъезд-арку красного дома и повернул туда.
Она глянула на этот высокий, хотя и пятиэтажный дом, заметила, что в нем есть женская парикмахерская и гастроном, и почему-то обрадовалась за тех, кто живет тут.
Квартира Зимина была на втором этаже, как раз над парикмахерской. Алене показалось, что она слышит запах парфюмерии.
Хорошая была квартира у Зимина: три комнаты, просторные, с высокими потолками, большая кухня. Алена впервые попала в такую квартиру. Рябило в глазах от ковров - ими был застелен пол во всех комнатах, висели они и на стенах над диванами; от люстр, зеркал, длинных, на всю стену, стеллажей с книгами под стеклом... Сняв в передней туфли, ходила Алена из комнаты в комнату по мягким коврам, радостно удивлялась.
Зимин говорил ей:
- Нравится? Это твое, и это твое. Все здесь твое и мое.
Она не отвечала - не знала, как отвечать.
- Ты слышишь, все твое и мое. Ты тут хозяйка.
- Хозяйка, - машинально повторила она. "Он хочет ввести меня сюда хозяйкой", - дошло до нее, и радость сладко шевельнулась в груди. Она глянула на зеленую вазу, стоявшую перед ней на столике, увидела в ней свое отражение, какое-то расплывчатое, круглое, противное, и отвернулась, отступила дальше, чтобы Зимин не заметил этого.
- А это спальня, - ввел он ее в меньшую комнату с двумя широкими кроватями. - Слышишь, наша спальня, - повторил он каким-то упавшим прерывистым голосом, дыхание его участилось. Он взял ее за плечи, притянул к себе. Она замерла, прижавшись лицом к его груди.
...Только вечером, часов в девять, вышли они из квартиры Зимина, чтобы успеть доехать на такси до отбоя. На пороге, перед тем как закрыть дверь, Алена сказала Зимину:
- Милый ты мой Аркадий Кондратьевич, я ничего не понимаю. У меня в душе и в голове такое творится... Неужто и ко мне пришло счастье? И так нежданно... Боюсь, просто не верится.
- Ну почему же не верится? Ты заслуживаешь настоящего счастья, сказал он с нежностью.
...Физики утверждают, что будто бы существуют в материальной вселенной так называемые черные дыры: это когда целая планета может сжаться в маленький камешек, а то и песчинку, и та песчинка будет таить в себе огромную неразгаданную силу. Так же могут сгуститься, сжаться события в жизни какого-нибудь человека. И тогда не расслабить этот сжатый комок и не освободиться от его силы. Так всю жизнь потом и находится человек в плену тех событий и той силы, которые держат его, как магнит железные опилки.
Сгустились, запутались и события санаторной жизни Алены, да так, что показалось ей - и выхода нет. Это было продолжение давних трагических событий, отзвук их. Судьба бывает незаслуженно жестока к некоторым людям, она снова и снова возвращает их к тем событиям, от которых человек старается убежать, забыться. И снова все сжимается в трагический комок, который не разбить, и не откинуть от себя, и не сбежать от него никуда.