Персам было также безразлично, кто правит в Дербенте, но было небезразлично, как правят. Шахрабазу все равно, кому служить, если уж этого не избежать, и кто у него в подчинении, если без этого не обойтись, но было далеко не все равно, как к нему относятся. Персов он задабривал, а чернь постоянно ощущала на себе его тяжелую безжалостную власть. А в сущности, он равнодушен и к тем, и к другим. Но люди помнили, что у них есть правитель.
Вечером к Шахрабазу тайно провели монаха-христианина в длинном черном плаще.
Шахрабаз принял его в крохотной, удаленной от жилых помещений келье, освещенной единственным бронзовым светильником. Льняной фитиль, пропитанный нефтью и не прикрытый стеклянным колпаком, чадил и потрескивал, углы кельи скрывались в синеватом мраке. За спиной сидящего в кресле Шахрабаза стоял, по-волчьи мерцая глазами, дворецкий Мансур. Возвышаясь возле низкой двери, осторожно переминался великан-телохранитель.
Монах, решительно войдя в келью, наклонил голову, приветствуя Шахрабаза, откинул капюшон, отстегнул на правом плече фибулу, отбросил длинный черный плащ, и перед правителем Дербента предстал седеющий широкоплечий человек мощного сложения, в роскошном атласном скарамангии [скарамангий - дорожная одежда аристократов в Византии, напоминала разукрашенный кафтан], украшенном сканевыми [скань - ювелирные изделия из крученой золотой и серебряной проволоки] золотыми узорами. Широкий пояс, обшитый золотыми бляшками, говорил о знатности владельца. На поясе висел короткий кинжал. Из-под ворота скарамангия виднелась вороненая кольчуга. На крупном благородном лице было выражение властности и надменности.
- Я протоспафарий [протоспафарий - высокий государственный чин в Византии] Кирилл! - звучно проговорил вошедший, гордо подняв голову.
Растерявшийся Шахрабаз медленно приподнялся с единственного в келье кресла. В молодости, неоднократно участвуя в походах против Византии, он был наслышан о смелом и решительном полководце-протоспафарии Кирилле и сейчас совсем не ожидал встретить его во дворце. Более того, он был прекрасно осведомлен, что чин протоспафария Византии соответствует в Персии чину ширваншаха - наместника провинции, приравненной к столичной области.
- Приветствую протоспафария Кирилла!
- Привет и тебе, филаншах Шахрабаз! - просто сказал гость.
Шахрабаз выразительно глянул на Мансура. Тот выступил из-за кресла, подойдя к маленькому круглому столу, позвонил в серебряный колокольчик. Появился слуга, бесшумно двигаясь, принес еще одно легкое витое креслице.
- Не обессудь, дорогой Кирилл, что встречаю тебя... - Шахрабаз развел руками. - Может, нам следует перейти в более подобающее столь высокому гостю помещение?..
- Не трудись и не хлопочи, я пришел монахом и уйду монахом, возразил Кирилл, усаживаясь в кресло. Помолчав, он сказал: - Раньше мы могли встретиться только на поле брани, а сейчас - как меняются времена не кажется ли тебе странным: византийский вельможа - тайный гость у вельможи персидского... - Говоря, он изучающе приглядывался к сидящему напротив филаншаху.
- Я не перс, я албан.
- О, я много слыхал лестного о твоем уме, Шахрабаз, но не ожидал, что ты столь проницателен! - звучно воскликнул гость. - Для того чтобы так сказать случайному, а я для тебя пока - случайный гость, надо догадаться о цели моего появления у тебя...
- Я догадался...
Некоторое время они смотрели друг на друга - смотрели серьезно и внимательно.
- Так будем в таком случае откровенны, - с прямолинейностью воина, не привыкшего вроде бы хитрить, понизив голос, сказал Кирилл, но замолчал, покосившись на араба Мансура.
- При нем можешь говорить все...
- Хорошо. Надеюсь, ты уже понял, что дни Персии сочтены?
- Знаю и об этом.
Теперь протоспафарий развел руками и задумался, опустив крепкую голову. Шахрабаз терпеливо ждал.
Он не лгал, говоря, что догадался о цели приезда протоспафария в Дербент, но не знал, что дни Персии сочтены, и уверил Кирилла только потому, что, почувствовав, что за словами протоспафария что-то скрывается, понял: выгоднее казаться осведомленным. Впрочем, у Персии недавно появился новый враг, но знал ли об этом Кирилл? В тусклом свете блестели на поясе гостя золотые бляшки. А пояс потомка Урнайра Шахрабаза украшен серебром, ибо в Персии золотые украшения на поясе могут носить только мазрапаны. Разве это не оскорбительно, разве не уготована Шахрабазу лучшая участь? Но с другой стороны, можно распроститься и с тем, что уже имеешь.
Кирилл поднял голову, решительно вынул из-за пояса плотный пергаментный пакет, протянул его филаншаху:
- Прочти, потом побеседуем.
На пакете была оттиснута квадратная печать кагана Турксанфа. Послание было написано по-албански. Это было неудивительно. При дворах правителей содержатся обученные люди, знающие чужие языки и письменность, тонкости придворных этикетов и многое другое, что необходимо для внешних сношений. Вот что было в письме:
"Тому, кто прочтет нашу весть, пожелание здоровья и всяческого благополучия, процветания семье. Шахрабаз! Тебе говорю я, Турксанф: мои войска неисчислимы. Птица, оказавшись в середине моей конницы, не сможет долететь до края и погибнет от усталости. Кони откормлены, воины сыты и томятся бездельем. То, что я не взял в прошлый раз, возьму теперь. Войско мое скоро затопит всю Албанию, Иберию, Армению, а персы проклянут тот день и час, когда родились на свет, ибо я, Турксанф, помня о хорошем, никогда не забываю зла, причиненного Хазарии. Шахрабаз! Говорю тебе: что дали тебе персы, что даю я! Персы дали тебе Дербент, я дарю тебе всю Албанию. В землях твоих ты будешь царем, и предки твои на великой небесной равнине возрадуются. Поверь мне и пропусти мою конницу через Железные ворота. Подумай три дня. Я иду. Не сомневайся: дети твоих детей будут помнить о моей доброте. Поверь: я не хочу, чтобы они помнили о моем гневе".
У Шахрабаза не было детей. Но сам он хотел жить как можно благополучнее и как можно дольше.
Пропустить войска Турксанфа через Железные ворота значило сдать крепость.
В письме ощущалась уверенность, идущая от сознания собственной силы. Оно подтверждало сведения, полученные от лазутчиков. Недавно один из них донес:
"Он (Турксанф) уведомил всех тех, кто находился под властью его племена и народы, жителей полей и гор, живущих в городе или на открытом воздухе, бреющих голову и носящих косы - чтобы по мановению его руки все были вооружены и готовы. Он поклялся, что всех воинов ожидает богатейшая добыча".
Второй лазутчик, почти одновременно с первым, сообщил, что со времен нашествия царя царей, могучего Аттилы, никогда еще не собиралось такого количества войск, сколько собралось сейчас под желто-голубыми знаменами хазарского кагана. Двенадцать лет назад Турксанф казался шакалом, рыскающим возле дремлющего льва, а теперь шакал превратился в льва, полного свежих сил, а его противник одряхлел.
- Клянусь памятью матери, я не привык хитрить ни в мыслях, ни в делах, - сказал протоспафарий, заметив, что филаншах прочел письмо, - как ты догадываешься, я не мог путешествовать по враждебной стране со свитой, со мной только два телохранителя-воина, они ждут меня в караван-сарае. Ты можешь меня убить, чтобы заслужить еще одну каплю доверия Ездигерта Третьего, но, клянусь, этим ты не подорвешь мощи хазарского каганата, но вызовешь ответную месть.
- Я не собираюсь тебя убивать, протоспафарий Кирилл, - возразил Шахрабаз, - более того, я дам тебе надежную охрану, которая будет сопровождать тебя до границ Албании...
- Отсюда я выеду в Иберию. Там, на берегу Понта, меня будут ждать. Поэтому я тороплюсь. Итак, к делу. Как ты понимаешь, цель моей поездки в Дербент состояла не только в передаче письма Турксанфа. Мне нужно было самому убедиться в мощи дербентских стен и крепости. Мой император Ираклий заключил военный союз с Турксанфом. Впрочем... - Кирилл, опять прикидывая что-то про себя, опустил седеющую голову, подумал, потом решительно сказал: - Впрочем, персам поздно уже что-либо предпринимать. Конница Турксанфа через два дня будет у стен Дербента, а в Иберии, на берегу Понта, уже высаживаются войска моего императора и даже его личная этерия [этерия - личная конная гвардия императора Византии], оттуда они двинутся на Ширван. Таким образом, помощи Дербенту ждать неоткуда, он будет через короткое время отрезан от Персии. Я говорю прямо: крепость действительно была бы неприступна, если бы имела неиссякаемый запас продовольствия и воды...
- Того и другого в крепости вполне достаточно, уверяю тебя, протоспафарий!
- ...И если бы оборона крепости не имела еще одного существенного изъяна, - Кирилл усмехнулся, - мне пришлось унизиться до разговоров с простыми людьми, и я убедился... в вашей защите, несмотря на неприступность стен, есть изъяны...
- Какие же? - поднял брови Шахрабаз и нервно потеребил рукой свою рыжую бороду.
- Дух защитников... Я убедился, что персы в крепости не будут защищать в случае нужды город, а предпочтут отсидеться на холме, а народ не придет на помощь крепости...
Протоспафарию тоже нельзя было отказать в проницательности, удар его был обдуман и нанесен в самое слабое место. Кирилл выжидательно глянул на Шахрабаза, но тот молчал, теребя бороду. И тогда протоспафарий сказал:
- Не думай, Шахрабаз, что если Дербент удален от Константинополя на триста фарсахов, мы плохо осведомлены о том, что здесь происходит. И запомни: император Ираклий - прекрасный стратег, он понимает, как высока должна быть плата за сдачу столь важной крепости. Поэтому он велел сообщить тебе, и в этом состоит вторая цель моей поездки, что тебя ждет звание патрикия Византии, прекрасная вилла, утопающая в зелени на берегу Эгейского моря, ежегодное содержание за государственный счет, десять юных невольниц в счет содержания и... - Кирилл выпрямился, взялся обеими руками за свой украшенный золотыми бляшками широкий пояс, словно хотел его расстегнуть, - и чин протоспафария! И еще запомни: Византия никогда не унизится до обмана того, кто оказал ей услугу. Но это в том случае, если ты не откажешься от предложения Турксанфа, ибо нельзя быть одновременно хазарским тудуном и протоспафарием Византии. Итак, решай!
В это время в узком коридорчике послышались торопливо приближающиеся шаги. Протоспафарий Кирилл легко вскочил с кресла, поднял сброшенную черную накидку и, отступая в угол, слился с темнотой, словно его и не было. В дверном проеме показался высокий рябой слуга. Великан-телохранитель обнаженным мечом загородил ему дорогу. Слуга, имевший встревоженный вид, упал на колени, сказал:
- О господин, прибыл неизвестный человек, стоит возле ворот крепости, требует, чтобы его впустили к филаншаху. Говорит, что очень важное дело. Утверждает: спасение Дербента от хазар в его руках...
Филаншах был осторожен. Он знал, как полезно все предусмотреть и взвесить заранее, поэтому послал Мансура узнать, кому там не терпится спасти Дербент и, провожая глазами Мансура, мысленно порадовался своей предусмотрительности. Полное имя дворецкого было - Мансур ибн Хаукаль. Он был арабом-мусульманином. Прибыв два года назад с большим торговым караваном, он на площади во всеуслышанье объявил себя посланником пророка Мухаммеда - посла бога единого и всемогущего Аллаха. Тогда уже до Шахрабаза доходили тревожные слухи, что на южных границах Персии появился новый и грозный враг - арабы, называющие себя "мусульмане", что означает "покорные Аллаху", мечом и уговорами распространяющие новую веру - ислам. Персы отняли у Мансура товары, с которыми он прибыл в Дербент, так как он не имел разрешения на торговлю, а христиане за проповеди избили его. Филаншах же, узнав о Мансуре, приблизил его к себе, сделав постельничим, а когда прибывший осенью из Дамаска купец подтвердил слухи об арабах, Мансур стал дворецким. Теперь он не проповедовал, а терпеливо ждал своего часа, утверждая, что скоро могучее войско мусульман, пройдя огнем и мечом по Персии, приблизится к Албании. И он не обманывал, ибо новые слухи о появлении мусульманского войска на южных границах Ирана уже дошли до Шахрабаза. Филаншах знал, что Мансур окажет ему всяческое содействие в деле ослабления Персии. И Шахрабаз сейчас радовался своей предусмотрительности - то, что вчера казалось незначительным, завтра обернется величайшим благом.
Кирилл, выйдя из мрака в черной накидке монаха, сказал:
- Единственное условие, которое ставит тебе император, чтобы ты стал христианином.
Шахрабаз вытащил из ворота мягкой полотняной рубахи золотой нательный крест и показал Кириллу.
- О! - обрадованно-изумленно воскликнул тот. - Этого мы в Византии не знали!
Шахрабаз, спрятав крест, усмехнулся про себя, подумав, как много не знают про него те, кто хотел бы знать как можно больше. Вместе с персами он совершал обряды поклонения светоносному Ахурамазде, с Мансуром молился Аллаху, а каждую субботу тайно посещал христианскую церковь - единственную в Дербенте - и исповедовался священнику. Он верил, что хуже не будет, что он в любом случае поступает так, как угодно богу. В молодости Шахрабаза смущало обилие богов, и он, не зная, кому отдать предпочтение, старался больше поклоняться Ахурамазде, как самому могущественному и сильному из всех, он и в вере придерживался того же, что и в жизни: служить тому, кто в данный момент сильнее. Но потом он подумал, что будущее полно неожиданностей и то, кто сегодня силен, завтра может оказаться слабым, а боги, равно как и люди, не любят предательства. И решил поклоняться всем известным ему богам. Даже иногда в воскресенье посещал иудейскую синагогу, мысленно очищаясь перед Яхве. Ибо, если богов много, тогда они ведут себя, как люди, и так же враждуют между собой. Но если они как люди, то не столь уж проницательны и можно любого из них и умилостивить, и обмануть. Наказание, например, иудея должно засчитываться в заслугу перед Ахурамаздой, а христианина - перед Аллахом. А если бог на самом деле один, то какая разница - кому молиться: все молитвы дойдут. А жизнь любого смертного состоит из дел, праведность или неправедность которых зависит от пользы или вреда, привносимого деянием. Но кто сочтет пользу или вред поступка, если он переплетен с множеством других, сцеплен с будущим, вытекает из прошлого? Например, сдачу Дербента хазарам многие сочтут деянием крайне неправедным, но оно же спасет тысячи жизней! В том числе и персов, и христиан, и иудеев. А сколько благих дел в будущем они могут совершить! А Турксанф так или иначе город захватит, ибо протоспафарий Кирилл прав: запасов продовольствия в крепости и в городе - на один месяц, не больше. Дербент слишком многолюден, чтобы здесь можно было хранить большие запасы. А хазары уже будут крайне озлоблены: они в городе, да и не только в городе, а во всей Албании и даже в Персии, все предадут огню и мечу, чего можно избежать, мирно пропустив их через Железные ворота.
Вернулся желтоглазый Мансур и на ломаном албанском языке доложил, что у ворот стоит караванвожатый, с которым прибыл в горд этот господин, Мансур поклонился протоспафарию, караванщик рассказал, что христианский монах на самом деле не монах, а византийский шпион, у которого есть айцза самого кагана Турксанфа. Мансур выжидательно глянул на филаншаха.
- Караванщика убить. Труп сбросить в ущелье, - приказал Шахрабаз и вдруг вспомнил, что хазары управителей дворцов называют "чаушиар". Чаушиар... чаушиар... Возможно, ему своего дворецкого тоже придется звать "чаушиар". А вот как дворецкого называют византийцы, Шахрабаз, как ни напрягался, не мог вспомнить, а спросить у протоспафария счел неудобным. Он встал с кресла, выпрямил сутулившуюся спину, ибо даже перед самим собой хотел казаться молодым и стройным, сказал протоспафарию, что он принимает предложение императора Ираклия.