повествующая о том,
как соперничали между собою Ричарды и Эдуарды
и как выиграл от этого Генрих.
Как это ни странно, Англия, островная страна, намного позднее обзавелась собственными пиратами, чем другие европейские государства. Мы, правда, не знаем, что творилось на Британских островах до прибытия туда римлян, но некоторые косвенные свидетельства говорят за то, что британцы очень долго не помышляли о власти над морем. Их легкие суденышки, детально описанные Цезарем, не удалялись от берега дальше, чем это требовалось для того, чтобы обеспечить их владельцам приличный улов. Бриттов не знали в Европе даже понаслышке. Их собственные легенды тоже повествуют в основном об отражении пиратских нападений извне, как это бывало, например, при короле Артуре.
После прихода римлян положение на островах круто изменилось. При императоре Диоклетиане была предпринята первая известная нам попытка установить при помощи флота контроль над побережьем Британии. Но это был римский флот, а командовал им юный галл из племени менапиев, обитавшего в междуречье Шельды и Рейна примерно в районе Северного Брабанта. Этого галла звали Караузий. Выходец из простонародья, на службе у римлян он отличился во многих сражениях и однажды предстал перед сенатом с не совсем обычной просьбой. Это была, по существу, даже не просьба, а предложение заключить сделку: Караузий, повествует английский летописец Гальфрид Монмутский, «обратился с ходатайством разрешить ему, неся на кораблях дозорную службу, охранять от набегов чужестранцев морское побережье Британии. Он сулил, что, если ему будет это дозволено, он добудет столько добра и богатств, что римское государство приобретет от этого много больше, чем если бы ему было отдано все королевство Британия». Совершенно ясно, как и где Караузий намеревался добывать богатства, превышающие все, что способны были умельцы-римляне выкачать из всей Британии. Во всяком случае, не в Британии.
Сделка была заключена по всей форме. Караузий возвратился из Рима «с указами за подобающими печатями» - каперскими свидетельствами и принялся от имени римского сената собирать подходящие корабли и вербовать команды из всяческого сброда, именуемого Гальфридом «горячими и доблестными юношами».
Сколотив внушительную эскадру, Караузий с этими юношами обошел на кораблях все побережье Британии, «по пути он подходил к близлежащим островам, опустошал на них нивы, разорял города и поселки, отбирал у жителей все их достояние. И так как он занимался всем этим, к нему во множестве стекались любители поживиться чужим, и вскоре его войско стало настолько значительным, что никакой соседний властитель не мог бы перед ним устоять».
И лишь после этого Караузий выложил карты на стол: он обещал римскому сенату избавить Британию от засилья чужестранцев, и он сделает это - он избавит Британию от римлян! В 287 году Караузий убил римского наместника, щедрыми посулами переманил на свою сторону часть римских легионеров, так что остальные «перестали понимать, кто их соратник, кто враг, поспешно рассеялись, и победа досталась Кара-узию». Сметливый галл провозгласил себя императором Рима и Британии под именем Цезарь Марк Аврелий Мавзей Валерий Караузий Август и оставался им до 293 года, пока не был убит своим собственным полководцем Аллектом, подкупленным сенатом.
Поскольку Караузий все же не был британцем, да и не столько он пиратствовал, сколько каперство-вал, то считается, что традиции английского пиратства заложил в 1205 году с благословения Иоанна Безземельного беглый монах Ойстас, известный под кличкой Бич Пролива. Однако в 1212 году Иоанн, выдавший Ойстасу карт-бланш на грабежи французских судов и возмущенный не столько бесконечными жалобами на захваты судов английских, сколько тем, что обнаглевший монах перестал отдавать ему «королевскую долю», отказал ему в продлении каперского свидетельства, и отставной монах не долго думая возглавил французский флот, щипавший берега Альбиона. Лишь в 1217 году англичанам удалось изловить Ойстаса и вздернуть на рее его собственного корабля.
В 1216 году английский трон занял Генрих III Плантагенет, и с этого времени в течение более чем ста лет местные пираты не давали о себе знать: Британия строила военный флот, чтобы стать владычицей окрестных вод. Но после смерти «короля морей» Эдуарда II в 1327 году пиратство у английских берегов расцвело столь пышно, что британские купцы вынуждены были создать у себя подобие Ганзы: города Хастингс, Дувр, Ромней, Сэндвич и Хаит объединились в Лигу пяти портов. Позднее к ним присоединились города Рай и Уинчелси. Это объединение стали вскоре называть Лондонской Ганзой.
Собственно, организация под таким названием возникла еще в XIII веке в Брюгге. Но в то время название этого объединения свидетельствовало не столько о его «национальности», сколько о сфере торговых устремлений, хотя английский двор рассматривал Фландрию как свою собственность и из хроники Фруас-сара известно, что во время Столетней войны «король Англии запер все морские проходы и не пропускал ничего во Фландрию, а особенно шерсть и овечьи шкуры. Этим все страны Фландрии были глубоко поражены, так как суконное производство - главный предмет, которым они живут, и было уже много разорившихся благородных людей и богатых купцов».
Выражение «все страны Фландрии», между прочим, свидетельствует о том, что в XIV веке, когда Фруассар писал эти строки, понятие Фландрия было шире, чем впоследствии. Поскольку Англия была главным торговым конкурентом местных купцов, особенно в части шерстяного производства, то понятие «Лондонская Ганза» очень легко перешло на протекционистскую Лигу пяти портов.
Одно из первых изображений английского корабля с навесным рулем. Собор в Винчестере.
На средства Лондонской Ганзы была создана полицейская флотилия - специально для борьбы с пиратством, а в 1360 году не без хлопот Лиги в Лондоне учредили Высший адмиралтейский суд для разбирательств преступлений на море. После того как пираты, высадившиеся в один прекрасный день на побережье Восточного Суссекса, разгромили в пух и прах Уинчелси, особым королевским указом в Англии на всех ее побережьях была введена должность «наблюдателя пиратов», уцелевшая до наших дней. Занимающие эту должность лица обязаны в течение всего светлого времени суток следить за морем, дабы загодя усечь подплывающих злодеев и оповестить власти.
В 1340 году Англия сделала первую попытку стать владычицей морей: в союзе с Фландрией она уничтожила французский флот в устье Шельды. После этого парижанам и тевтонам ничего иного не оставалось, как обзавестись собственной Ганзой, и с 1358 года первоначальная Ганза во избежание путаницы стала называться Германской или Немецкой.
(По другим данным, название «Германская Ганза» впервые появилось в 1356 году. Впоследствии она распалась на четыре «четверти» - вендскую во главе с Любеком, прусско-лифляндскую во главе с Данцигом, саксонскую во главе с Брауншвейгом и прирейнскую во главе с Кёльном. Этот распад знаменовал собою закат Ганзы. После закрытия в 1494 году немецкого двора в Новгороде она лишилась значительной части восточных товаров. Затем последовали потери одного рынка за другим, особенно чувствительным было отпадение фламандского и английского. В 1669 году Германская Ганза прекратила свое существование, но фактический ее закат наступил еще в середине XVI века.)
И все же, несмотря на все меры, предпринимаемые для охраны коммерции, многие купцы, компании и города в обход законов предпочитали личные соглашения с пиратами: помощь в обмен на безопасность. Каждый купец или шкипер всегда мог быть уверен, что, скажем, если пират Уильям Кайд имел «постоянную прописку» в Эксмуте, то Клея Стивена всегда можно было разыскать в Портсмуте. Учреждение суда мало исправило дело, и уж вовсе он себя скомпрометировал, когда выяснилось, что один из судей, Джон Хоули, член парламента, адмирал западного побережья, заместитель командующего королевским флотом, королевский комиссар по борьбе с пиратством (таков был его официальный титул),- что этот почтенный человек сам грабил и захватывал корабли, в том числе и английские!
Это было неудивительно: Лига с самого начала получила право задерживать в английских водах все не принадлежавшие ей корабли, обыскивать их и конфисковывать любой груз, казавшийся подозрительным. Нечего и говорить, насколько широко капитаны Лиги трактовали эти полномочия и пользовались ими.
Не был чужд человеческих слабостей и Джон Хоули. Когда летом 1399 года французские пираты напали на его родной город Дартмут и разграбили его, Хоули обратился к Ричарду II Плантагенету за разрешением на ответную акцию. Разрешение было легко получено, и Хоули, собрав все корабли, какие смог обнаружить в дартмутском порту, взял курс на континент.
Дебют его оказался удачным: он возвратился в Англию с тридцатью четырьмя французскими кораблями, захваченными у берегов Нормандии и Бретани. История умалчивает о том, были ли это пиратские корабли и все ли они доподлинно принадлежали французам.
Умалчивает она и о роли Джона Хоули в последовавшем почти сразу после его возвращения государственном перевороте: именно в эти дни в Англию вернулся изгнанный Ричардом двоюродный его брат герцог Ланкастер и возглавил мятеж на севере страны. Тот факт, что после воцарения герцога под именем Генриха IV и заточения последнего Плантагенета в замок Понтефракт, или Помфрет, близ Уэйкфилда 30 сентября, где он умер четыре месяца спустя при невыясненных, но весьма странных обстоятельствах, а также то, что на Джона Хоули внезапно пролился золотой дождь,- все это может кое-что прояснить в этой истории. С первых же дней своего правления Генрих сделал его адмиралом, членом парламента и прочая, и прочая. Спрашивается - за что? Ведь фамилия Хоули никогда не значилась в книге английских пэров. И о каких «заслугах перед страной» говорится в королевском указе? О единственном полупиратском рейде к берегам Франции с патентом Ричарда в кармане? Едва ли это было таким уж выдающимся событием для того беспокойного времени.
Все это очень загадочно. Но, как бы там ни было, Хоули с этих пор поправлял свои дела на вполне законном основании. Под прикрытием своих титулов и патентов он собрал, например, в 1403 году корабли Дартмута, Плимута и Бристоля и с ними захватил в Бискайском заливе семь генуэзских и испанских «купцов».
Не исключено, что в этом бискайском рейде участвовал и некто Гарри Пэй из города Пула, тоже расположенного на южном побережье Англии немного восточнее Дартмута: Бискайский залив был излюбленным местом его действий, и как раз в это время Гарри грабил его берега, особенно досаждая испанцам. После того как он обчистил несколько кораблей его католического высочества, а затем, высадившись в Нормандии, украл дорогое распятие в прибрежной церкви, числившееся к тому же среди особо почитаемых реликвий, терпение испанцев истощилось. Не сумев дотянуться до самого Пэя, они совместно с французами сожгли его родной город.
Тогда Пэй, вероятно не без содействия Хоули, заручился поддержкой закона и стал капером в составе королевского флота под командованием лорда-адмирала Томаса Бэркли. В 1406 году он для начала свел счеты с французами, захватив со своими пятнадцатью кораблями сто двадцать французских (это событие англичане внесли в свои анналы как выдающуюся победу в Столетней войне), а затем снова переключился на испанцев, передоверив грабежи Франции «молодцам из Фауэя» - портового города в Корнуэлле.
Однако звезда фауэйских пиратов померкла, не успев как следует разгореться. Ко времени их выхода на морскую арену обстановка в Ла-Манше заметно изменилась, как, впрочем, и в самой Англии. Нельзя сказать, что, низложив Ричарда, Генрих завладел британской короной. Он ее только примерил. «Не стоит царствовать, когда престол непрочен под тобой»,- сказал Шекспир. Генрих считал - стоит. Но ему мешал... покойный Ричард. По всей Англии бродили слухи о его чудесном вызволении, и по всей Англии в подтверждение этих слухов то там, то здесь объявлялись люди, выдававшие себя за последнего Плантагенета и, естественно, претендовавшие на английский трон. И все они рано или поздно оказывались во главе разбойничьих отрядов или пиратских флотов.
Борьба с лжеричардами занимала все мысли Ланкастера. А это означало и борьбу с пиратством. Чуть ли не с первых дней своего водворения в Тауэре (до XVI века он служил не только тюрьмой, но и королевским дворцом), когда гамбургские купцы все еще вылавливали на Гельголанде последних ликеделеров, Генрих заключил соглашение с Испанией и Францией об отказе прибегать к услугам рыцарей моря и о совместной борьбе против них. Однако это привело лишь к тому, что английские пираты стали теперь совершенно безнаказанно орудовать только в беззащитных английских водах, поскольку королевский флот превратился к тому времени в фикцию и почти целиком стал пиратским.
Тогда Генрих попытался стравливать разбойников друг с другом, выдавая одним каперские свидетельства на ловлю других, а всем желающим - против их всех. Но это привело к такому взрыву разбоя на море и на побережьях, что ни один англичанин не мог теперь знать наверняка, кто сидит с ним за одним столом в таверне. Генрих V попытался было изменить положение вещей, но двумя годами позже возобновил практику своего предшественника.
Королевская власть становится в Англии все более и более призрачной. Сами короли этого еще не понимают, они царствуют. Царствуют, но не управляют. Бразды государственного правления берут в свои руки рыцари. Берут исподволь, настолько ненавязчиво, что трудно определить ту грань, за которой короли превратились не более чем в жителей Тауэра (а иногда и узников). По-видимому, это случилось в конце царствования Генриха V. С этого времени история Англии стала делаться далеко от Лондона. В Лондоне теперь «делали» только королей.
Имена Ричардов и Эдуардов сменяются на страницах английских хроник, как в калейдоскопе, но вместо фамилии Ланкастер или наряду с ней все чаще начинает мелькать другая. Мы напрасно стали бы искать ее в перечне пиратских капитанов того времени, но она частенько попадается в списках их клиентов, пожелавших воспользоваться услугами рыцарей морских дорог. Обладатели этой фамилии и сами были рыцарями, она фигурирует еще и в придворных хрониках. Наконец, ее можно отыскать на современной географической карте.
В самом сердце Англии, на полпути между родиной Шекспира Стратфордом и многострадальным Ковентри, возвышается двенадцатиметровая скала, увенчанная своеобразной зубчатой «короной» - белокаменным средневековым замком, чья причудливая архитектура и зловещая слава вот уже много столетий привлекают толпы путешественников. Это владение графов Уорвиков - древнейшего рода, снискавшего громкую и до некоторой степени скандальную известность в истории двух великих королевств - Англии и Франции. Вниманию туристов здесь предлагаются обширная картинная галерея, замечательная оружейная палата и уникальная ваза, найденная в окрестностях Тиволи и доставленная в Англию. Гиды при этом не забывают упомянуть, что город Уорвик - место рождения знаменитого писателя и поэта XIX века Вальтера Сэвиджа Лендора и что чуть севернее расположен городок Кенильворт, прославленный одноименным романом тезки Лендора - сэра Вальтера Скотта.
Родословная Уорвиков с надлежащими комментариями была впервые составлена хронистом Джоном де ла Рузом на латинском и английском языках по приказанию Ричарда III. Но ее следует признать полулегендарной (поскольку де ла Руз был священником) и официозной (поскольку он был еще и герцогом). Закреплению легенды способствовал и Шекспир, вероятно, пользовавшийся хроникой Руза при сочинении своих трагедий.
После установления абсолютизма Генриха VIII история Уорвиков забывается настолько добросовестно, что житель конца XVII века Урс - герой романа Гюго «Человек, который смеется» - делает на стенке своего возка под рубрикой «Утешение, которым должны довольствоваться те, кто ничего не имеет» более чем лаконичную запись: «Эдуард Рич, граф Уорвик и Холленд - собственник замка Уорвик-Касл, где камины топят целыми дубами». Это было единственное, что помнили об Уорвиках в эпоху Стюартов. Определяющую роль в этом сыграли политические мотивы.
А между тем история Уорвиков достойна пера лучших романистов.
Первым обладателем этого титула считается сэр Хью, один из участников веселых застолий короля Артура. Впрочем, в стихотворном фольклорном романе о нем, сочиненном в XIII столетии, и в позднейших продолжениях и пересказах этого романа, принадлежавших Рейнбруну и Лидгейту, приводится иная версия: сэр Хью был всего лишь кравчим у графа Уорвика, но впоследствии он женился на графской дочери и был возведен в рыцарское достоинство.
Как видим, подлинная история рода Уорвиков теряется во мгле веков, но этого нельзя сказать об их фамильном владении. Время постройки замка известно совершенно точно: XI век, эпоха Вильгельма Завоевателя. В последней четверти того же столетия владельцем замка и впридачу к нему титула становится родственник Вильгельма - Генри де Ньюбург (он же - Белломонт), оказавший немало важных услуг своему покровителю. Однако один из его не слишком отдаленных потомков оказывается бездетным, и его имение и титул переходят к представителю материнской линии рода - Уильяму Бошану (или Бошампу). Именно один из Бошанов - Ричард - впервые прославил имя графов Уорвиков.
В 1414 году Генрих V поручает ему представительствовать от имени Англии на вселенском соборе в Констанце, уравняв его таким образом в правах с императором Священной Римской империи Сигизмундом и с высшим католическим духовенством. Собор длился четыре года. Когда интерес к нему начал остывать, его подогрели двумя кострами, на которых во славу Божью сожгли Яна Гуса и Иеронима Пражского. Инициатором был Сигизмунд, но это ничуть не умаляет роли Уорвика.
Дабы отвлечься от государственных забот и доказать, что англичане владеют мечом отнюдь не хуже, чем тонкостями юриспруденции, Ричард принимает в 1417 году участие в рыцарском турнире близ Кале, где квартировал его гарнизон. В этом гарнизоне служил тогда с одним конным и двумя пешими солдатами его вассал, норманн по происхождению, сын уорвикширского шерифа и члена парламента Джона Мэлори - Томас, чья судьба на протяжении всей его жизни была настолько тесно переплетена с судьбой Уорвиков, что кое-кто высказывал даже предположение об их родстве. Подвиги Бошана побудили Томаса сравнить своего патрона ни много ни мало как с королем Артуром, чье имя к этому времени уже прочно обросло легендами. Мэлори как раз задумал собрать воедино все, что ему было известно об Артуре, а удручающую нехватку материала возмещал описанием современных ему событий, стилизуя их под рыцарскую старину в меру своего разумения. Артур в изображении Мэлори живо напоминал его читателям Генриха V, а Ричарда Бошана он вывел на страницах нарождающегося романа под именем сэра Гарета Оркнейского - Рыцаря-Меняющего-Цвета. Тройная победа Бошана на этом турнире, каждый раз появлявшегося на ристалище в новых доспехах, засвидетельствована и хроникой Руза, друга Томаса.
Рыцарь - участник турнира. Средневековая гравюра.
Надо полагать, Бошан с блеском справился с поручением короля, ибо короткое время спустя его имя фигурирует в плеяде имен высших английских военачальников периода Столетней войны, а позднее британский граф назначается комендантом Руана и потом регентом не принадлежавшей английской короне Франции (хотя девятимесячный младенец Генрих VI короновался в сентябре 1422 года в оккупированном Париже). В должности коменданта Руана граф пошел по стопам Сигизмунда, санкционировав в мае 1431 года сожжение Жанны д'Арк.
Спустя восемь лет он отошел в лучший мир в том же самом городе, так и не дождавшись внуков. Сын Ричарда Бошана Генрих оказался последним представителем этой ветви.
Новыми обладателями замка и титула графов Уорвиков становятся отдаленные родичи Бошанов - Невиллы, и один из их представителей сумел возродить угасшую было славу рода. Если Ричарда Уорвика-Бошана можно назвать правой рукой английских монархов, то его тезка Ричард Уорвик-Невилл прочно занял место в истории как их «делатель».
Корабли XV века того времени.
19 октября 1453 года закончилась Столетняя война, не принесшая ни почета английскому оружию, ни выгоды государству. Два года спустя Англию охватила тридцатилетняя гражданская война, известная как война Алой и Белой роз. Дрались две ветви одного генеалогического ствола, подтачивая здоровье самого дерева. После шести лет кровопролития на престоле утвердилась Йоркская династия в лице Эдуарда IV. Воцарению Эдуарда предшествовали события, где центральной фигурой стал граф Уорвик. Остров был в пиратском кольце, и среди этой публики слышалась не только английская речь. К его берегам устремились рыцари удачи всей Европы, привлеченные запахом поживы. Томас Мэлори, не принадлежавший к числу тонких знатоков морского ремесла и по обыкновению переносивший современные ему события в эпоху короля Артура, не раз упоминает о прибытии в Англию заморских «рыцарей» и как самые заурядные типы кораблей у британских берегов называет «большие каракки, и бревенчатые барки, и галеоны, и благородные спиннеты, и галеры, и галеоты, со многими гребцами». Столь подробное перечисление средиземноморских типов судов, мореходных и вместительных, наводит на грустные размышления. Впрочем, и на суше было не лучше. История крупнейшего королевства Европы напоминает в этот период уголовную хронику. Англия, по образному определению Шекспира, превращается в живодерню.
Страной все еще правит Генрих VI Ланкастер - безвольный и слабоумный. Правит номинально. Фактические хозяева страны - разбойники, пираты да еще группировка придворных рыцарей, пекущаяся не столько о государственных интересах, сколько о своих собственных.
Однако в Англии слишком много герцогов, удовлетворить интересы всех физически невозможно.
Одному из них - Ричарду Йоркскому пришлись особенно не по душе чрезмерные притязания сторонников Ланкастеров. Он начал собирать под свои знамена многочисленных вассалов и щедрыми посулами привлек на свою сторону всю Ирландию. Единомышленники Ричарда при королевском дворе сумели добиться его назначения лордом-протектором (регентом), и это окончательно развязало ему руки. Перед ним замаячила корона.
Решающая битва произошла 22 мая 1455 года у города Сент-Олбанс. Богом этого сражения (и злым гением Ланкастеров) стал двадцатисемилетний сэр Ричард Невилл, граф Уорвик, старший сын графа Солсбери.
В этой сече, по-видимому, участвовал и Томас Мэлори, возвратившийся в Англию после смерти Бошана и в 1445 году уже представлявший графство в парламенте по поручению нового патрона. Но довольно скоро сэра Томаса всецело поглотила деятельность иного рода, успешно совмещаемая с военной и литературной: в его «послужном списке» за 1450-1468 годы - грабеж на большой дороге, кража со взломом, угон скота, насилие над женщиной, разорение монастырской собственности, неоплаченный долг и много чего еще, в том числе два дерзких побега из тюрьмы. Словом, этот забияка был именно тем человеком, в каком нуждался всякий уважающий себя сюзерен.
Уорвик как мог выручал верного вассала, то и дело беря его на поруки, а в 1456 году, играя на его военных заслугах, даже сумел добиться вторичного его избрания в парламент, но собственные хлопоты захватили Уорвика с головой, ему стало некогда уделять должное внимание лихому рыцарю, и Мэлори утешался тем, что грезил за тюремной решеткой о славных временах Артура, наделял персонажей своего романа чертами горячо любимого патрона и, когда совсем уже становилось невмоготу, заканчивал главы сентенциями вроде: «Эту книгу изложил рыцарь-узник Томас Мэлори, да пошлет ему Бог благополучное вызволение». Или: «А я прошу всех тех, кто прочтет эту повесть, помолиться за написавшего ее, дабы послал ему Господь поспешное и скорое освобождение». Весь свой увесистый роман Мэлори написал, сидя в тюрьмах.
Пока он лил слезы в камере над страданиями прекрасных дам и не менее прекрасных сэров, сэр Ричард с головой ушел в борьбу партий. Ему, как никому другому, было известно, что исход одной баталии, даже самой кровавой, не решает исхода династической войны. Лордам Алой розы удалось перегруппировать свои силы и добиться переизбрания лорда-протектора, превратив этим Ричарда Йорка в частное лицо, а его мечту о короне - в навязчивую идею.
В 1459 году военные действия развернулись почти во всех графствах, а год спустя Ричард Уорвик смог наконец материализовать грезы своего сеньора. Весной 1460 года он двинулся со своими отрядами из Кента в Уорвик, но у порога родного дома, близ города Нортгемптон, его поджидали королевские рати, возглавляемые лично его величеством. Это была армия львов, предводительствуемая бараном. Уорвик наголову разгромил алых рыцарей, пленил Генриха VI и продиктовал условия мирного договора, важнейшим из которых было провозглашение Ричарда Йорка законным наследником короны. Ричард Йоркский стал первым королем, «сделанным» Ричардом Уорвиком.
Но ему так и не суждено было царствовать. Жена Генриха Маргарита Анжуйская (француженка по происхождению) и его лишенный престола сын Эдуард, прослышав об исходе сражения, бежали в Шотландию, где тогда царствовал Яков II. Яков снабдил беглецов необходимыми средствами, давшими им возможность быстро навербовать в Шотландии и северных (проланкастерских) графствах Англии достаточную армию. Достаточную, по крайней мере, для того, чтобы 31 декабря дать бой узурпатору. На этот раз йоркцам пришлось столкнуться с армией львов, предводительствуемой смертельно раненной львицей. В битве при Уэйкфилде войска Ричарда Йоркского были уничтожены, сам он убит, а граф Солсбери попал в плен и вскоре погиб на плахе. Уорвику и Мэлори удалось бежать.
Досадная неудача отнюдь не смутила Уорвика. Он собирает новую армию, заставляет ее присягнуть старшему сыну герцога Йоркского, именуемому им отныне королем Эдуардом IV, и выступает против правительственных войск. (Впрочем, с этого момента трудно судить, чьи войска следует признать правительственными.) Вслед за незначительным поражением армия Уорвика взяла блестящий реванш 29 марта 1461 года при Тоутоне. После этой битвы, где участвовало около пятидесяти тысяч англичан, Генрих VI был низложен и нашел себе убежище в Шотландии, Маргарита и ее сын Эдуард бежали во Францию, а Ланкастерская династия уступила место Йоркской. Последние прибежища ланкастерцев - замки Бэмбург и Олнвик в Нортумберленде Уорвик взял приступом в 1462-1463 годах при деятельном участии Томаса Мэлори, ненадолго освободившегося из очередного заключения и не забывшего упомянуть эти крепости на страницах своего романа во время следующего, слегка переиначив их названия.
Насколько бескорыстен был милорд Уорвик, столь усердно завоевывая трон для равных ему по происхождению Йорков? Конечно, династические права Йорков были намного бесспорнее прав Уорвиков даже до назначения Ричарда Йорка наследником Генриха. Однако нельзя объяснять действия Уорвика одной лишь рыцарской верностью своему государю, столь трогательно воспетой в средневековом эпосе. Это качество никогда не было модным в патрицианских кругах, а особенно - в то смутное время, когда практически любая аристократическая фамилия имела шансы стать первой между равными.
Вывод может быть только один: последовательно отстаивая законные династические права Йорков, Уорвик добывал корону самому себе. Каждое выигранное сражение он рассматривал как ступеньку, а конечную победу Йорков - как прочный трамплин для решающего прыжка на трон. Дальнейший ход событий подтвердит это предположение.
Второй король, «сделанный» Уорвиком, оказался строптивым сюзереном. Он желал царствовать, а не выполнять капризы графа. Чтобы хоть на время развязать себе руки и избавиться от докучливой опеки Уорвика, он отослал его во Францию с поручением высватать себе француженку-жену, а сам тем временем усердно занялся обольщением леди Элизабет Грей.
Граф, надо прямо сказать, очутился в довольно глупом положении. Чаша терпения Уорвика переполнилась, когда Эдуард спутал его планы, выдав свою сестру Маргариту за бургундского герцога Карла. Этого герцога потом назовут Смелым, но в то время он еще только дожидался престола. Уорвик стал всерьез подумывать о том, что Эдуард составил бы прекрасную пару Генриху VI, снова взятому в плен в 1465 году и теперь томившемуся в одной из башен привычного ко всему Тауэра.
Но время еще не приспело. В пику Эдуарду Уор-вик заключил союз со злейшим врагом Карла - французским королем Людовиком XI, а свою старшую дочь Изабеллу выдал за младшего брата Эдуарда, давно уже с нежностью поглядывавшего на английскую корону,- герцога Кларенса. Родственные узы с королевской фамилией заметно повысили акции Уорвика и еще на один шаг приблизили его к роли лидера в среде пэров.
Теперь переполняется чаша терпения Эдуарда. В благородном семействе разражается скандал. В 1468 году Эдуард объявляет амнистию всем своим противникам. Из списка он твердой рукой вычеркивает имена Уорвика и его верного Мэлори. Уорвик узнает о готовящемся против него указе и бросается под крылышко своего новообретенного союзника - Людовика. Король французов в надежде на будущий альянс с Англией помогает ему не только снискать расположение Маргариты (соломенной вдовы Генриха VI), но и устроить брак ее сына Эдуарда со второй дочерью Уорвика - Анной.
Породнившись сразу с двумя королевскими фамилиями и укрепив свои позиции при дворе Людовика, Уорвик решил, что его пребывание во Франции чрезмерно затянулось, и стал размышлять о пользе свержения неблагодарного Йорка и реставрации Ланкастера. Белые розы перестали нравиться Уорвику. Розы должны быть алыми - все остальные цвета противоестественны.
Момент был благоприятным. Прежде всего - леди Элизабет Грей. Эта дама непреклонно отмела все посягательства короля на свою честь, недвусмысленно заявив ему: «Всё - или ничего». Эдуард не любил отступаться от задуманного, он заключил с нею тайный брак. Это стоило ему короны. Во всяком случае, таков был повод. Причина крылась глубже. Политика Эдуарда IV, стремившегося к абсолютизму, отшатнула от него многих представителей спесивой английской знати, не желавшей терять ни крохи своих рыцарских привилегий. В северных графствах перегруппировывали свои силы все еще многочисленные сторонники Ланкастеров, стремившиеся найти политическую опору в танах (вождях) пограничных шотландских кланов.
Подготовив через своих лазутчиков восстание крупных феодалов на севере страны (на его подавление король отбыл самолично) и заручившись поддержкой герцога Кларенса, Уорвик погрузил наемное войско на одну из пиратских эскадр, в ожидании настоящего дельца пощипывавших побережье собственной страны, высадился в Англии и 6 октября 1470 года с ходу занял Лондон, отдав его на разграбление пиратам и наемникам. Эдуард IV срочно ретировался в Бургундию под защиту своего зятя, прихватив с собою лондонского лорд-мэра.
Внезапно осиротевшим англичанам Уорвик вернул прежнего короля - своего тестя, которого он пять лет назад бросил в Тауэр, а теперь провозгласил единственно законным монархом. Ну а поскольку король все-таки был слабоумным, Уорвик заодно назначил себя лордом-протектором Англии с титулом «заместитель короля». В эти дни он как никогда был близок к осуществлению своих замыслов: Эдуард вместе с лорд-мэром угодили у побережья Нидерландов в плен к знаменитому каперу того времени Паулю Бенеке, командующему военно-пиратским флотом Германской Ганзы. Он пленил их лично на своем «Петере Данцигском», но вскоре они были выкуплены за сумму, несомненно соответствующую их достоинству. Поэтому Уорвику пришлось и дальше довольствоваться ролью «заместителя».
В этой должности сэр Ричард пробыл ровно полгода. Властный и капризный, он быстро растерял вчерашних сторонников и приобрел смертельного врага в лице своего зятя герцога Кларенса, навсегда лишившегося отныне надежд на престол. Уснув однажды в своей опочивальне верноподданным ланкастерцем, герцог проснулся горячим сторонником Йорков, одним махом лишившись доверия обеих партий и не создав собственной.
Эта метаморфоза имела роковые последствия для Томаса Мэлори, не успевшего по вечной своей рассеянности сменить цвет Ланкастеров на цвет Йорков. Он снова попадает в тюрьму - последний раз в своей жизни, и умирает там 14 марта 1471 года, едва успев поставить точку после заключительных фраз только что оконченного увесистого романа: «Я же прошу вас, всех джентльменов и дам, кто прочтет эту книгу об Артуре и его рыцарях от начала и до конца, молитесь за меня, покуда я еще жив, дабы Господь ниспослал мне освобождение».
Реставрация Алой розы, чьи наиболее сильные и последовательные приверженцы были некогда истреблены самим же Уорвиком во имя торжества Йорков, не прошла безболезненно для английского нобилитета. Поэтому когда в марте 1471 года Эдуард IV с бургундским войском на кораблях, подозрительно похожих на пиратские, вернулся в Англию и в течение полутора месяцев собрал под свои знамена сторонников Белой розы, Лондон распахнул перед ним свои ворота.
Уорвик бежал в Среднюю Англию и в графстве Лейстер начал формировать армию. Одновременно с юга к Лондону двигалось наемное французское войско во главе с Маргаритой Анжуйской.
14 апреля армии Алой и Белой роз встретились у малопримечательного городка Барнета. В этой сече войска Уорвика были почти полностью уничтожены, а сам он погиб. Генрих VI - третий и последний король, «сделанный» им, был вторично низложен и вскоре заколот в Тауэре Ричардом III, проскучав в заточении всего лишь пять недель.
Но история графов Уорвиков на этом не закончилась. Новым обладателем поместий и титула стал Эдуард Уорвик - сын герцога Кларенса и Изабеллы Уорвик.
Его венценосный тезка, отвоевав себе престол, удовлетворился гибелью главы рода и не стал преследовать его наследника, к тому же доводившегося ему племянником. Он даже позволил своему второму (самому младшему) брату Ричарду, герцогу Глостерскому, бывать в замке Уорвик и заниматься там вместе с Эдуардом фехтованием, стрельбой по мишеням, верховой охотой и прочими безобидными развлечениями, достойными сливок английского общества. Было время - Ричард Уорвик и Эдуард определяли политическую жизнь Англии, теперь Эдуард Уорвик и Ричард занимаются охотой, только охотой. На лисиц. На оленей. На крестьян. На кабанов. Поменялись местами не только имена, но и интересы их обладателей. Это не тревожило короля. Его не слишком взволновало даже известие о браке Ричарда с вдовой погибшего принца Эдуарда Ланкастера - Анной Уорвик и рождение у них сына Эдуарда. (Ребенок умер в апреле 1484 года, леди Анна пережила его ровно на год, поговаривали, что она была отравлена Ричардом.)
Король был поглощен куда более важными делами. Например, в 1478 году он решил избавиться от своего брата, дважды предавшего его. Герцога Кларенса бросили в Тауэр, а дабы пресечь брожение умов, ему предложили самому избрать род смерти. Месяц спустя первого вельможу Англии по его просьбе утопили, словно котенка, в бочке с мальвазией, которую этот гурман так любил. Ричард, неизменно хранивший верность королю и этим снискавший его особое расположение, по долгу родственника попытался было вступиться за герцога, а заодно - и за его сына, своего племянника и товарища по охоте, но скоро оставил эту бесплодную затею. Ричард вернулся к светской жизни.
Его час настал в 1483 году. В этом году умер Эдуард IV. По его предсмертному требованию Ричарда назначили лордом-протектором и по совместительству опекуном при малолетнем Эдуарде V.
Несмотря на волю короля, дорогу к регентству Ричарду пришлось расчищать мечом. Он расчистил ее после подавления заговора графа Ричмонда из рода Тюдоров (родственников Ланкастеров), всерьез намеревавшегося примерить на себя корону, но оказавшегося вынужденным искать прибежища в Бретани.
Однако вторая роль при дворе ни в малой мере не устраивала Ричарда. Несколько месяцев спустя Эдуард V и его младший брат (тоже Ричард) были объявлены незаконнорожденными, брошены в Тауэр и при весьма туманных обстоятельствах задушены в башне, с тех пор получившей название Кровавой (хотя кровь пролита не была).
Орудие Тауэра XV века.
За всеми этими семейными хлопотами Ричард совершенно забыл о другом узнике Тауэра - Эдуарде Уорвике, за которого он совсем недавно пытался заступиться, а теперь оставил в каменном мешке размышлять о бренности всего земного.
Обосновав таким образом свои династические права, Ричард стал королем Англии, присвоив себе вместе с престолом порядковый номер III и место в династии Йорков. Он на удивление быстро сумел обзавестись многочисленными и могущественными врагами. Уже сами способы расправы с герцогом и затем с принцами не могли не восстановить против короля английских лордов. Эдуард и Ричард нарушили их древнейшие исконные привилегии: титулованные особы, а тем паче члены королевской фамилии могли быть казнимы единственным достойным способом - усекновением главы на плахе. (Печальную ошибку Йорков учел в январе 1649 года Кромвель: Карлу I отрубили голову вместе с короной с полным соблюдением приличий. В мае 1650 года Кромвель установил военную диктатуру с согласия парламента).
Поскольку с покойного Эдуарда взятки были гладки, гнев лордов с удвоенной силой обрушился на Ричарда. Заговоры против него следовали бесконечной чередой, в одном из них была даже замешана королева-мать, оказавшаяся не у дел. Воспользовавшись смутами, одна из могущественнейших фамилий Англии - Тюдоры, объединившие всех явных и тайных сторонников Ланкастеров, вторично выдвинула графа Ричмонда претендентом на английский трон.
22 августа 1485 года в битве при Босуорте Генрих Ричмонд разбил армию Ричарда III (Ричард погиб в этом бою) и сделался королем и основателем новой династии под именем Генриха VII. Его женитьба на дочери Эдуарда IV Елизавете ознаменовала конец гражданской войны, стоившей существования тридцати одному знатному роду, и примирение обескровленных династий.
В заключение он сделал то, до чего не додумался в свое время Ричард Уорвик: в герб Тюдоров, ставший теперь государственным гербом, были искусно вкомпонованы обе изрядно потрепанные розы - алая и белая, давшие Англии по три короля каждая.
Такой кульбит английской истории не устраивал двоих, имевших еще достаточно сил и желания, чтобы посеять смуты на острове. Но кроме сил и желания нужно иметь еще и возможность, а вот ее-то как раз и не было. Пока не было.
Один из этих двоих - Эдуард Уорвик по-прежнему сидел в Тауэре, забытый Богом и людьми, и дожидался развязки. Может быть, в царствование Генриха Тюдора он все еще желал злой смерти Эдуарду Йоркскому.
Другая - Маргарита Бургундская жила в Антверпене, утратив всякие надежды на корону после гибели 5 января 1477 года Карла Смелого в битве со швейцарским ополчением, безвременной смерти дочери (тоже Маргариты Бургундской) и раздела Бургундии между Францией и Нидерландами. Одинокой женщиной владело лишь одно желание - отомстить.
Самое простое, что она могла бы предпринять, это обратиться к пиратам, как поступали все в ее положении, кому это было по карману. Но их вожак Пауль Бенеке сам отрезал ей пути к этому шагу: он вызвал неистовый гнев папы Сикста IV тем, что взял на абордаж недалеко от Брюгге флорентийскую галеру «Святой Фома», туго набитую ценным церковным имуществом, оцениваемым ныне в несколько миллионов золотом. Свой трофей Бенеке включил в состав ганзейского флота, невзирая на протесты флорентийцев, тщетно напоминавших ему о мирном договоре между Флоренцией и Германской Ганзой. (Впоследствии этот корабль захватили французы и вернули законным владельцам за тысячу двести гульденов.) Набожная католичка, Маргарита, разумеется, не решилась на союз с врагом папы. Она продолжала дожидаться удобного случая.
Такой случай вскоре представился. Однажды один из придворных Маргариты сообщил ей, что встретил на улицах Антверпена... сына Эдуарда IV. Маргарита живо заинтересовалась воскресшим покойником и приказала доставить его к себе. Так состоялось знакомство развенчанной герцогини с Перкином Уорбиком, чье необычайное сходство с младшим сыном Эдуарда IV подсказало ей план мести Тюдорам, родственникам ненавистных Ланкастеров.
План этот был весьма авантюрным для тех времен: Европа еще не успела забыть целую серию самозванцев, называвших себя чудесно спасшимся Ричардом II Плантагенетом, который был свергнут Генрихом IV Ланкастером и то ли традиционно заколот, то ли уморен голодом в 1399 году. Трудно сказать, сознавала ли ослепленная ненавистью женщина всю шаткость своих замыслов и их возможные последствия. Во всяком случае, она решилась рискнуть.
Уорбик поселился в ее покоях и прилежно приступил к изучению премудростей придворного этикета и родословных английской знати.
В 1492 году, когда Генрих VII улаживал очередной спор с французским королем при помощи оружия, а Колумб открывал Америку, Маргарита решила, что час пробил. Она публично объявила Уорбика сыном Эдуарда IV, герцогом Йоркским. Была сочинена и распространена в Англии прокламация, обосновывавшая законность притязаний Уорбика на английскую корону. (Вероятно, на ней строил свою книгу французский историк Рей, в 1818 году повторивший все аргументы Маргариты «подкрепив» их легендарными данными.)
В карьере Уорбика, несомненно, сыграло не последнюю роль не только его внешнее сходство с убитым в Тауэре принцем, но и поразительное созвучие его фамилии с фамилией заживо погребенного в том же Тауэре Уорвика. Маргарита в прокламации признала Уорбика своим племянником, но ведь и Уорвик состоял с нею в точно таком же родстве! Тот, кто сомневался в чудесном воскрешении принца, вполне мог уверовать в то, что речь идет об Эдуарде Уорвике - племяннике короля и не менее законном претенденте на корону, чем его кузен.
Даже сегодня, когда мы оцениваем события прошлого во всеоружии исторических и не только исторических знаний, мы не всегда способны достаточно быстро ориентироваться во всех хитросплетениях жизни далеких эпох. Чего же можно ожидать от современников этих событий, не только лишенных элементарной информации, но и находившихся в идеологическом плену той или иной партии, группировки, династии? Слухи и сплетни - вот все, что было им доступно. И воспринимаемое на слух словосочетание «Уорбик, племянник Маргариты» почти неизбежно должно было превратиться в гораздо более привычное: «Уорвик, племянник Маргариты». Уорбика не знал никто; Уорвика, родственника Йорков, Ланкастеров и Тюдоров, знала вся Англия. Именно на этом в значительной степени строились планы Маргариты, именно это предопределило первоначальные успехи самозванца.
Итак, дьявольский план приведен в действие. Уорбик отправился в Ирландию, все еще хранившую верность Йоркской династии, и стал дожидаться удобного случая для реализации своих «прав». Однако его планы сорвал на этот раз мир между Англией и Францией. Армия Генриха вернулась в Лондон, а Уорбик - в Антверпен.
Генриха VII сильно обеспокоило появление самозванца, чреватое новой гражданской войной, а возможно - и новой сменой династии. Он велел учинить строгое расследование и обнародовать его результаты. Убийц детей Эдуарда допросили с пристрастием, но они твердо стояли на своем: принцы задушены ими собственноручно. Послали за тауэрским священником, чтобы узнать место их погребения и либо подтвердить, либо опровергнуть заявление Маргариты Бургундской, но оказалось, что он давно уже умер. Генрих попал в довольно щекотливое положение: о производимом расследовании знали многие, но раскладка получилась явно в пользу Маргариты. Опровергнуть Маргариту Генрих не мог, а продолжение расследования могло привести к еще более нежелательным результатам. Он отступился.
Но не отступилась герцогиня. Уорбик на ее деньги нанимает пиратские корабли с головорезами, готовыми на все, и пытается высадиться в Англии. Неудача. В Ирландии - тот же результат. Еще и еще. Наконец он прибывает в Шотландию. Здесь его с распростертыми объятиями встречает Яков IV (дед Марии Стюарт), давно уже мечтающий насолить Генриху Тюдору (ее прадеду).
Уорбик отсылает пиратский флот в южном направлении, поселяется в Эдинбурге и вскоре при содействии Якова упрочивает свое положение браком со своей дамой сердца и родственницей короля - дочерью лорда Хантли графиней Екатериной Гордон. Этот брак сделал самозванца хоть и отдаленным, но все же родственником английских королей. Матримониальный союз вскоре перерастает в союз политический. В 1495 году король Шотландии и лжекороль Англии, присвоивший себе титул Йорков и имя Ричарда IV, объявляют себя в состоянии войны с Генрихом, которого они теперь называют не иначе как узурпатором. Однако заговорщики плохо оценили соотношение сил, пираты задали стрекача при виде королевских штандартов, а расчеты на то, что объявление войны послужит сигналом к единению враждующих шотландских кланов и к восстанию английской знати, лопнули как мыльный пузырь. Уже в следующем году Яков заключил с Генрихом вынужденный мир на условиях высылки своего но-вообретенного родича из Шотландии. Благополучно миновав все ловушки, расставленные на его пути Генрихом, Уорбик вернулся во Фландрию. Вернулся проигравшим, хотя и не побежденным.
Английский военный корабль XV века. Реконструкция.
Но семя, брошенное Маргаритой, уже дало всходы. Едва в 1498 году в Корнуэллсе восстали крестьяне, немедленно прибывший туда Уорбик стал их знаменем. Во главе нескольких тысяч мятежников он двинулся к Лондону. Но ему не удалось уйти дальше соседнего графства. Когда армия восставших приблизилась к Эксетеру, она встретила упорное сопротивление, спутавшее все карты Уорбика, рассчитывавшего на блицкриг. Затянувшийся штурм городских стен и бесплодные переговоры погубили восстание. Крестьяне были перебиты подоспевшими королевскими войсками, а Уорбик попал в плен и препровожден в Лондон, куда он так долго и безуспешно стремился.
Пробыв в Тауэре около года, Уорбик при весьма загадочных обстоятельствах совершает побег. Относительно этого побега можно предложить две версии: либо Уорбику помог совращенный им тюремщик, свято уверовавший в то, что узник - подлинный король Англии, либо побег устроила Маргарита Бургундская, не желавшая прекращать игру. Второй вариант выглядит правдоподобнее. Известно, что у побережья Кентского графства крейсировал таинственный корабль, готовый немедленно принять Уорбика на свой борт. К тому же по следам беглеца почти тотчас была пущена погоня, а это маловероятно в том случае, если побег готовил фанатичный приверженец Йорков, хорошо знакомый с распорядком жизни тюрьмы и, естественно, дорожащий собственной головой.
Настигаемый королевскими слугами, Уорбик бросился под защиту оказавшегося на его пути монастыря, но было уже поздно. Его заметили. Монастырь был окружен, и приор, безуспешно пытавшийся спрятать Уорбика, сумел лишь выговорить ему жизнь, взывая к монаршему милосердию и напоминая ему о священном праве убежища, коим обладали храмы и монастыри.
Как ни странно, Генрих сдержал слово, данное солдатами приору от его имени. Уорбика лишь приковали к позорному столбу в Чипсайде, а затем водворили в одиночную камеру Тауэра.
Деятельная натура Уорбика плохо переносит заточение. У него возникает новый план. Но теперь это не просто план бегства, а план мести. Он оказался достойным учеником Маргариты. Когда в Антверпене Уорбик штудировал английскую историю, его внимание привлек пассаж о «делателе королей». Теперь он вспомнил, что последний представитель этой фамилии, забытый тремя монархами, вот уже двадцать один год ожидает своей участи где-то здесь, рядом. Союз двух несомненно незаурядных людей мог с легкостью сокрушить стены их темницы и стать гибельным для Тюдоров.
Остальное было, как говорится, делом техники. Несмотря на строжайшую изоляцию, Уорбик сумел установить связь с графом Уорвиком, томившимся в другой одиночке. И не только установить связь, но и разработать совместный план побега.
Можно сколько угодно гадать, как им удалось это осуществить и каким образом этот план сделался достоянием короля, но факт остается фактом. Генрих счел себя свободным от данного прежде слова и приказал повесить Лжеричарда, которому едва исполнилось двадцать пять лет, как простого мужлана. Одновременно с плахи упала голова единственного и последнего законного претендента на английский престол. Законность притязаний графа Уорвика подтвердил способ его казни, назначенный самим королем.
Генриху VII удалось, хоть и не без труда, стабилизировать обстановку в стране, но ему еще долго приходилось подавлять выступления лжеричардов и лжеэдуардов. В конце концов он с этим справился, потому что среди них не было больше ни Уорвиков, ни Уорбика, и ими не руководила такая женщина, как Маргарита. Но англичан не напрасно называют морской нацией. Потеряв источники легких доходов на суше, многие обратились к морю, и вскоре в английских водах вновь создалась ситуация, какая была при Ричарде II и его преемниках. Она сохранялась до 1536 года, когда Генрих VIII издал новый закон о борьбе с пиратством и стал самолично контролировать его выполнение. Но это был уже явно запоздалый шаг, потому что примерно с этого времени торговля в северных морях начала терять свое значение, и морские трассы стали перемещаться далеко на запад. Центр пиратства переместился в новые моря, указанные Колумбом.
Ганзейская эпоха пролегла четким водоразделом в истории судостроения и мореплавания. Ушли в память поколений викинги. Арабы удерживали единственную оставшуюся у них полоску земли - на побережье северо-западной Африки. Рухнула Византийская империя. Запад стал Западом, Восток - Востоком.
Заимствовать больше было не у кого. Оставалось - совершенствовать. Или изобретать.
Модель бременского когга.
На рубеже XII и XIII веков тускнеет ореол исключительности, издревле осенявший лоцманов: в обиход прочно входят морские карты, достаточно пригодные для мореплавания. Предполагают, что впервые и сразу во множестве вариантов они появились на Сицилии, где «Книга Рожера» стала настольным руководством по географии. Генуэзцы, выученики сицилийцев по части навигации, моментально оценили достоинства этого новшества и разнесли его по всем странам, куда их моряки нанимались на службу. Вслед за арабами они принимали за нулевой меридиан тот, что проходит через Острова Блаженных (Канарские).
Преобладающим типом все еще остается когг, и о нем мы теперь можем судить не при помощи воображения, а непосредственно: в первой половине 1960-х годов были найдены его останки на дне Везера близ Бремена. Это - прославленный бремеркогге, хорошо уже известный до того по многочисленным изображениям на печатях. Археологи датировали его 1380 годом. Обмеры подтвердили первоначальные предположения: длина когга оказалась 23,4 метра (при длине киля 15,6), ширина - от 6,2 до 7 метров, высота борта - 3,5. Его прямой ахтерштевень достигал пяти метров в длину, а форштевень - 8,4. Это судно грузоподъемностью до шестидесяти ластов имело сорок шпангоутов, а его дубовая обшивка была выполнена двумя способами: по бортам - внакрой, по днищу, почти плоскому,- вгладь. Толщина ее составляла пять сантиметров, все доски были примерно одинаковы: восемь метров (длина) на полметра (ширина). В носовой части были укреплены балки битенгов, в кормовой имелся брашпиль, установленный на палубе. Экипаж бременского когга насчитывал до двух десятков человек. Мачта этого когга имела длину до тринадцати метров, почти равняясь длине киля. Совершая обычные торговые рейсы, капитан этого судна не упускал случая попутно умножить свои прибыли: в корме имелось устройство для выброса и выборки рыболовной сети. И это тоже подтверждают документы: когги, подобно многим другим типам, первоначально были рыболовными судами. Не случайно, видно, судовая шлюпка на когге получила в ганзейские времена имя кимбы - рыболовной лодки античных времен, тогда как гребные лодки ганзейского времени (это явствует из английских документов 1403 года) носили имена барджеа, барджиса - явно пришедшие из Италии (бардже), а начиная с XV века так обозначали корабельные шлюпки.
Корма английского военного корабля.
Найденный когг был одним из последних судов этого класса: лет через пятнадцать-двадцать их грузовместимость резко возросла. Изменились и их конструкция, и их силуэт. Причем не только в Германии. Английские корабли, например, к началу XV века тоже обзавелись рядом новшеств. Они имели бушприт и навесной руль, а их парус украшался гербом. Фальшборт был сплошным, но обычно выполнялся в виде непрерывного ряда щитов, имитирующего силуэт боевых ладей викингов. Концы бимсов часто выводились наружу через обшивку.
В 1371 году испанцы первыми в Европе додумались устанавливать на своих кораблях обычные полевые орудия. Пройдет еще немало лет, пока появится сугубо морская артиллерия и будут изобретены «вожжи», удерживающие орудие в момент отдачи после выстрела. Пушки срываются со своих площадок-станин, калечат канониров, разрываются, топят корабли, «разгуливая» по палубам во время качки (как это прекрасно описано Виктором Гюго в романе «Девяносто третий год»).
Корабельное орудие.
И все же - это орудия, страшные орудия, не менее страшные, чем «греческий огонь». Примеру испанцев немедленно следуют ганзейцы, англичане и французы.
Это новшество изменило силуэт судов. Орудия вначале, аналогично византийским химерам, устанавливались только в корме и в носу, заменив собою башни, затем для них отвели палубу, убрав среднюю надстройку, а с начала XV века в бортах появились порты - квадратные отверстия для ведения через них пальбы. По-видимому, первым судном с двухъярусным расположением орудий (на специальной палубе, сооруженной над гребцами, и под ними), способным вести огонь всем бортом, был галеас. По сравнению с галерами это настоящий левиафан...
Корма холька.
На рубеже XIV и XV веков на севере Европы впервые прозвучало слово «хулк», или «хольк»: так стали называть одномачтовые когги новой конструкции грузоподъемностью в двести тонн и выше. Собственно, это был тот же когг - плоскодонный и круглобортный, но с более развитыми кормовыми и носовыми надстройками, ставшими органической частью набора корпуса, с улучшенной парусностью и с рулем на уровне киля. Впрочем, некоторые из таких новшеств были введены и на коггах, и эти два типа часто путали. Бортовая обшивка тех и других делалась внакрой, но отдельные большие суда уже распространили днищевую обшивку вгладь на весь корпус. Когда? Неизвестно. Считается, что это произошло в Зеландии в 1459 году, но такая обшивка зафиксирована в некоторых документах из Брюгге в 1412 году, а на малых судах она появилась, как мы уже видели, еще раньше.
Но подлинный переворот в судостроении, связанный с широким внедрением этого типа обшивки, действительно произошел во второй половине XV века, когда под волнами Балтийского моря едва не скрылся соляной транспорт «Петер фон Россель», по пути из Ла-Рошели в Данциг попавший в шторм, лишившийся грот-мачты (ее поразила молния) и получивший ряд серьезных повреждений. Это случилось весной 1462 года. Данцигские горожане знали это судно и под другим именем - «Дат гроте кравеель» («Большой кравеель»).
Повреждения его были ужасны, ремонт стоил больших денег. А их не было. Пошел с молотка уцелевший груз, обрели новых хозяев якоря, паруса, снасти - все, что можно было продать. Но это не составило и трети требуемой суммы... Корабль стоял в гавани Данцига, и время делало с ним то, чего не смогло сделать море. Он дряхлел на глазах.
Трехмачтовый когг, он же - хольк. Реконструкция.
Минул год, пошел второй. И 19 мая 1464 года «Петер фон Россель» поступил в залог жителям Данцига (по правде говоря, не знавшим, что им делать с этим приобретением).
Мальтийская каракка. Реконструкция.
Так пролетело еще шесть лет. Наконец в 1470 году городским магистратам пришло в голову, что этого инвалида, уже изрядно намозолившего глаза обывателям, можно приспособить для сторожевой службы. А еще лучше - для каперской.
Какого типа было первоначально это судно, мы не знаем и теперь уже вряд ли узнаем. Вполне возможно, что «Петер фон Россель» был построен как хольк. Как раз примерно в те годы когг стал трехмачтовым и исчез с исторической арены. А точнее - родился вновь, но уже не как когг, а как хольк. Его фок- и грот-мачты оснащались прямыми парусами, наклоненная в корму бизань - латинским (как у барка). Хольк имел вдвое большее водоизмещение (до четырехсот тонн) по сравнению с коггом, его кормовые и носовые надстройки составляли единое целое с корпусом, вдоль бортов тянулись привальные брусья. Но он был довольно неуклюжим и маломаневренным, что отразилось в его английском названии hulk - «большое неповоротливое судно». Для охраны этих не слишком грациозных «купцов» ганзейцы использовали, кроме фреккоггов, перенятые у пиратов шнигги - маленькие, маневренные и быстроходные парусники, особенно удобные на мелководьях и в устьях рек благодаря своей малой осадке.
Ганзейский когг второй половины XV века. Реконструкция.
Как бы там ни было, в 1471 году с данцигских стапелей было спущено на воду каперское судно совершенно нового типа, с новенькой обшивкой, с семнадцатью пушками и пятнадцатью тяжелыми арбалетами, установленными на палубах. Новым стало и имя корабля - «Петер фон Данциг». По существу это была модификация генуэзской военно-торговой каракки, изобретенной в начале XVI века, имевшей две или три мачты и почти ничем не отличавшейся от холька, за исключением некоторых деталей. На ее передних мачтах, удлиненных стеньгами, над основными парусами с конца XV века поднимали марсели, для работы с ними на мачтах устанавливали специальные площадки - марсы. На бизань-мачте ставился косой парус. В XVI веке каракка имела иногда четвертую - бонавентур-мачту (второй грот), также оснащенную латинским парусом, а с 1462 года, когда этот тип заимствовали англичане, немцы и французы, можно было увидеть и пятимачтовую каракку. Обшивка каракки была чень толстой и делалась вгладь, борта округло заваливались вовнутрь, а ее водоизмещение было вдвое больше, чем у холька, и вчетверо - чем у когга. Отличительными чертами каракки были отсутствие блинда на бушприте (бушприт предназначался только для выборки якоря и растяжения грота спереди), сильно выступающая башнеобразная надстройка в носу, непомерно большой грот, напоминающий древнеегипетские паруса, а также продолговатая и очень высокая корма. И еще одна деталь выделяла ее в XV веке (только тогда!) из всех вообще известных нам судов: шпангоуты каракки были наружными, они укладывались поверх обшивки, как это ясно показано на картине Эрколе де Роберти, и отчасти напоминали античную гипозому, отчасти - вертикальные привальные брусья. Надо думать, таким способом пытались придать корпусу лучшую прочность. Это был эпизод, эксперимент.
У этого слова - двойная биография, отразившаяся в двойственном его написании: каррака и каракка. Каракка - это бывший керкур: оба эти слова произошли от финикийского kirkarah - «круглое судно», то есть грузовое или торговое. В первый раз оно было заимствовано греками непосредственно у финикиян, второй - испанцами через арабов. В основе же финикийского названия лежит еще более раннее ассирийское gurgurru - так называли речные суда и, возможно, надувные мехи для переправы через реки. Но «каррака» произошла не от ассирийского слова, а от карры, как и ее сухопутная тезка карруца. В португальском языке прослеживается и связь карраки с карабом, только под этим словом здесь скрывается не жук-рогач, а собачий клещ (Ixodes ricinus) - по-португальски carraka.
По всей видимости, местом рождения этого типа судна можно считать атлантическое побережье Испании, а впервые он упомянут в генуэзских документах первой половины XVI века. Известны изображения каракк на картинах Пинтуриккьо, Питера Брейгеля Старшего, Карпаччо и Бонфилли. Подлинная модель двухмачтовой каракки, изготовленная в середине XV столетия, была не так давно обнаружена среди залежавшегося церковного хлама в селении Матаро около Барселоны. Забегая вперед, можно напомнить португальскую военную каракку «Санта Катарина», построенную в 1520 году. Она была вооружена ста со рока орудиями, а ее кормовая часть, напоминающая скорее надстройку, содержала в себе шесть палуб. «Петер фон Данциг» был чудом своего времени, настоящей плавучей крепостью. Длина его верхней палубы составляла 42,12 метра, а ширина - 12,14. Длина его киля была равна тридцати одному метру (против обычных двадцати восьми), а высота главной мачты - тридцати двум. Высота борта до нижней палубы - пять с половиной метров, а до верхней - девять.
Каракка последней четверти XV века. Реконструкция.
Он имел водоизмещение около тысячи шестисот тонн, грузоподъемность - восемьсот. На одной только его главной мачте площадь парусности составляла пятьсот пятьдесят два метра. Его превосходил только корабль английского короля Генриха V, построенный в Байонне: 56,5 метра длины и 14 - ширины. Но англичане еще по крайней мере полстолетия строили свои суда клинкерным способом - с обшивкой внакрой, а это снижало их мореходные качества.
В 1472 году судно принял уже знакомый нам Пауль Бенеке, и трудно сказать, кто кого прославил в течение ближайших лет - он своего «Петера» (отнюдь не только захватом «Святого Фомы», отпугнувшим даже такую авантюристку, как Маргарита Бургундская) или «Петер» своего Пауля. Каперская война, которую Бенеке повел фактически в одиночку, вошла как в историю Ганзы, чьи интересы он защищал, так и Франции и Англии, надолго запомнивших эти два имени.
Каракки впитали в себя все кораблестроительные новшества своей эпохи, главными из них были обшивка kraweel, навесной кормовой руль и многомачтовость. Откуда же шли идеи? Ну, с обшивкой вгладь более-менее ясно: уже известная в Испании и Португалии, впервые она была применена на севере около 1440 года бретонским корабелом Жюльеном, а лет двадцать спустя такое судно уже построил голландец ван Хорн. Гораздо сложнее и таинственнее был путь кормового руля, особенно если учесть, что в Средиземноморье еще в конце XIV столетия пользовались рулевыми веслами, хотя флорентийский хронист Джованни Вил-лани отмечал в 1370-х годах, что это новшество было введено в начале того же века. Но кем? И как?
Бретонская каракка XVI века. Реконструкция.
Навесной руль издревле знали китайцы. От них его заимствовали арабы. А европейцы - не воспринимали, хотя арабские суда в районе Пиренейского полуострова и у берегов Северной Африки не были редкостью. Да и никогда арабы не скрывали своих знаний и достижений, напротив - делились ими...
Думается, ответ надо искать в «Книге Марко Поло» - бестселлере как раз начала XIV века. Видно, не все считали его Великим Лжецом, кое-кто присмотрелся внимательнее к его рассказам. И - обратил внимание на необычный кормовой руль китайских джонок, плававших в Индию. Джонка - это класс лодок смешанного (река-море) плавания, насчитывающий до двух сотен типов и разновидностей. Самые большие имеют длину до шестидесяти и ширину до десяти метров, то есть вполне сопоставимы с судами Европы. Китайское название джонки - чуань («судно»). Она имеет от двух до пяти мачт, плоское и широкое днище, почти отвесные борта и приподнятые нос и корму - как у арабских парусников. Иногда, впрочем, это плот с наращенными бортами. «Корабль имеет руль и четыре мачты со множеством парусов,- сообщает Марко Поло.- У некоторых есть еще две дополнительные мачты, которые ставят и убирают по необходимости. Помимо разделения на каюты... некоторые большие корабли разделены на отсеки тринадцатью перегородками из толстых досок. Их назначение - спасти судно, если потекут швы, когда оно ударится о камень или когда его ударит голодный кит - явление, само по себе не редкое».
К этому можно еще добавить, что водонепроницаемые переборки давали возможность строить джонки по модульному принципу, то есть изменять их длину по мере необходимости. Носовая и кормовая части могли отделяться друг от друга, и это создавало заметные удобства, например, при волоке или прохождении шлюзового канала, коих было в Китае предостаточно.
Модульная китайская джонка. Модель.
Джонки способны нести до двух тысяч тонн груза, а осадка (до двух метров) позволяет легко одолевать мелководья, приподнимая на нужную высоту или вовсе снимая руль, сохраняя его таким образом в целости и сохранности.
Четверть века спустя после смерти Марко Поло джонками восхищался Ибн Баттута в Каликуте на западном побережье Индии: «На большом корабле имеется двенадцать napycQB. Паруса сделаны из кизиловых прутьев, скрепленных наподобие циновок, их поворачивают в зависимости от направления ветра... Кроме парусов, они оснащены веслами, огромными, как мачты; у каждого весла десять-пятнадцать гребцов, которые гребут, стоя на ногах. Судно имеет четыре кормы, где расположены каюты для купцов с замками и ключами. Здесь же живут и дети моряков... Капитан корабля напоминает крупного эмира. Если он сходит на берег, его сопровождают лучники и воины-эфиопы с копьями и мечами, с трубами и барабанами».
Главные отличия джонок от европейских и арабских судов - бимсы и обшивка: бимсы укладывались поверх палубного настила, а не под ним; обшивка делалась внакрой, но не от днища к палубе, а наоборот. На таких судах Ибн Баттута насчитал шестьсот матросов и четыреста воинов, в том числе метателей жидкого огня - наффатинов.
Двухмачтовая джонка. Модель.
К началу XV века гегемония двухмачтовых судов тихо ушла в прошлое, появление многомачтовиков в европейских морях внесло коррективы в такелаж и рангоут. Рейковый прямоугольный парус остался только на передних мачтах, над ним, как уже говорилось, появился маленький марсель, задняя и бонавентур-мачта несли косой латинский, а на нижней половине бушприта устанавливался блинд.
Паруса и снасти для управления ими с середины XV века начинают различать по именам, и постепенно закладываются основы международного морского языка. Эта задача облегчалась тем, что военные и торговые суда почти не отличались друг от друга, и моряк мог безболезненно менять место службы, не рискуя быть непонятым.
Основное, пожалуй, отличие военного судна от торгового заключалось в форме его борта, приспособленного для действия орудий: верхняя часть его была завалена вовнутрь за счет укороченных бимсов, и общий вес орудий перемещался благодаря этому ближе к центру корабля, сохраняя его остойчивость. Это не касалось только однопалубных галер, где равномерное распределение веса орудий (от трех до семи) не создавало проблем: все они устанавливались только на баке, так как борта были заняты гребцами.
Укороченные бимсы заставили пересмотреть принцип крепления мачт, а усложнение парусности и такелажа привело к внедрению многих, казалось бы, мелочей, в своей совокупности, однако, заметно изменивших содержание морского труда. Более толстыми стали, например, фордуны, а ванты во второй половине XV века обзавелись выбленками и получили прозвище «лестницы Иакова», ведущей, как известно, прямо на небо.
Но нельзя все же сказать, что труд моряка заметно облегчился. Скорее, наоборот. В трактате середины XV века «Прение французского герольда с английским» на вопрос англичанина о причинах малочисленности французского флота сравнительно с английским француз с гордостью заявил, что его король не нуждается в кораблях, ибо сражаться на суше куда надежнее, а к тому же на флоте всегда «опасность и угроза для жизни, и один Господь ведает, сколь это горестно, ежели приключится буря, да и морская болезнь мучает многих. К тому же и суровая жизнь, каковую должно вести там, не подобает людям благородного звания». Французы долго не воспринимали море всерьез, и оно мстило им за это. Когда в 1386- 1387 годах Карл VI Безумный совместно с герцогом Бургундским готовил в гавани Слейса морскую экспедицию против «коварного Альбиона», они предусмотрели все - и статуи святых для своих кораблей, расписанные лучшими художниками, и паруса, изукрашенные так, что больше походили на персидские ковры, и геральдические вымпелы, чья длина превосходила длину мачт, и красочные щиты с девизами на кормовой надстройке - все, кроме того, без чего корабли не могли выйти в море. Поход этот так и не состоялся... Зато голландцы, моряки милостью Божией, в те же годы с шутками и прибаутками возили по городу во время Праздника Дураков тех, кто удостоился этого звания, в синей повозке, имитирующей ладью на колесах.
Почти столетие спустя потомок этого герцога Бургундии сумел превзойти своего короля на море, как выразился в своих мемуарах Филипп де Коммин, благодаря тому, что «забрал множество судов из Испании и Португалии, два судна из Генуи и несколько барок из Германии». Правда, это мало ему помогло, так как флот разметала сильная буря, и корабли искали спасения от нее в Шотландии и Голландии.
Никто в те времена не был в состоянии соперничать с морским могуществом Ганзы. Ганзейцы по своему усмотрению могли и казнить, и миловать. Даже монархов. Когда в 1470 году английский король Эдуард IV с несколькими сотнями верных ему людей спасался от графа Уорвика на двух барках и одном судне, «он бежал в сторону Голландии. В то время,- пишет Коммин,- ганзейцы были врагами англичан, как и французов, и держали несколько военных кораблей в море; англичане их очень боялись и не без причины, ибо те были добрыми воинами и причинили им большой ущерб в этом году, захватив несколько кораблей. Ганзейцы издалека увидели суда, на которых плыл бежавший король, и начали преследовать их на своих семи или восьми судах». Король спасся лишь чудом. Герцог Бургундский «нанял для него три или четыре больших судна, которые велел снарядить в голландском порту Вере, куда все могли заезжать (этот зеландский порт сохранял нейтралитет.- Л. С), и тайно оплатил 14 хорошо снаряженных судов, предоставленных ганзейцами, которые обещали служить ему до высадки в Англии и 15 дней спустя. По тем временам это была очень серьезная поддержка».
В мемуарах Филиппа де Коммина встречаются названия примерно десятка типов судов, но не обо всех можно рассуждать с уверенностью, как и о «благородных спиннетах», названных Томасом Мэлори: скорее всего, это имя произошло от древнеанглийского, древневерхненемецкого или готского spinnan - «короткая прогулка, быстрая езда» (в том числе на лодке). Тогда спиннет - это попросту «быстроходное судно». Но нельзя исключать, что в формировании этого названия каким-то образом участвовали древнеанглийское spon или исландское spann, означающие ложку и щетку. Или итальянские spinta - пловучесть, либо spineto - терновник, шип, колючка. Где родились спиннеты? Неизвестно...
Ганзейский когг конца XV века. Рисунок.
Сравнительно легко идентифицируется скют (scute - лодка) - голландское и зеландское плоскодонное низкобортное судно, приспособленное для перевозки лошадей и именуемое автором мемуаров баркой. Это, конечно, ускиера.
Легко узнается греко-албанский маленький и маневренный грип: grypos по-гречески - выгнутый, выпуклый. Возможно, эта была скафа или кимба.
Упоминаемые Коммином «13 генуэзских нефов, много галер и галионов» и в этом же ряду - «огромный галеас» с множеством орудий тоже не требовали бы особого комментария, если бы не галера. (Впрочем, некоторые новшества не обошли и нефы: на печати Людовика XI, изготовленной в 1486 году, неф впервые изображен трехпарусным).
Из дневника Коммина можно сделать непреложный вывод о том, что галерами в его время называли любое гребное судно независимо от его типа (как, собственно, и следовало). Вот неаполитанский король Ферранте II «сел на галеру и отплыл на Искью, остров в 18 милях от Неаполя». Из этого можно заключить, что галера - морское и, скорее всего (поскольку им пользовался король), мореходное судно. Но чуть дальше - галеры ходят по Большому каналу Венеции! Ходят «туда и сюда», и их водоизмещение, указывает Коммин, «400 бочек и больше». Галеры эти хранятся в арсенале, где также «производят все необходимое для флота»...
Не о гондолах ли речь? Нет, Коммин не знает такого слова. Зато он говорит о каких-то барках (не ускиерах!). В пяти милях от Венеции, пишет он, «с судна, приходящего по реке из Падуи, пересаживаются на маленькие барки, очень чистые и с обитыми красивыми бархатными коврами сидениями. Оттуда плывут морем, ибо добраться до Венеции по суше нельзя». «Перевозные барки» фигурируют у него и в другом месте, где речь идет об Англии. Не на такой ли «галере» плыл король Ферранте?
Но и это еще не все. Несколькими строками ниже это уже не барка, а «очень маленькая» лодка, способная тем не менее покрывать тридцать миль. С этой лодки учтивые итальянцы пересадили Коммина «на другие суда, которые они называют пьятто и которые гораздо больше первых; два из них были обиты алым атласом и застелены коврами, и в каждом из них помещалось 40 человек». Эти пьятты ходили по Большому каналу, где Коммин и повстречал галеры... И в этих же мемуарах галеры фигурируют как боевые суда!
Частично распутать этот клубок помогает пьятта. По-итальянски piatto - плоскодонка, и этот характерный признак приложим в равной мере и к ускиере, и к гондоле, и к галере. В Италии пьятту называют обычно Ьагса piatta. Баркой нередко именуют и гондолу: кому не известна песня гондольера баркарола! Вероятно, именно об этих барках - крытых, украшенных штандартами и гербами хозяев ведет речь мемуарист.
Галеры XVI века. Гравюра того времени.
Но остается неясность с галерой. И это судно заслуживает того, чтобы еще раз сказать о нем особо.
Если не принимать в расчет довольно редкие исключения, галера к XV веку превратилась в самостоятельный тип судна, и именно с этого времени стало возможным говорить о ее размерах, оснастке и иных конкретных вещах. Гребные суда с несколькими рядами весел сделались достоянием истории. Выжили - однорядные. И все они отдали лучшее из того, что имели, галере.
В зависимости от своей величины галера могла быть узкой и быстроходной sensile (простой, ординарной) или более округлой и неповоротливой scalo (грузовой).
Первая насчитывала до тридцати гребных скамей по борту, укрепленных под крутым углом к нему. Каждый из трех гребцов, сидевших на одной банке, работал отдельным веслом, так что длина и вес весла увеличивались по мере удаления гребца от борта: весла были здесь трех размеров. Такая система называлась terzaruolo: terza - третий, ruolo - класс, разряд. Второе слово обозначало также список личного состава (судовую роль), а словом «терцаруоло» позднее называли еще и «парус третьего класса». Эти галеры имели до полусотни метров в длину, пять в ширину и примерно два в высоту.
На галере второго типа все весла были одинаковы (до двенадцати метров), более массивны (до трехсот килограммов), и каждое из них ворочали все пятеро гребцов. Эти весла обеспечивали приличную скорость (до пяти узлов, а в отдельные моменты и больше) и силу удара при абордаже. Но был и вариант: банки располагались одна над другой в три ряда, как на триере, и каждым веслом работали несколько человек. В этом случае на уровне верхней палубы устанавливали аутриггер, а на нем - дополнительный составной фальшборт из огромных щитов, прикрывавший верхний ряд гребцов. Эта система была откровенным возвратом к античности: плетеными щитами - паррарумами - защищали своих гребцов и лучников греки. Итальянцы называли их павезами. Позднее эти щиты были заменены настоящим фальшбортом с прорезями для весел. Наконец, те же венецианцы, объединив достоинства галеры и галльского высокобортного и тяжелого корабля раннего Средневековья - понто - создали еще один тип галеры - мощную galee bastarde (гибрид), где одно весло могло обслуживаться восьмью гребцами, а экипаж - достигать двухсот сорока гребцов. Из документов известно и о самых настоящих монстрах с экипажем в полтысячи человек и больше.
Корма с транцем и рулем.
Большинство деталей корпуса и такелажа было стандартизировано, корма, как правило, делалась транцевой и разделялась надвое пером навесного руля. Строительство венецианских галер с тридцатью двумя гребными банками по каждому борту шло полным хо-Корма с транцем и рулем дом во всех государствах Средиземноморья. Упомянутый Филиппом де Коммином «огромный галеас» - разновидность именно этой галеры. Длина галеаса, при том же или чуть большем количестве гребных скамей, в полтора раза превышала длину галеры терцаруоло, он имел до трех мачт, а его гребцы сидели под палубой, не нуждаясь ни в какой дополнительной защите. Как явствует из мемуаров известного венецианского путешественника XVIII века Джованни Джакопо Казановы де Сейнгальта, в конце XV столетия галеас обходился его владельцам в кругленькую сумму, он имел корпус фрегата и пятьсот гребцов, работавших в обычных условиях галеры.
Таковы были основные единицы европейских флотов XV столетия. И никто тогда еще не мог предугадать, какие типы выживут в развернувшейся инженерной гонке, а какие тихо уйдут в свой последний рейс по волнам Леты - реки забвения.