Все три экспедиции имеют большое значение и для морской, и для дипломатической истории России. Д. Н. Сенявин участвовал и во второй, и в третьей. В качестве главнокомандующего он выступил на историческое поприще в самостоятельной роли в третьей экспедиции, истории которой специально и посвящена эта работа.
Совершенно неправильно было бы, конечно, думать, будто у Сенявина на Средиземном и Адриатическом морях была какая-то своя политика, отличная от политики Александра. Цель основная была одна: противиться установлению наполеоновского засилья на турецком Леванте, уже фактически укрепившемуся влиянию Франции в Константинополе, захватнической политике наполеоновской империи (маршал Мармон) и уже всецело порабощенной Наполеоном Италии (вице-король Италии Евгений Богарне); противиться установлению французского господства на Адриатическом море и на западном берегу Балканского полуострова — в Боко-ди-Каттаро, в Рагузе (Дубровнике), в Черногории, — помогая славянам отстаивать свою независимость от французского завоевателя и усиливая, таким образом, русское влияние среди балканских народов.
Но в ходе борьбы за эту основную цель были моменты, когда в общей политике русской дипломатии, ведшей трудную и опасную борьбу с Наполеоном, обнаруживались (и не могли не обнаруживаться) колебания, нерешительность, — и тогда Сенявин, ведший борьбу против французов и турок на далеком от главной арены войны участке, борьбу, в которой он имел блестящие успехи и на море и на суше, старался по мере своих сил и возможностей отдалять те шаги русской дипломатии, которые, по его мнению, и предпринимались слишком поспешно, и влекли за собой последствия слишком уж тяжелые для внешнеполитической позиции России.
Так, когда, еще не изжив последствий аустерлицкого сражения, Александр, видя летом 1806 г. лукавую, тайно враждебную России, виляющую политику Австрии, очень нехотя согласился отправить во Францию своего представителя Убри и тот заключил с Талейраном (в виде предварительного проекта) мирные условия, по которым сводились к нулю все успехи русского флота и русского отряда, а Наполеон фактически оказывался владыкой Адриатического моря и западной части Балканского полуострова, — Сенявин имел достаточно проницательности, чтобы усомниться в том, захочет ли Александр, несмотря на свои опасения и упадок духа, ратифицировать подобный договор; вместе с тем русский адмирал имел и достаточно мужества всячески задерживать исполнение казавшихся ему вредными условий (именно с точки зрения основной цели, о которой сказано выше). И ему был сужден блестящий успех: Александр действительно отказался ратифицировать договор Убри и начал новую войну с Наполеоном, на этот раз в союзе с Пруссией.
Второй случай. В возобновившейся войне после страшных побоищ при Прейсиш-Эйлау и Фридланде 25 июня (7 июля нов. ст.) 1807 г. Александр вынужден был заключить невыгодный Тильзитский мир. Одним из условий этого мира являлась уступка Наполеону всех Ионических островов и всего, что он требовал на Адриатическом море и на Балканах. Наполеон становится союзником царя, и Александр требует, чтобы Сенявин выполнял отныне все приказы французского императора. Сенявин должен, конечно, повиноваться, но при этом он находит возможность избежать напрасного пролития русской крови и не дать англичанам случай пустить ко дну русскую эскадру. Конечно, Наполеон недоволен Сенявиным, но и Сенявин и его офицеры прекрасно понимали, что русскому-то царю сердиться особенно нечего за неповиновение Наполеону. Таков был характер мнимого "конфликта" между царем и Сенявиным. Никакого "конфликта" в сущности тут не было.
Чем руководился Сенявин в своих поступках еще до получения известий об отказе Александра ратифицировать договор Убри? Да тем самым чувством, в котором в это самое время откровенно признался и русский посол в Лондоне граф Строганов: "Я боюсь выйти из границ, для меня обязательных, но я не могу удержать моего негодования, когда, чувствуя в моих жилах настоящую русскую кровь, я нахожусь вынужденным разделять стыд, падающий на каждого соотечественника. Ведь вы знаете, барон (письмо направлено Будбергу, в министерство иностранных дел 17 (29) июля 1806 г. — Е. Т.), что у нас, что бы ни говорили несведущие иностранцы, существует общественное мнение, и мы очень щепетильны во всем, что касается национальной чести".
Строганов признавался, что ему отвратительно заниматься делами, после того, как он узнал о "договоре Убри"1. То же оскорбленное чувство русского патриота руководило и Сенявиным в его поведении относительно выполнения договора Убри. Но ведь и сам царь не пожелал ратифицировать договор, уже подписанный Убри.
Чтобы еще лучше разобраться в "конфликте" между Сенявиным и царем, необходимо поглубже вдуматься в общую политическую обстановку, в которой развивались описываемые события. Война Наполеона с Россией отнюдь не окончилась после Аустерлица и немедленно последовавшего за этой катастрофой крушения третьей коалиции. Россия продолжала трудную борьбу. Единственной великой державой, не принимавшей пока участия в военных действиях против Наполеона и имевшей нетронутую сухопутную армию, оказывалась Пруссия. И когда наступило лето 1806 г., русской дипломатии пришлось считаться с угрозой полной изоляции. С одной стороны, Наполеон всеми способами стремился принудить Пруссию к союзу с Францией, маня ее обманными посулами и обещаниями отдать ей Ганновер, с другой стороны, британское правительство уполномочило лорда Ярмута вести, пока еще неофициально, переговоры с Наполеоном об условиях, на которых можно было бы надеяться заключить мир.
Если бы все эти французские планы удались, перед Россией была перспектива продолжать войну в несравненно худших условиях, чем в 1805 г. Таковы были обстоятельства, заставившие Александра предпринять попытку заключения мира.
Оттягивая выполнение невыгодных для русской политики условий этого мирного договора, Сенявин делал именно то, что если не формально, то реально соответствовало желаниям царя, отказавшегося в конце концов ратифицировать договор, заключенный Убри.
Приведем теперь и другой пример того, как надо понимать поведение Сенявина после заключения Тильзитского договора. Нам хорошо известно, какой взгляд на Тильзитский договор установился в России непосредственно после его опубликования и в широких кругах дворянства, и в купечестве, ведшем экспортную торговлю, и среди офицерства русской армии. Тильзитский мир считался не только невыгодным и разорительным по своим последствиям, но и постыдным. Считалось, что Наполеон насильем принудил Александра к подписанию или, как выразился Пушкин, Наполеон "с миром и с позором перед юношей царем в Тильзите предстоял". Как мог славный флотоводец, прямой продолжатель великого Ушакова, отнестись к тем статьям Тильзитского договора, которые отдавал Наполеону все Ионические острова и сводили к нулю все плоды русских побед на Средиземном море и Адриатическом побережье? Конечно, приходилось подчиняться и уходить. Но когда вдобавок еще оказывалось, что, согласно царскому повелению, Сенявин со своей эскадрой отныне обязан будет беспрекословно повиноваться повелениям императора Наполеона, который внезапно стал другом и союзником русского царя, то вполне естественно, что Сенявин сделал все от него зависящее, чтобы, насколько возможно, уклониться от выполнения этого возложенного на него тяжкого обязательства.
Разумеется, если бы Сенявин сколько-нибудь явственно, сколько-нибудь демонстративно осмелился обнаружить свое нежелание подчиняться требованиям Тильзитского трактата, то он этим не только поставил бы Александра в очень трудное и прямо опасное положение перед лицом французского императора, но и лично рисковал бы за такое дерзкое беззаконное неповиновение "монаршей воле" пойти под военный суд. Но тут-то в труднейших условиях Сенявин и проявил всю тонкость своего ума. На бумаге он заявил о полной своей готовности согласно приказу царя подчиняться всем повелениям Наполеона. Этим он избавлял Александра от опасных нареканий и претензий "союзника". А на деле он повел себя так, что спас от гибели и экипаж и эскадру, взяв всю ответственность на себя и, таким образом, не поссорив обоих императоров.
Таковы необходимые предварительные общие замечания, объясняющие истинную природу видимых "разногласий" между Александром и Сенявиным.
Материалами для настоящей работы послужили: документы Центрального государственного архива Военно-Морского Флота в Ленинграде (ЦГАВМФ) и Архива внешней политики России в Москве (АВПР), воспоминания и письма непосредственных участников экспедиции, прежде всего записки близко стоявшего к адмиралу Броневского, затем Панафидина и Свиньина.
Записки В. Броневского занимают совсем особое место: Сенявин давал ему возможность читать и использовать ряд документов, которые либо не были отданы в адмиралтейство по той или иной причине, либо затерялись. Броневский описывает военные действия не только с согласия, но и с одобрения адмирала. Он уверенно говорит о планах и соображениях адмирала. которые Сенявин не хотел почему-либо изложить в официальных рапортах. Записки Броневского восполняют некоторые не дошедшие до нас официальные документы.
Иностранные материалы ничтожны и количественно и качественно. Конечно, Correspondance Наполеона, воспоминания и письма маршала Мармона (герцога Рагузского) не могли быть обойдены, по читатель в своем месте удостоверится, как мало можно доверять, например, пристрастным и просто лживым, сознательно извращающим очевидные факты показаниям хотя бы того же Мармона.
Что касается русской литературы, то она дает общий очерк жизни и деятельности Сенявина, а экспедиции 1805–1807 гг. посвящена лишь небольшая часть работ. Все работы, как общие, так и (очень немногие) посвященные специально Средиземноморской экспедиции, излагают прежде всего военно-морскую сторону дела.
Автора же предлагаемой работы интересовал не только Сенявин-адмирал, но также и Сенявин-дипломат. Мы видим его не только в вооруженной борьбе с турками и французами, но и в борьбе дипломатической с турками, французами, австрийцами, англичанами. А наблюдавшие его подчиненные справедливо утверждали, что обстоятельства этой борьбы были неслыханно трудными и сложными, такими, при которых даже профессиональный дипломат мог растеряться и запутаться. Эта сторона деятельности Сенявина очень недостаточно освещена в небольшой имеющейся о нем русской литературе.
Что же касается иностранной литературы о сенявинском походе, то там, где о русском адмирале мельком заходит речь, мы встречаемся либо с абсолютным невежеством, либо с самой бесцеремонной ложью. В дальнейшем мы приводим, в качестве типичного образчика, относящееся к Сенявину курьезное по лживости место из двадцатитомной тьеровской "Истории Консульства и Империи".
Но Тьер, враждебный Сенявину и извращающий его образ, говорит все-таки о нем. Другие французские и английские историки игнорируют даже его имя и всю эту Одиссею подвигов сенявинских моряков и солдат. Тут, безусловно, играет роль не одно только невежество, но и сознательное замалчивание, та самая характерная черта западноевропейской историографии, которую мы уже имели случай отметить в другом месте, в работе, посвященной действиям Ушакова в 1798–1800 гг.
Наряду со свидетельствами официальных архивных документов мы даем много места русской мемуарной неизданной, а также и изданной документации. Французская, английская, немецкая документации игнорируют действия Сенявина. Приведем хотя бы один новейший пример. Курьезная, типично фальсификаторская, истинно дилетантская статейка Л. де Войнович в журнале "La R fran (1937, № 11) претенциозно названа: "Французская революция, рассматриваемая с Адриатического моря". В ней периоду 1797–1808 гг. отведено ровно две страницы, на коих даже не упоминается имя Сенявина, и ни единого звука вообще нет о русской экспедиции 1805–1807 гг. Но зато "оказывается", что и Рагуза и Далмация стали свободны и тогда, и всегда, и в 1808 г. только благодаря французам и Франции… Больше на литературе, подобной этому образчику, не стоит и останавливаться.
На советской историографии лежит долг попытаться восполнить этот пробел и ознакомить читателя с замечательной страницей в истории русских вооруженных сил, действовавших на Средиземном море, и с личностью высокоталантливого моряка, достойного представителя героической плеяды, начинающейся с соратников Петра I, продолжающейся Спиридовым и Ушаковым и далее Корниловым, Нахимовым и Макаровым.
Дмитрий Николаевич Сенявин происходит из старой русской морской семьи. Морская служба Сенявиных начинается почти одновременно с появлением русского регулярного военного флота. Уже в 1697 г. Петр I сообщает князю Ромадановскому, что на голландском корабле ходит русский человек Иван Акимович Сенявин. При Петре он служил в чине боцмана, а к концу жизни стал контр-адмиралом. С честью служил тогда же во флоте, создаваемом Петром, и брат его, капитан Наум Акимович. Командуя отрядом кораблей, он 24 мая 1719 г. разбил шведскую флотилию близ острова Эзель, причем взял в плен один линейный корабль (52 пушки), один фрегат (34 пушки) и одну бригантину (12 пушек) с экипажем в 376 нижних чинов и 11 офицеров. Кончил он жизнь вице-адмиралом. С большим блеском и постоянными успехами служил и сын его Алексей Наумович, ставший к концу жизни полным адмиралом.
Дмитрий Николаевич родился в 1763 г., и, конечно, никаких не могло быть сомнений относительно его будущей карьеры. Как это Сенявин будет не во флоте?
Едва исполнилось Дмитрию десять лет, как случилось, по его словам, следующее: "Батюшка сам, — пишет он, — отвез меня в Морской корпус, прямо к майору Г-ву; они скоро познакомились и скоро подгуляли. Тогда было время такое, без хмельного ничего не делалось. Распрощавшись меж собою, батюшка сел в сани, я поцеловал его руку; он перекрестил меня и сказал: "Прости, Митюха! Спущен корабль на воду, отдан богу на руки: Пошел!" — и вмиг с глаз скрылся".
Сначала мальчик учился плохо, шалил, ровно ничего не делал, подвергался жестоким наказаниям, очень мало на него действовавшим. Но вот его дядя, капитан 1 ранга Сенявин, узнал о его "подвигах" и, как выражается Дмитрий Николаевич, принял в нем участие: пригласил к себе, "кликнул людей с розгами, положил меня на скамейку и высек препорядочно, прямо как родной, право, и теперь-то помню, вечная ему память и вечная ему благодарность". Но после этого он разъяснил мальчику, какое поприще пред ним откроется, если он с успехом окончит курс в Морском корпусе, "обласкал" его, но и пригрозил дальнейшим своим "участием". А тут еще скоро прибыл из похода старший брат и стал "часто рассказывать красоты корабля и все прелести морской службы". Все это вместе повлияло на Дмитрия, он стал усерднее учиться и уже в 1777 г., четырнадцати лет, сдал экзамены и был выпущен гардемарином, а в мае 1780 г. после двух кампаний и блестяще выдержанного экзамена на офицерский чин, был произведен в мичманы. Вскоре Сенявин был назначен в далекое плавание — в Лиссабон, куда Екатерина II отправила в 1780–1781 гг. несколько кораблей для поддержки своего "вооруженного нейтралитета", иными словами, для борьбы против английских корсаров, нападавших на русские суда.
Необычайно интересны те тридцать три с половиной страницы собственноручных записок Сенявина, которые были опубликованы в "№ 7 "Морского сборника" за 1913 г. (стр. 5-39) и переизданы в приложении к книге В. Гончарова "Адмирал Сенявин" (Военмориздат, 1945). К сожалению, рукопись обрывается на событиях 1788 г. и, следовательно, не дает ничего для истории экспедиции 1805–1807 гг. Зато она необыкновенно живо рисует обстановку, в которой протекали молодость и первые годы службы Сенявина.
По окончании корпуса он дважды плавал гардемарином по Балтийскому морю и вел обычную жизнь моряков в те времена: нелегкая морская служба, а в свободное время — веселье, молодечество, товарищеские затеи и шалости. Выносливость у Сенявина была большая, и самые рискованные штуки сходили ему с рук без вреда для здоровья. Даже в баню ходили "не столько мыться, сколько резвиться"; "…несколько человек выбежим из бани, ляжем в снег, и кто долее всех пробудет в снегу, тот выиграл с каждого по бутылке… Я был крепкого здоровья и часто, иногда с горем пополам, оставался победителем товарищей…", — вспоминал Сенявин.
Сенявин всем сердцем привязался к флоту и гордился его силой. "Можно сказать, флот был тогда славный. Шведы и турки везде и всегда были побеждены и истреблены, кажется, и сами англичане не осмеливались согрубить ее величеству и, стиснувши зубы, старались больше угодить", — это он вспоминает о "вооруженном нейтралитете" России 1780 г., так встревожившем англичан, о славных победах Ушакова в 1788–1791 гг. на Черном море…
Моряк той поры, когда еще аракчеевщина не сделалась руководящим принципом службы ни в армии, ни, подавно, во флоте, Сенявин склонен, явно очень сильно идеализируя, с большой теплотой вспоминать первую половину своей морской карьеры и считать, что матросам жилось якобы не так худо."…люди жили и жили, как говорится, припеваючи. Больных было весьма мало, а о повальных болезнях никогда и слышно не было. Не теснота делает болезни, а угнетение человека в духе".
Сравнивая эти доаракчеевские времена с позднейшими, Сенявин, конечно, приукрашивая, пишет: "В то время люди были веселы, румяны, и пахло от них свежестью и здоровьем, — нонче же посмотрите прилежно на фрунт, — что увидите бледность, желчь, унылость на глазах и один шаг до госпиталя и на кладбище. Без духа ни пища, ни чистота, ни опрятство не делают человеку здоровья. Ему надобно дух, дух и дух".
Смолоду Сенявин готовил себя к боевой деятельности, а не к парадам и "высочайшим" смотрам: "Пока будут делать все для глаза, пока будут обманывать людей, разумеется, вместе с тем и себя, до тех пор не ожидай в существе ни добра, ничего хорошего и полезного".
В 1782 г. Дмитрий Николаевич был назначен в Азовский флот, на корвет "Хотин", стоявший в Керчи.
Служба Сенявина пошла очень успешно. Это был человек быстро схватывающего ума, очень толковый, зря вперед не совавшийся, но и от самых трудных поручений никогда не отказывавшийся.
В 1783 г. к России был присоединен Крым. 15 августа того же года Екатерина назначила князя Григория Потемкина генерал-губернатором Новороссийского края и главным начальником Херсонского адмиралтейства. Началось большое государственное дело — создание Черноморского флота.
Сенявин был ближайшим помощником контр-адмирала Мекензи в те годы, когда пустынный Ахтиар превратился в Севастополь — военно-морскую базу России на Черном море и когда шла постройка судов Черноморского флота. Потемкин, имевший бесспорный дар распознавать людей в тех случаях, когда бывал сильно заинтересован какой-либо поставленной перед собой целью, чуть ли не с первого знакомства понял, по-видимому, как полезен будет Сенявин в деле создания военного порта и флота.
Много лет Сенявин прослужил на Азовском и Черном морях, плавал между Таганрогом, Феодосией, Херсоном, Севастополем, проходя службу под начальством адмиралов Мекензи, Войновича, а потом Ушакова. Он сблизился с матросами, которых любил и которые его любили и даже позволяли себе при нем безобидные шутки, зная, что Сенявин не взыщет, потому что дорожит бодрым настроением команды. Вот характерное место из его записок: "В наше время, или, можно сказать, в старину в командах бывали один-два и более, назывались весельчаки, которые в свободное от работ время забавляли людей разными сказками, прибаутками, песенками и проч. Вот и у нас на корабле был такого рода забавник — слесарь корабельный; мастерски играл на дудке с припевами, плясал чудесно, шутил забавно, а иногда очень умно. Люди звали его "кот-бахарь"". И вот сцена с натуры, происшедшая во время страшного трехдневного шторма 9—11 сентября 1787 г., в самом начале войны с турками. Все мачты сенявинского корабля были сломаны, смерть грозила неминучая. "Когда течь под конец шторма прибавлялась чрезвычайно и угрожала гибелью, я сошел со шканец на палубу, чтобы покуражить людей, которые из сил почти выбивались от беспрестанной трехдневной работы, и вижу, слесарь сидит покойно на пушке, обрезает кость солонины и кушает равнодушно. Я закричал на него: "Скотина, то ли теперь время наедаться? Брось все и работай!" Мой бахарь соскочил с пушки, вытянулся и говорит: "Я думал, ваше высокоблагородие, теперь то и поесть солененького! Может, доведется пить много будем!"" Это он острил насчет того, что корабль сейчас пойдет ко дну. Сенявину эта острота очень понравилась, и он замечает: "Теперь, как вы думаете, что сталося от людей, которые слышали ответ слесаря? Все захохотали, крикнули: ура, бахарь, ура! Все оживились, и работа сделалась в два раза успешнее".
Сенявин с обычной для него скромностью забыл рассказать о собственном своем поведении во время шторма. Об этом поведал спустя шесть лет после смерти адмирала Д. Бантыш-Каменский со слов П. Свиньина. В самый разгар шторма, когда корабль "Крым", шедший вместе с "Преображением", на котором находился Сенявин, уже потонул со всем экипажем, матросы "ждали конца и неизбежной смерти", махнули рукой на все и "не хотели ничего делать". Они уже надевали белые рубахи, готовясь к близкому и неизбежному концу. "Сенявин, видя, что его уже не слушают, сам взял топор, влез наверх и обрубил ванты, которые держали упавшие мачты и этим увеличивали опасности гибели корабля. Пример его неустрашимости сильно подействовал на других, луч надежды блеснул в сердцах, все принялись за работу. Тогда Сенявин спустился в трюм, который был наполнен водой, и хотя насосы не могли действовать и отливать воду, он умолял, однако же, матросов не унывать и надеяться на помощь божию, собрал вместе с ними кадки, ушаты и всякого рода посуду, которой можно было черпать; трудился неутомимо три часа; исправил несколько насосов и привел воду в такое положение, что она начала убавляться: корабль был спасен"1.
Сенявин показал себя и отважным моряком, и прекрасным командиром и воспитателем команды. Потемкин очень скоро заметил его и стал отличать. Как и Суворов, Потемкин не очень полагался на иностранцев и норовил по мере возможности замещать командные посты в армии и во флоте природными русскими людьми.
Настала новая турецкая война, и мы видим Сенявина под начальством контр-адмирала графа Войновича. Войновичу ведено было напасть на большой турецкий флот, крейсировавший близ Очакова в Днепровском лимане. Подойдя к острову Тендра, Войнович убедился в очень большом, определенно опасном для русской эскадры численном превосходстве турок. Да я турецкий капитан-паша вполне был в этом факте уверен, так что он и начал бой первым.
Первостепенную роль в разыгравшемся 3 июля 1788 г. сражении у острова Фидониси сыграл капитан бригадирского ранга Ф. Ф. Ушаков. Капитан-лейтенант Д. Н. Сенявин показал себя тогда неустрашимым и расторопным офицером.
Победа осталась за русской эскадрой, но турецкий флот не был уничтожен и уже спустя месяц, оправившись и усилившись, вновь появился под Очаковом. Это было очень трудное время сильно затянувшейся осады Очакова. Потемкин, уже знавший о действиях Сенявина, решил поручить ему крайне опасное и ответственное дело: идти с небольшой эскадрой прямо к берегам Анатолии и здесь беспокоить турок, чтобы не дать им возможности и дальше усиливать свой флот, стоящий в Днепровском лимане и мешающий осаде Очакова. Сенявин вышел в море из Севастополя 16 сентября (1788 г.) всего с пятью судами. Экспедиция длилась три недели и была очень успешна: Сенявин навел такой страх на турок, понятия не имевших о слабых силах, участвовавших в этом русском крейсерском набеге, что Потемкин в самых лестных выражениях донес о нем императрице: Сенявин "исполнил с успехом возложенное на него дело — разнести страх по берегам анатолийским, сделав довольное поражение неприятелю, истребив многие суда его и возвратясь с пленными и богатой добычей".
Щедро наградив Сенявина, Потёмкин дал ему ряд ответственных поручений, быстро упрочивших почетную репутацию Дмитрия Николаевича.
С 1790 т. назначенный командиром одного из лучших кораблей Черноморского флота — "Навархии", Сенявин поступает под начальство Ушакова, и 31 июля 1791 г. мы видим его участником самой замечательной морской битвы всей этой войны битвы под Калиакрией, где Ушаков совершенно разгромил большой военный флот турок.
В битве под Очаковом, у Фидониси, в крейсировании у берегов Анатолии Сенявин обратил на себя всеобщее внимание во флоте своими умелыми и отважными действиями. Потемкин всячески выдвигал и отмечал его, и после внезапной смерти Мекензи, при новом начальнике Войновиче, Сенявин сделался фактически главным распорядителем дел в Севастополе. Блестящее исполнение ряда боевых заданий во время войны доставило Сенявину очень почетное положение и в Петербурге, куда он был отправлен Потемкиным к Екатерине с донесением о победе, одержанной над турками в июле 1788 г. у Фидониси. В 1791 г. он отличился в сражении при Калиакрии, кончившемся новой победой Ушакова.
Но именно после Калиакрии произошли первые недоразумения. В приказе от 7 апреля 1791 г. Ушаков, ставший уже командующим корабельной эскадрой, укорял Сенявина в невыполнении им его приказания об откомандировании на вновь построенные корабли в Херсон и Таганрог вполне здоровых матросов. Сенявин вместо этого настойчиво стремился "сбыть" с своего корабля больных матросов. Произошла резкая ссора между знаменитым адмиралом и Сенявиным. Неприятности назревали уже давно. У обоих характер был вспыльчивый. Но благородство, доброта, бескорыстный патриотизм, львиная храбрость были свойственны им обоим, и ссора между ними не могла быть (и не была) сколько-нибудь серьезной.
В данном случае формально кругом был виноват резкий на язык Дмитрий Николаевич. Он наговорил дерзостей Ушакову, а тот в сильнейшем раздражении повел дело официальным путем, подав жалобу князю Потемкину. Потемкин любил и жаловал их обоих. Но он понимал, что совершенно непозволительное поведение Сенявина, если сколько-нибудь ему мирволить, может нанести тяжкий удар дисциплине. Сенявин страшно распалился гневом на незаслуженное, по его мнению, порицание его действий в приказе от 7 апреля и, в свою очередь, жаловался, будто из приказа Ушакова явствует что Ушаков считает его "ослушником, неисполнителем и упрямым и причиняющим прискорбие неохотным повиновением".
Ссора между двумя благороднейшими людьми, высокоталантливыми и геройски храбрыми военачальниками не могла быть продолжительной. Сенявин извинился перед Ушаковым, и наступило полное примирение. "Ушаков, строгий, взыскательный, до крайности вспыльчивый, но столько же добрый и незлопамятный, приветливо встретил Сенявина, со слезами на глазах обнял, поцеловал его и от чистого сердца простил ему все прошедшее"1.
Внезапная смерть пятидесятидвухлетнего Потемкина явилась больщим ударом не только для Ушакова, но и для Сенявина. Мелкая душа и бюрократический, совсем неспособный к широким взглядам ум Н. С. Мордвинова, который командовал Черноморским флотом после Потемкина, не мирились с явным, подавляющим превосходством Ушакова. Мордвинов явно завидовал герою Калиакрии, его громкой славе в Черноморском флоте. Сенявин был совсем в другом положении, он еще находился в слишком скромном служебном ранге, и не так громка еще была его репутация, чтобы Мордвинов мог видеть в нем конкурента. Его непосредственным начальником оставался в эти годы вице-адмирал Ушаков, который все более и более высоко ценил ум, энергию, оперативность своего подчиненного, "…он отличный офицер и во всех обстоятельствах может с честию быть моим преемником в предводительствовании флотом", — говорил о Сенявине Ушаков2.