«Внук: — Дедушка, а сколько человек ты убил на войне?
Дед: — Ни одного, внучек. Я убивал не людей, а врагов!..»
«Самое непростительное для советского разведчика –
не уметь разглядеть во враге человека».
Рецензенты:
доктор исторических наук Ф.И.Новик,
кандидат исторических наук Ю.Н.Шведов
В процессе любого вида взаимодействий стран, государств и их народов формируются определенные представления друг о друге, «образ». Это весьма сложное явление, так же как и механизмы формирования образа, включающие субъект, объект, предмет, обстоятельства и формы взаимодействия и т. д.
Войны — одна из форм (и стадий) конфликтного взаимодействия государств, существовавшая на протяжении практически всей истории человечества. Форма, в которой государства стремятся путем вооруженного насилия реализовать свои интересы и цели за счет другой стороны или отстоять их от внешних посягательств. Естественно, условия вооруженного противостояния государств являются экстремальными ситуациями не только «взаимодействия» стран и народов, но и их взаимовосприятия, которое подчиняется определенным закономерностям. Вооруженный противник, несущий смерть и разрушения, воспринимается принципиально иначе, нежели партнер в области экономики, культуры, образования, науки и т. д. Стереотипы взаимовосприятия народов мирного времени в период войн неизбежно трансформируются в «образ врага», особенно если государство оказывает целенаправленное воздействие на свое население.
Ушедший в прошлое XX век оказался предельно насыщен войнами и вооруженными конфликтами. Он же стал веком идеологий, веком невиданного развития и распространения средств массовой информации, а также технологий воздействия на сознание и подсознание людей. И не случайно «образ врага» — как идеолого-психологическая конструкция — среди многочисленных феноменов массового сознания именно в прошлом веке занял столь значимое место. Не стало исключением и сознание российского общества на всех его уровнях.
Данное монографическое исследование направлено на комплексное изучение одной из актуальных проблем социальной и «ментальной» истории — раскрытие социокультурного и психологического феномена восприятия «чужого» в экстремальных условиях войны, а также эволюции «образа врага» в послевоенное время, его бытования и трансформации в исторической памяти.
Актуальность проблемы определяется той значимостью, которую имели войны для всей истории России в XX столетии, в том числе для трансформации массового сознания, формирования как временных, так и весьма устойчивых социально-психологических, социокультурных и идеологических категорий и стереотипов. Войны не только занимали «хронологически» важную часть российской истории XX века, но и в значительной мере влияли на периоды мирного развития. Почти неизученный гуманитарный аспект военно-исторического опыта приобретает особую остроту в текущей международной ситуации и в результате сложного положения внутри России. Без учета психологических и социокультурных факторов взаимодействия с чужими социумами невозможно адекватное научное осмысление новейшей отечественной истории, причем не только военной, но и «гражданской». Немалое значение осмысление этого опыта имеет и для социальной практики в условиях современности, в том числе для построения отношений с государствами и народами — бывшими военными противниками России.
Поставленная проблема столь многообразна по входящей в нее и соприкасающейся с ней тематике, что, рассматривая процесс ее научной разработки и степень изученности, нельзя ограничиваться освещением собственно историографии, тем более что она весьма ограничена — исследование во многом только начинается. Между тем, предмет исследования данной книги в значительной своей части связан с новым междисциплинарным направлением — имагологией,[1] которая занимается изучением взаимовосприятия народов, социумов, культур и в последние годы весьма интенсивно развивается, делая успехи, в том числе и на историографическом поле. В рамках этой междисциплинарной отрасли для нас значимы как теоретико-методологические разработки, так и — относительно скромные — историографические результаты.
Проблема восприятия представителей иных народов, социумов и культур в разные исторические эпохи до недавнего времени затрагивалась в основном в философской, культурологической и политологической литературе.[2] Для исторической науки это сравнительно новое направление,[3] в рамках которого в разных странах разрабатывается несколько «избранных» сюжетов. Так, в ФРГ с 1982 г. работает исследовательская группа «Вуппертальский проект по изучению представлений немцев и русских друг о друге», выпускающая многотомное научное издание «Западно-восточные отражения» в двух сериях — «Русские и Россия глазами немцев» и «Немцы и Германия глазами русских». В России в Институте российской истории РАН с 1994 г. проводится ежегодный «круглый стол» «Россия и мир: проблемы взаимовосприятия», материалы которого регулярно публикуются.[4] В мае 2001 г. в Санкт-Петербурге Международной ассоциацией исторической психологии была проведена международная научная конференция «Наши» и «чужие» в российском историческом сознании».[5] Также с 1990-х гг. стали выходить сборники статей и отдельные публикации на близкие темы в исторических журналах и альманахах,[6] появились первые монографические исследования.[7]
В контексте истории насыщенного войнами XX века важнейшее место в процессе взаимовосприятия разных народов приобретает понимание механизма превращения «образа чужого» в «образ врага». Следует подчеркнуть определенную «деликатность» данной темы: долгое время ее разработка в нашей стране (а отчасти и за рубежом) являлась преимущественно прерогативой спецслужб, решавших задачи спецпропаганды и психологической войны. Их исследования оставались во многом засекреченными или публиковались под грифом «для служебного пользования». За ряд десятилетий лишь небольшой круг «открытых» советских и переводных работ, которые можно отнести к этому направлению, получил доступ к массовому отечественному читателю.[8] Лишь в постсоветский период этот пласт проблем стал освещаться гораздо более активно как в теоретическом,[9] так и историческом ракурсах.[10]
В последние годы происходит, во-первых, осознание большого гуманитарного значения данной проблемы; во-вторых, — она все чаще становится предметом изучения «гражданских» исследователей, хотя в этом направлении делаются только первые шаги, в том числе и в методологическом аспекте. О междисциплинарном характере проблемы свидетельствует то, что ее параллельно разрабатывают психологи и этнопсихологи,[11] социологи,[12] политологи,[13] культурологи, филологи, искусствоведы[14] и, разумеется, историки.[15]
Однако собственно исторических исследований, посвященных формированию «образа врага» применительно к российским войнам XX века, за исключением разработок автора данной книги,[16] на сегодняшний день в отечественной историографии сравнительно немного,[17] а существующие работы по смежной проблематике до недавних пор освещали процессы не столько военного, сколько мирного времени,[18] а также войн иных исторических периодов,[19] либо других стран и народов.[20]
Вместе с тем, в последние годы появился ряд работ, посвященных советской пропаганде в канун Великой Отечественной войны, в том числе и в кинематографе, непосредственно выходящих на проблему «образа врага»,[21] а в вышедшем в 2005 г. втором выпуске Ежегодника «Военно-историческая антропология»[22] есть специальный раздел «Психология взаимовосприятия и взаимодействия военных противников», где опубликованы материалы как по отечественной военной истории XX века,[23] так и по российской и зарубежной истории более ранних периодов.[24] Появились публикации, выделяющие отдельные коллективные и индивидуальные субъекты восприятия реальных и потенциальных противников России/СССР.[25]
Безусловно, нельзя рассматривать формирование образа врага в лице страны, ведущей войну, вне более широкого исторического контекста взаимовосприятия двух стран и народов. Поэтому весьма значимы исторические исследования, посвященные восприятию стран — противников России в XX веке как собственно в период ведения боевых действий, так и в мирное время. Весьма значимо восприятие в России Запада как целого,[26] в том числе в контексте внешней военной угрозы.[27] Ряд статей посвящен главному противнику России в войнах XX века — Германии и ее сателлитам,[28] Японии,[29] Польше,[30] Финляндии,[31] Афганистану,[32] образу союзника в целом,[33] а также конкретным временным союзникам, готовым стать (и становящимся в конкретных условиях) противниками — Англии[34] и США.[35]
Вместе с тем, оценивая степень изученности темы и констатируя определенные позитивные наработки в области изучения «образа врагов» России в истории войн XX века, следует сделать вывод: изучались лишь отдельные аспекты темы, в том числе и самим автором, но в целом пока проблема исследована фрагментарно.
Основным объектом исследования в данной монографии выступают российские участники и современники всех основных внешних войн России/СССР в XX столетии. Они являются коллективным социальным субъектом восприятия противника, причем в качестве важнейшего субъекта «синхронного» восприятия врага рассматривается армия, а «ретроспективного» — ветераны войн. В объект исследования — в той части, что касаются исторической памяти — включены также другие поколения россиян.
Предметом изучения являются социально-психологические процессы в массовом сознании общества и армии, характеризующие многочисленные параметры восприятия противника и отношения к нему в конкретно-исторических условиях каждой из войн. Предмет изучения включает механизмы, формы и результаты восприятия противников России в войнах XX века субъектами разного уровня: и центрами принятия решений, и аналитическими структурами, и «простым человеком». Особый «массовый» субъект, непосредственно соприкасавшийся с противником — российская армия, и ей в книге уделяется максимальное внимание.
В исторической и других социальных науках это явление нашло отражение в категории «образ врага», изучение формирования и эволюции которого в различных вооруженных конфликтах, а также сравнительно-исторический анализ этих процессов являются основной целью исследования. В монографии решается комплекс теоретико-методологических, источниковедческих и конкретно-исторических аспектов проблемы, которая в указанном ракурсе и на обозначенном материале ставится в историографии впервые. Вместе с тем, автор опирается на уже проведенные собственные разработки отдельных вопросов в рамках данной проблематики.
Ключевыми задачами, на решение которых направлено исследование, являются:
— разработка методологического, источниковедческого и методического инструментария сравнительно-исторического исследования проблемы формирования и эволюции «образа врага» в условиях войн и вооруженных конфликтов;
— конкретно-исторический анализ механизмов, форм, содержания процессов формирования и эволюции «образа врага» в основных внешних войнах России в XX в. (в русско-японской, Первой мировой, советско-финляндской, Великой Отечественной, Афганской, а также в рамках иностранной интервенции в период Гражданской войны и в военных кампаниях против японской армии накануне и в ходе Второй мировой войны);
— проведение сравнительно-исторического анализа явления путем сопоставления его в условиях перечисленных войн, определения специфического и типического в этих процессах;
— компаративный анализ конкретных составляющих процессов восприятия противника и отношения к нему, в том числе изучение соотношения и взаимосвязей идеологических, социокультурных и психологических факторов конкретных войн.
Данное монографическое исследование впервые в историографии направлено как на комплексное изучение проблемы формирования и эволюции «образа врага» в главных внешних войнах России/СССР в XX в., так и на компаративный анализ на основе сопоставления этих процессов в различных исторических условиях. В книге впервые на данном материале применена разработанная автором методика сравнительно-исторического исследования таких психологических феноменов вооруженных конфликтов, как механизмы, формы и модели восприятия противника и формирование стереотипов «образа врага».
Исследование базируется на использовании широкого круга в значительной степени впервые вводимых в научный оборот источников, в том числе материалов военной цензуры, политсводок и политдонесений, боевых донесений и докладов, данных фронтовой и агентурной разведки, протоколов допросов военнопленных, материалов проведенных автором социологических обследований (интервьюирования и анкетирования участников и современников войн), а также источников личного происхождения, периодической печати, произведений литературы и искусства, и др. Привлекаются материалы Российского государственного военно-исторического архива, Российского государственного военного архива, Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации, Российского государственного архива социально-политической истории, личных и семейных архивов участников разных войн, и др.
Отправным пунктом в решении поставленных в монографии целей и задач является как общенаучная методология (логический, системно-структурный анализ, использование классификаций, и др.), так и конкретно-методологические подходы, разработанные в ряде гуманитарных дисциплин при изучении социокультурных и социально-психологических феноменов. Естественно, конкретно-исторический характер исследования ставит во главу угла собственно исторические методы.
В «синтетическом» подходе к изучению психологии войн находят отражение основопологающие принципы социальной истории, в центре внимания которой оказывается человек, причем не сам по себе, а как член социума. Широко применен инструментарий психоистории и «устной истории», изучение общественных процессов не только «сверху», через «официальный дискурс», который воплощает язык власти и идеологии, но и «снизу» (взгляд на войну «из окопа», «из-за станка» и т. д.). Наряду с ключевым для задач исследования историко-сравнительным методом, в нем применен целый комплекс общеисторических методов: историко-генетический, историко-типологический, историко-системный и др., а также весь арсенал собственно источниковедческих методов, которые используются при проверке достоверности и репрезентативности источников. Метанаучные для истории подходы в исследовании историко-психологической проблематики дополнены методологическими принципами и инструментарием, разработанными в смежных гуманитарных дисциплинах, прежде всего в психологической и социологической науках, а также в культурологии.
Особое методологическое значение для тематики данного монографического исследования имеет новая междисциплинарная область, превращающаяся в самостоятельную научную дисциплину — имагология.
Для конкретно-исторического анализа проблемы формирования «образа врага» необходимо предварительно очертить ее границы, раскрыть содержание основных понятий, определить инструментарий и источники.
В целом проблема восприятия противника, отношения к нему является частью более широкой историко-психологической проблематики «мы и они», «свой-чужой», различные аспекты которой нашли отражение в историко-психологической и социально-психологической литературе.[36] Она имеет междисциплинарный характер, что предполагает изучение на стыке не только социальной и исторической психологии, но и культурологии, этнологии, конфликтологии и других наук. В последние десятилетия эта область исследований выделилась в самостоятельное направление, на основе которого сформировалась целая междисциплинарная научная дисциплина — имагология, оформившаяся в 1950-х гг. и получившая развитие во Франции и Германии. Она начала формироваться в результате достижений школы «Анналов», опиравшейся на культурологические подходы в исторических исследованиях и поставившей проблему «чужого в культуре». Основной объект исследования имагологии — то, как в национальных культурах формируются «образы» «своего» и «чужого».
В основе концепции лежит предположение, что любая культура делится на свою и чужую, причем своя воспринимается как «естественная», сама собой разумеющаяся, а чужая — нет. Соприкосновение с другой культурой, взаимодействие с ней вызывает ощущение и понимание относительности ценностей, культур и самой социальной реальности. «Национальные имагемы определяются их Янусовой амбивалентностью и противотиворечивой природой. Результат такой амбивалентной полярности — различные их проявления (национальные образы в таком виде, как мы фактически с ними сталкиваемся), невосприимчивые к собственному устареванию».[37] Национальные образы обычно принимают характер стереотипов — т. е. упрощенных, весьма жестких, устойчивых представлений, возникающих у человека — как социального существа — под влиянием культурного окружения. Именно так человек воспринимает окружающий мир: через «картину в голове», через призму искусственных образов, которые возникли до того, как человек столкнулся и стал непосредственно наблюдать конкретное явление. «Стереотип является определенной формой генерализации отдельных явлений, он унифицирует представления об этнических и общественных группах, институтах, явлениях культуры, личностях, событиях и т. д. и обладает исключительной силой убеждения благодаря удобству и легкости его восприятия».[38]
Термин «стереотип» был введен в научный оборот американским социологом У.Липпманом, который в 1922 г. в книге «Общественное мнение» определил влияние стереотипов на восприятие окружающего мира, на индивидуальное и массовое сознание: «В большинстве случаев мы не сначала видим, а потом даем определение, мы сначала определяем для себя то или иное явление, а потом уже наблюдаем его. Во всей… неразберихе внешнего мира мы выхватываем то, что навязывает нам наша культура, и мы имеем очевидную тенденцию воспринимать эту информацию в форме стереотипов».[39] Роль стереотипов весьма противоречива. С одной стороны, они помогают каждому человеку — с его ограниченным личным опытом, как правило, узким географическим и социальным жизненным пространством ориентироваться в мире, опираясь на более широкий опыт своего социума, своей культуры, на основе которого он формирует представление о мире в целом и многих вещах, в том числе тех, с которыми лично никогда не соприкоснется. Стереотипы экономят усилия в познании индивидуумом сложного, меняющегося мира, используя потенциал общества. С другой стороны, стереотипы обычно упрощают, а во многом и искажают реальность, опираясь на ограниченный опыт конкретного социума, а также его предрассудки. Кроме того, стереотипы очень устойчивы, передаются из поколения в поколение, и воспринимаются как сама реальность. То есть они обычно отстают от изменений социальной реальности, неизбежно внося определенные искажения в ее восприятие.
В тех случаях, когда личный опыт противоречит стереотипу, большинство людей предпочитают не замечать этого противоречия и сохранить неизменными свои взгляды. Лишь относительно немногие, психологически наиболее гибкие и восприимчивые люди способны преодолеть стереотип при восприятии противоречащей ему реальности.
Стереотипы могут быть в основном адекватными реальности, частично адекватными или совершенно ей неадекватными.
«Чужое» воспринимается по-разному, в зависимости от многих факторов. Прежде всего, разной бывает сама готовность восприятия иного, диапазон которой широк: от интереса и любопытства до безразличия и далее — до активного неприятия, отторжения, отказа воспринимать. Как правило, отношение к чужому настороженное, а часто — и негативное.
При восприятии «чужого», с которым был или, тем более, сохраняется негативный контакт, и особенно когда чужое угрожает «своему» (интересам, самооценке, комфортной стабильности и т. д.), отношение к нему преимущественно или полностью негативное. Эти факторы, вносящие сильный эмоциональный компонент, особенно затрудняют объективное восприятие реальности «иного».
Ситуация опасности, исходящей от «чужого» угрозы и составляет тот социальный и социокультурный контекст, в котором формируется «образ врага». В рамках нашей книги наиболее близок к проблематике «образа врага» тот тематический пласт, который связан с взаимовосприятием стран и народов.
Взаимоотношения и взаимовосприятие стран и народов — очень непростое явление, в котором важнейшее значение имеет психологическая составляющая. Она подразумевает — на основе психологической закономерности «мы-они», «свои-чужие» — прежде всего, взаимовосприятие, в результате которого у одного народа складывается образ другого и отношение друг к другу.
Взаимовосприятие народов зависит от множества факторов, имеющих определенную соподчиненность. Условно это явление можно отразить в виде упрощенной схемы: субъект, объект, обстоятельства восприятия, смысловое наполнение формируемого образа. Субъектами восприятия могут быть государственные структуры, формирующие политику в отношении другого государства; определенные социальные категории населения и, наконец, конкретные граждане страны. Объект восприятия также может быть целостным (страна и народ в целом) и дифференцированным — государство, народ, его история, культура и т. д. На конкретные субъекты восприятия в большей или меньшей степени влияют различные источники информации, каналы и инструменты воздействия: официальные и пропагандистские материалы, пресса и другие СМИ, произведения искусства и культуры и т. д., а также опыт непосредственного контакта в той или иной форме.
Сложнейшие социально-психологические процессы взаимовосприятия определяются множеством факторов: величиной и исторической значимостью народов, этническими и социокультурными различиями или близостью; существованием в рамках одного или разных государств; территориальной удаленностью или соседством; интенсивностью или слабостью контактов, их характером (враждебность, нейтральность или дружественность), видами и направленностью взаимодействий (экономические, политические, культурные) и т. д.
То, каким содержанием наполняется понятие «они» — дружественным, нейтральным или враждебным, — зависит от очень многих обстоятельств. Здесь и историческая память, и конкретно-историческая ситуация, и жизненный опыт и мировоззрение отдельных людей, которые являются субъектами взаимоотношений. Как правило, особенно непросты взаимоотношения соседних народов, у которых накопился многовековой исторический груз взаимных претензий и обид, но также есть и немалый позитивный опыт контактов и сотрудничества.
Следует отметить, что и сами взаимоотношения народов, и влияющие на них обстоятельства не являются статичной величиной, и в различных исторических условиях могут меняться в широком диапазоне: от активных взаимосвязей до почти полного их прекращения; от вражды к дружбе и наоборот. Соответственно и образ другой страны никогда не бывает статичным. Его формирование всегда происходит исторически, подвергается изменениям и коррективам вместе с изменением условий взаимоотношений стран и народов, исторического опыта, смены поколений и т. д. Вместе с тем, уже сформированные в этносе и культуре стереотипы могут быть весьма устойчивыми, сохранять свое смысловое и оценочное наполнение веками и влиять на восприятие иных народов в течение многих поколений, несмотря на существенные изменения как самих народов и их стран, так и их реальных взаимоотношений.
Этнический стереотип — комплекс представлений одной этнической группы о другой. Они всегда существуют в контексте автостереотипов — представлений народа-этноса о себе самом, которые соотносятся с инородным, внешним, иным, и только так и могут восприниматься и оцениваться. «Свое» есть точка отсчета для восприятия чужого, «матрица» для сопоставления, мерило и критерий для оценки. Соотнесение, сопоставление, сравнение своего и чужого, — основной механизм формирования образа иного. Но для формирования образа иного народа, его стереотипа важно не только, что сравнивается, но и кто сравнивает, т. е. качества народа — субъекта восприятия, прежде всего его национальный характер. Этнические стереотипы опираются на сложившуюся этнокультурную традицию, представляют собой схемы восприятия инокультурного опыта, играют активную роль в формировании мировосприятия и мировоззрения нации, Они же во многом отражают саму нацию, продуцирующую стереотип иного, многое говорят о национальном характере, ментальности народа.
Сопоставление своего и чужого, как правило, бывает комплиментарным по отношению к «своему» и весьма критичным или даже негативным, отторгающим по отношению к чужому. Неадекватность само— и ино-восприятия ведет к мифологизации образов — как автостереотипов, так и образов-стереотипов чужого. «Имагология ставит своей задачей выявить истинные и ложные представления о жизни других народов, стереотипы и предубеждения, существующие в общественном сознании, их происхождение и развитие, их общественную роль и эстетическую функцию в художественном произведении… Имагология, как это явствует из самого названия, изучает «образы», «картины» чужого мира и, стало быть, не сводится к исследованию стереотипов, которые являются «застывшим» образом, некой постоянной, идеальной моделью, не существующей в реальном мире. Однако она по необходимости занимается в первую очередь именно стереотипами — долгоживущими общественно-историческими мифами».[40]