Насилие является жизненным фактом в современном обществе; вопрос теперь в том, как можно отменить насилие. Революция высвобождает насилие, но оно должно быть под нашим контролем и управлением; оно не должно действовать вслепую и, разумеется, его нельзя прославлять и расширять его поле действия. Подобные заявления могут звучать резонно, но они будут бесполезными, если мы не будем продолжать изучать точнее действительную природу насилия, определяемую в первую очередь её объектом: так, насилие, направленное против капиталистической системы надо хвалить и поощрять, а насилие против народа нет. Но капиталистическая система представлена народом, и именно этот народ иногда захлёстывает насилие. Вот где вопрос ограничения насилия становится актуальным; если его не поднимать, мы будем продолжать жить по предписаниям капитала. При том, что деспотизм капитала поддерживается общим насилием против людей, факт также, что он может достичь господства над людьми сначала противопоставляя их друг другу, а затем распределяя между ними различные роли. Когда происходят конфликты, каждая сторона представляет другую, как не-человеческую (так американцы рассматривали вьетнамцев). Если человека нужно уничтожать, его сначала нужно лишить его человечности. Итак, если во время революционной борьбы люди предпочитают придерживаться этого взгляда, разве они не просто имитируют методы капиталистов и не продолжают этим уничтожение человека?
Мы можем задаться вопросом, какую игру ведут леваки когда они теоретизируют об уничтожении господствующего класса (скорее чем его поддержки), или полицейских («хороший мент – мёртвый мент»)? Можно вывести уравнение CRS=SS [13] на уровне лозунга, потому что это реально передаёт реальность двух ролей, но не оправдывает уничтожения участвующих людей по двум причинам. Во-первых, это полностью вычёркивает возможность подрыва полиции. Когда полицейские чувствуют, что её сводят к статусу недочеловеков, они сами начинают бунтовать против молодёжи для того, чтобы утвердить свою человечность, в которой им отказывают, и, таким образом, они играют роль не просто машин убийства/репрессий. Во-вторых, любой ОМОНовец или любой другой мент является ещё и личностью. Каждый является личностью с определённой ролью, как и любой другой. Опасно делегировать всю бесчеловечность одной стороне социального целого, а всю человечность другой. Речь здесь идёт не о проповеди не-насилия, [14] но скорее о точном определении, какое насилие должно осуществляться и в каких целях. В связи с этим, следующие пункты должны чётче очертить нашу позицию: во-первых, все стереотипы и функции следует принимать за то, чем они являются – роли, навязанные нам капиталом; во-вторых, мы должны отвергать теорию, постулирующую, что те индивиды, что защищают капитал, должны быть просто уничтожены; в-третьих, мы не можем делать исключений лишь на том основании, что некоторые люди несвободны, что и ментов и революционеров производит «система». Если бы это было правдой, логическим заключением была бы или позиция не-насилия, или ситуация, при которой люди становятся автоматами, что оправдывало бы всякое насилие против них. Если с самого начало отрицать любую человечность в людях, как можно ожидать от них, что они станут реальным человечеством? Их следует рассматривать как людей, как человеческие существа. Хотя большинство и мыслит в терминах радикального решения проблем, выработанных классовым обществом – т.e., репрессии против твоих оппонентов – даже в этой форме революция должна осуществляться в соответствии со своей истинной природой, а именно будучи человеческой. Когда наступит конфликт, а он наступит неизбежно, не должно быть попыток свести различных индивидов, защищающих капитал к уровню «скота» или механических противников; их следует ставить в контекст человечества, потому что они знают, что являются частью человечества и в потенциале могут обрести свою человечность снова. В этом смысле конфликт приобретает интеллектуальное и духовное измерения. Представления, оправдывающие защиту индивидом капитала, должны быть обнажены и демистифицированы; люди в данной ситуации должны осознать противоречия, и в их сознании должны появиться сомнения.
Терроризм также следует рассматривать в этой перспективе. Недостаточно просто обличать его ужасы. Те, кто приемлет терроризм, капитулировали перед властью капитала. Терроризм – это не просто уничтожение отдельных людей: это также взывание к смерти для того, чтобы вызвать гипотетический бунт. Этот аспект следует особо отметить, не порицая и не одобряя его, но его следует отвергать как план действия. Терроризм подразумевает, что «стена» (пролетариат и его представление) стала непреодолимой и нерушимой. Терроризм признаёт поражение, и все его недавние примеры подтверждают это.
Мы должны признать, что подавляющее господство капитала воздействует на всех без исключения. Нельзя рассматривать отдельные группировки как «избранных», вырванных из-под деспотизма капитала и неотмеченных им. Революционная борьба является человеческой борьбой, и она должна признавать в каждом человеке возможность человечности. В гуще конфликта между рэкетирами, «капиталистами» и полицией во всех её формах, каждый индивид должен с силой отвергать, как в самом себе, так и во внешнем мире, приручение капитала и все его комфортабельные, самоочевидные «объяснения».
Арена борьбы
Ничто из вышесказанного не может обладать значением, если не будет происходить одновременного отказа от всех устаревших форм борьбы. Как движение мая-68, так, и даже сильнее, лицейское движение ставило ясное ударение на том, что приверженность старым формам борьбы неизбежно ведёт к определённому поражению. Теперь становится всё более признанным фактом, что демонстрации, марши, зрелища и шоу никуда не ведут. Размахивание флагами, расклеивание плакатов, раздача листовок, атаки на полицию и любая деятельность, является повторением ритуала – ритуала, в котором полиция всё время играет роль неодолимых поработителей. Поэтому методы борьбы следует подвергнуть тщательному анализу, потому что они являются препятствием для создания новых способов действия. Для того чтобы они стали эффективными, надо отказаться от старых арен борьбы – как на рабочих местах, так и на улицах. Пока революционная борьба происходит на территории капитала, а не на своей, не может быть существенного прорыва, качественного революционного скачка. Здесь мы должны сконцентрировать наше внимание; мы должны иметь дело с этим вопросом, если не хотим, чтобы революция не оказалась в смертельном застое, в такой ситуации, из которой пришлось бы выбираться долгие годы. Если мы успешно покинем старые центры борьбы, это потребует одновременного движения к созданию нового образа жизни. Какой смысл в захвате фабрик – например, автомобильных фабрик – производство в которых должно быть остановлено в любом случае? Разносятся крики: «Захватывайте фабрики и управляйте ими сами!» Так все пленники этой системы должны захватить свои тюрьмы и начать сами управлять своим заключением. Новые социальные формы не основываются на старых и лишь в редких случаях в прошлом мы видим основание новых цивилизаций на фундаменте старых. Буржуазия одержала победу, потому что вела борьбу на своём поле битвы – в городах. Но в наших нынешних условиях это помогло бы появлению коммунизма, который не стал бы ни новым обществом, ни новым способом производства. Сегодня человечество должно начать свою борьбу против капитала, которая будет происходить не в городах и не в деревне, но вне и тех и других: [15] отсюда необходимость появления коммунистических форм, которые бы находились в настоящем антагонизме по отношению к капиталу и собирали бы вокруг себя силы революции. После пришествия мая-68, капиталу пришлось принять во внимание тот факт, что революция вновь вернулась в качестве жизненного императива, необходимости. В ответ, контрреволюции пришлось адаптироваться и моделироваться (поскольку она существует только в связи с революцией). Но как бы она ни пыталась ограничить развитие противника обычными методами, ей это никогда не удастся, потому что революция всегда будет представляться реальностью, а это значит, что она всегда будет иррациональной. Эта иррациональность является её фундаментальной характеристикой. Всё что рационально по отношению к существующему порядку может быть поглощено и интегрировано. Если революция действует на той же территории, что и противник, её всегда можно остановить. Она не может восстать; ей препятствуют в её самом страстном желании, в реализации собственного проекта на своей собственной территории.
Обретение человеческой общности должно стать целью, к которой движется революция. Поэтому революционное движение должно отражать в себе эту же цель. Методы, родившиеся при классовых обществах, увели нас от этой цели; по самой своей природе они бесчеловечны и поэтому их невозможно использовать. Было бы абсурдом желать проникнуть в структуры установленного порядка и заставить их функционировать в интересах революционного движения. Те, кто действует подобным образом, работают, будучи мистифицированными насчёт исторического проекта, который якобы достигает своей истинной цели в капитале. Эта мистификация представляет человека как второстепенный элемент. В капиталистической системе человек стал поверхностным, но лишь настолько, что человечество сохранило свою нерушимую последовательность со времён своего происхождения, оно ещё не полностью уничтожено, поскольку идея бунта остаётся живой и притом, что молодёжь не полностью демобилизована приручением. Всё остаётся возможным. В любом случае, борьба оживляет человеческую сущность в каждом индивиде; борьба выводит нас из ловушки восприятия других только в качестве их овеществлённого внешнего вида. Даже там, где индивид был овеществлён в высшей степени и превратился в органический автомат капитала, всё ещё остаётся возможность, что вся эта конструкция рухнет. Здесь мы можем последовать за хорошим советом Маркса: Недостаточно указывать на цепи, надо сделать их позорными. Каждый индивид должен испытать кризис. В конфликтах с полицией, импульс должен быть не просто к уничтожению репрессивной силы, препятствующей коммунистическому движению, но также к уничтожению системы, провоцируя человеческое возрождение в умах полицейских.
Этого никогда не произойдёт, если будут использоваться старые методы конфронтации; нам надо найти новые методы, например, презирать и высмеивать власти [16] , оставлять их изолированными в ловушке собственных забот. Было бы абсурдом теоретизировать и обобщать это. Но можно быть уверенными насчёт одной вещи: это было эффективно в прошлом и станет эффективным снова, но мы должны изобретать всё больше новых методов действия. Основой для нас будет понимание, что территория и методы борьбы надо изменить; эту необходимость до сих пор понимали в ограниченной и иногда негативной манере люди, которые бросали всю и уходили на дорогу, выражая желание оставить порочный круг борьбы, которая происходит в повседневном мире.
Леваки упорствуют в своём хорошо известном цикле провокаций-репрессий-подрывной деятельности, который должен привести к революции в определённое время в будущем. Но эта концепция революции полностью недопустима, потому что означает принесение в жертву мужчин и женщин для мобилизации других. Коммунистической революции не требуются мученики, потому что ей не нужно делать требований. Мученик становится приманкой для привлечения остальных. Какой была бы польза от революции, использующей смерть в качестве приманки? [17] И всё же всегда есть кто-то, кто умирает как раз вовремя (или смерть жертвы может быть «ускорена»), а кто-то ещё ходит вокруг потрясая трупом, чтобы привлечь революционных мух.
Поскольку коммунистическая революция будет триумфом жизни, она ни в коем случае не может прославлять смерть, или пытаться эксплуатировать её, потому что так она только вернётся на почву классового общества. Есть некоторые, кто будет сравнивать или заменять «тех, кто пал за революцию» с теми, кто умер, служа капиталу: но это всё тот же старый карнавал мертвечины!
Революция никогда не представляется как необходимый и естественный феномен, и у этого недопонимания серьёзные последствия. Всегда кажется, что революция зависит строго от той или иной группы, излучающей истинное сознание. Сегодня перед нами следующие альтернативы: или происходит настоящая революция – весь процесс от формирования революционеров до уничтожения капиталистического способа производства – или происходит уничтожение человеческого вида в той или иной форме. Другой возможности нет. Когда начнётся революция, не будет уже потребности оправдывать то, что произошло; скорее это будет вопрос силы избегать злоупотреблений и излишеств. А это возможно только если индивидуальные мужчины и женщины начнут становиться автономными до революционной вспышки: поскольку им не нужны лидеры, они будут хозяевами своего бунта.
Ясно, что в нынешних обстоятельствах люди могут пройти лишь какое-то расстояние в данном направлении; но ясно, что это может реализоваться только через отрицание людоедского дискурса, представляющего революцию как сведение счетов, физическое уничтожение одного класса или группы другим. Коммунизм является потребностью человеческого вида, ему не нужны подобные методы.
В целом, большинство революционеров сомневается, что революция когда-либо произойдёт, но для того, чтобы убедить себя, что она произойдёт, им приходится как-то оправдывать её перед самими собой. Это позволяет им ждать, но также скрывает тот факт, что проявления революции постоянно проходят мимо них. Для того чтобы изгнать свои сомнения, они обращаются к вербальному насилию (опять же подмена), и постоянно занимаются отчаянным и упорным прозелитизмом. Процесс оправдания функционирует так: как только они набирают добровольцев, это служит доказательством, что ситуация созрела, и что уровень агитации должен быть повышен и т.д. и т.п. В соответствии с этой схемой, революция означает агитацию, которая означает привнесение сознания извне. Они всё ещё не поняли того факта, что революция происходит как раз тогда, когда некому защищать старый порядок; революция одерживает триумф, потому что у неё нет противников. Смысл в том, что всё станет иным после неё, вот где проблема насилия снова становится актуальной. Потребность в коммунизме является потребностью всех. Это истина, которая, так или иначе, станет явной во время фермента революции. Это не означает, что люди избавятся от всего мусора старого общества за одну ночь. Это означает, что те, кто совершит революцию, будут правыми, также как и левыми; так, когда надстроечные элементы капиталистической системы будут уничтожены и глобальный процесс производства остановится, предпосылки капитала останутся неизменными, а старые формы поведения и старые схемы будут проявляться вновь, потому что будет казаться, что каждый раз человечество схватывает новую возможность, начинает новое созидание, оно оборачивает его в формы прошлого и адаптирует его к эпохе. Конечно, коммунистическая революция будет развиваться не так же как предыдущие, но если её цель как-то ограничена, она всё ещё будет частью содержания пост-революционного движения. Движение будет стремиться придать новые измерения человеческой общности, вновь утверждая и укрепляя всё, что возникло в течение революции. На этой стадии, когда дело станет трудным, вновь проявятся старые учрежденческие формы, а некоторые элементы захотят утвердить свои привилегии в скрытой форме и попытаются сделать преобладающими такие решения, которые пойдут им на пользу. Другие захотят вновь ввести самоуправление. Они так и не поймут, что коммунизм – это не новый способ производства, а новый вид бытия.
Настало также время, когда старая практика распределения всего по категориям, столь характерная для любого рэкета, должна быть уничтожена раз и навсегда. Мы должны понимать, что новое может появляться в мантиях прошлого; было бы крупной ошибкой рассматривать лишь эти поверхностные сходства с прошлым, исключая всё остальное. Суть не в том, чтобы рассматривать пост-революционное движение как апофеоз немедленного примирения, когда благодаря какому-либо чуду, угнетение прошлого самоупразднится. Поскольку новый образ жизни будет порождён действенной борьбой, вопрос стоит о модальности этой борьбы. Любой дух сектантства или инквизиторства будет смертельным для революции, что становится ещё одной причиной почему классическая диктатура уже невозможна, поскольку она означала бы вид бытия, присущий классовому обществу. Период промежуточных перемен не может быть преодолён кроме как через самые разнообразные выражения освобождения человека. Коммунизм несёт в себе это многообразное давление. Это давление, которое будет осуществляться большинством людей в поисках создания человеческой общности, которая позволит им избавиться от всех препятствий, стоящих на их пути. Именно это утверждение жизни имел в виду Маркс, когда сказал «если мы будем считать человека человеком, а его отношение к миру человеческим, тогда любовью можно воздавать только за любовь, доверием за доверие…» Насилие и стычки станут исключением из правила.
Те, кто уверен, что потребуется диктатура уже пришли в своём сознании к убеждению, что общество никогда не будет способно дорасти до коммунизма. Это долгий, болезненный и трудный путь к экстраординарному осознанию, что мистификации больше нет, что блуждания человечества привели его к самоуничтожению, что это произошло в основном потому, что оно доверило свою судьбу чудовищной, автономной системе капитала. [18] Мужчины и женщины осознают, что сами являются определяющим элементом, и что им не обязательно уступать свою власть машине и отчуждать своё бытие в ложной вере, что это может привести к счастью.
В тот момент, когда будет достигнута эта точка, всё будет окончено и возвращение назад станет невозможным. Представления капитала будут разрушены как карточный домик. Люди, чьи умы свободны от капитала будут способны вновь обрести самих себя и своих меньших братьев. С этого времени, созидание человеческой общности нельзя будет остановить.
Идеология, наука, искусство и всё остальное, через целый ряд учреждений и организаций действуют вместе, насаждая мнение, что человек не обладает значением или властью действовать. [19] Более того, все они укрепляют идею о том, что если нам кажется, что мы пришли к определённой стадии социальной эволюции, то это потому что иначе быть не могло с самого начала, когда мы впервые овладели технологией и развили её. Технологию окружает некая фатальность: если мы не примем её, мы не сможем совершить прогресс. Всё что мы можем сделать – это исцелить некоторые недостатки, но мы не можем избежать машины, которой является само общество. Ловушка захлопнулась, люди стали неподвижными, а определяющим фактором стали представления капитала – он представляет самого себя (т.е. капитал) как рациональный социальный процесс, который вызывает чувство, что систему больше нельзя воспринимать как репрессивную. Для того чтобы объяснить какие-либо негативные аспекты, капитал просто использует категории, описываемые как находящиеся «вне капитала».
Надо избавиться от долгих привычек сознания, позволивших человеческому уму стать вместилищем паразитических представлений капитала. Менталитет и поведение слуги (чьим хозяином является капитал) должны быть искоренены. Эта потребность стала сейчас всё более и более насущной, потому что старая диалектика повелителя и раба исчезает в процессе, при котором даже раб – человеческое существо – становится ненужным.
Глобальная перспектива
Борьбу против приручения надо рассматривать на глобальном уровне, на котором начинают появляться важные силы. Априорная универсальная рациональность капитализма может быть демистифицирована только когда мы начнём серьёзно ставить под вопрос линеарную схему человеческой эволюции, а также мнение о том, что капиталистический способ производства был прогрессивным для всех стран.
В особенности страны, которые, по словам пророков роста и «экономического чуда» являются неразвитыми или находятся на пути к развитию на деле являются странами, гда капиталистический способ производства не смог утвердиться. В Азии, Южной Америке и Африке живут миллионы людей, которые ещё не полностью поддались деспотизму капитала. Их сопротивление является негативным в том смысле, что они неспособны выстроить для себя иную общность. Поэтому необходимо поддерживать мировую сеть человеческих дебатов, которую лишь коммунистическая революция сможет преобразовать в движение за установление новой общности. Более того, во время революционного взрыва эта сеть или полюс будут обладать решительным влиянием на работу по уничтожению капитала.
В т.н. развивающихся странах молодёжь восстала (в Цейлоне, на Мадагаскаре в 1972-м, слабее в Сенегале, Тунисе, Заире и т.д… ) и выразила различными способами те же потребности, что и молодёжь Запада. В течение более, чем десяти лет восстание молодёжи продемонстрировало, что его фундаментальной характеристикой была направленность против приручения. Не желая делать пророчеств о каком-то точном результате, важно попытаться различить в этом некую перспективу. В мае 68-го мы снова приняли прогноз Бордиги о возрождении революционного движения около 1968-го и революции в период 1975-1980 гг. Мы продолжаем придерживаться этого «предсказания». Недавние социально-политические и экономические события подтверждают это, и различные авторы пришли к этому выводу. Капиталистический способ производства оказывается в кризисе, потрясающем его от самой вершины до самого низа. Это не кризис в стиле 1929-го, хотя определённые аспекты такого кризиса и могут проявиться; это скорее кризис глубоких перемен. Капитал должен реструктурироваться для того, чтобы замедлить разрушительные последствия его глобального производительного процесса. Все дебаты о росте очень ясно показывают, что это реально. Эксперты полагают, что могут просто привлечь внимание к движению капитала и заявить, что должно произойти ослабление, замедление. Но капитал, в свою очередь может освободиться от человеческого противостояния, совершенствуя своё господство над ними на ещё более высоком уровне. Это господство, простирающееся до горизонта нашей жизни, но против него восстаёт молодёжь в своём широком движении, а растущее число взрослых начинает понимать и поддерживать их.
Революционное возрождение очевидно повсюду, кроме одной огромной страны, СССР, которая запросто может стать сдерживающим фактором, тормозом для революции (в этом случае наш предыдущий прогноз можно сдать в чистилище благих пожеланий). Но события в Чехословакии и Польше, а также постоянное усиление деспотизма в советских республиках стали показателем (негативным), что подрывная деятельность, лишь слабое эхо которой доходит до нас присутствует там. Репрессии в СССР должны ожесточиться, чтобы предотвратить распространение восстания. С другой стороны, процесс де-сталинизации принимает ту же роль (если принять во внимание исторические отличия), что и бунт дворян в 1825-м, который проложил дорогу бунту интеллигенции, а затем и всему народническому движению. Эта идея приводит нас к мысли о том, что в настоящий момент там существует подрывная деятельность, достаточная для выхода за рамки демократической оппозиции, выраженной академиком-диссидентом Сахаровым. Стоит помнить некоторые другие исторические константы: например, общее революционное действие проявилось в самой радикальной форме во Франции и России, зародившись в других странах. Французская революция распространила буржуазную революцию по Европе. Российская революция распространила двойную революцию – пролетарскую и буржуазную – результатом которой стал окончательный триумф капиталистической революции. Студенческий бунт зародился не во Франции, но здесь он приобрёл наиболее обострённую форму; он смог заставить содрогнуться капиталистическое общество, и его последствия всё ещё ощущаются. В СССР не может быть революционного движения, но последствия 1917-го – волна анти-колониальных революций – всё ещё происходят. Самой важной из них стала китайская, и теперь, когда китайская революция подошла к завершению цикла, мы увидим начало нового революционного цикла в СССР.
Важные исторические изменения между французской и российской революцией отчётливо видны в подъёме нового революционного цикла. Сегодня деспотизм капитала более мощен, чем тот, что был при царе, а священный союз между СССР и США оказался более эффективным, чем англо-русский альянс 19 века. Итог может откладываться, но его нельзя остановить: можно ожидать, что «коммунитарное» измерение революции в СССР проявится яснее, чем на Западе и что оно пойдёт гигантскими шагами.
Революция и будущее
Во время периода полной контр-революции, Бордига был способен выстоять его расщепляющий эффект, сохраняя видение будущей революции, но особенно, потому что он смог сместить свой фокус мышления о борьбе. Он не смотрел только лишь в прошлое, которое в поддонный период становится лишь мёртвым грузом, и не участвовал в настоящем, полностью покорённом установленным порядком, но жил в будущем. [20] Настроенность на волну будущего позволила ему воспринимать революционное движение таким, каким оно было на самом деле, а не в соответствии с его собственными характеристиками. С тех пор, «индустрия будущего» приобрела невиданный размах. Капитал вторгся в эту новую сферу и начал эксплуатировать её, что ведёт к дальнейшей экспроприации людей и усилению их приручения. Эта хватка за будущее отличает капитал от прочих способов производства. Отношение капитала к прошлому и настоящему с самых его истоков всегда значило для него меньше, чем его отношение к будущему. Единственным жизненным соком капитала является обмен, который он осуществляет с рабочей силой. Так, когда создаётся прибавочная стоимость, это, в непосредственном смысле, лишь потенциальный капитал; он может стать действующим исключительно через обмен с будущим трудом. Иными словами, когда прибавочная стоимость создаётся в настоящем, она обретает реальность только если рабочая сила может оказаться готовой и доступной в будущем (в будущем, которое может быть только гипотетическим, а не обязательно ближайшим). Если этого будущего нет, тогда настоящее (а значит и прошлое) упраздняются: это девалоризация через полную утрату субстанции. Ясно, что первым начинанием капитала должно стать доминирование над будущим, чтобы гарантировать завершение производительного процесса. (Это завоевание удалось кредитной системе). Так капитал экспроприирует время, которое он оформляет по своему подобию, как количественное время. Однако, настоящая прибавочная стоимость была реализована и валоризирована через обмен с будущим трудом, но теперь, с развитием «индустрии будущего», нынешняя прибавочная стоимость сама стала открытой для капитализации. Эта капитализация требует программируемости времени, и эта потребность выражается в научной моде на футурологию. Следовательно, капитал производит время. [21] С этих пор, где люди смогут размещать свои утопии и ухронии?
Установленные общества, существовавшие в прежние времена, господствовали над настоящим и в меньшей степени над будущим, в то время как революционное движение оккупировало будущее. Буржуазный и пролетарские революции должны были гарантировать прогресс, но этот прогресс зависел от существования будущего, обладавшего ценностью по отношению к настоящему и прошлому, которые должны были быть упразднены. В каждом случае, в более или менее чёткой степени, в зависимости от типа революции, прошлое представало облачённым во тьму, а будущее в сиянии лучей света. Капитал завоевал будущее. Капитал не боится утопий, поскольку он даже производит их. Будущее является полем для производства прибыли. Для того, чтобы породить будущее, привести его к бытию, люди должны быть теперь обусловлены функцией строго предопределённого процесса производства: это высшая ступень программирования. Человек, которого Маркс некогда называл «оболочкой времени» теперь исключён из времени. Вместе с господством над прошлым, настоящим и будущим это порождает структурное представление, в котором всё сводится к комбинации социальных отношений, производительных сил, или мифем и т.д., составленных так, что они кажутся последовательной тотальностью. Структура, совершенствуясь, уничтожает историю. Но историю сотворили люди.
Это приводит нас к пониманию, что революция должна не только породить иную концепцию времени, но также ассимилировать её с пространством в новом синтезе. Они будут созданы одновременно, будучи порождёнными новыми отношениями между человеком и природой: отношениями примирения. Ранее мы говорили, что всё фрагментированное является зерном для мельницы контрреволюции. Но революция значит больше, чем просто возвращение себе тотальности; это интеграция всего, что было разделено, слияние будущего бытия, индивидуальности и Gemeinwesen. Это будущее бытие уже существует как тотальная и страстно ощущаемая необходимость; оно лучше всего выражает истинный революционный характер движения мая-68 и лицейских студентов весны 1973-го.
Революционная борьба – это борьба против власти, какой она была во все времена и во всех странах, как и во всех аспектах жизни. В течение пяти лет эта борьба захватила все сферы жизни капитала. Теперь революция вышла на настоящую арену своей борьбы, чей центр находится повсюду, но чьё место — нигде. В этом смысле её задача бесконечна: уничтожить приручение и породить бесконечное проявление человека в будущем. У нас есть ощущение, основанное не просто на оптимизме, что в течение следующих пяти лет мы увидим начало революции и уничтожения капиталистического способа производства. [22]
Жак Каматт, 1 мая 1973
[1] То, что мы называем монетарным кризисом – это больше чем просто определение цены золота или придание ему новой роли; это также не просто вопрос установления нового общего эквивалента (совершенно нового стандарта) или установления чёткого паритета между национальными валютами, или интегрирования экономик в денежные рынки (капитал как тотальность — Маркс). Монетарный кризис касается роли капитала в его денежной форме, или, точнее, преодоление самой денежной формы, так же как и преодоление товарной формы.
[2] Ещё хуже, чем «бессердечный мир», о котором Маркс говорит в Критике Гегелевой философии права.
[3] Предпосылка этого абсурдного требования – это предполагаемая биологическая неполноценность женщин, что является научной иллюзией. Наука обнаружила в женщинах дефект и заявляет, что именно наука должна излечить его. Если мужчины больше не нужны (благодаря партеногенезу) и если женщины также больше не нужны (поскольку эмбрионы и даже яичники можно развивать в колбах), тогда нам остаётся вопрос, есть ли вообще потребность в человеческом виде. Разве он не стал лишним? Эти люди верят, что можно решить все проблемы путём калечения. Почему бы не избавиться от боли, уничтожив органы чувств? Наука и технология не могут решить социальных проблем. Единственным эффектом их применения станет растущая поверхностность человечества. Очевидно, что никто не может выносить суждение о феминистском движении как о целом, ссылаясь лишь на обсуждаемый нами аспект. Феминистское движение обладает огромным значением в борьбе против капитала и мы надеемся поднять эту тему в будущем. Оно сделало замечательный вклад в критику капиталистического общества и традиционного революционного движения.
[4] Борьбу человека против капитала рассматривали всегда лишь сквозь узкую призму класса. Единственным способом заслужить звание врага капитала было активное самоотождествление с пролетариатом; всё остальное считалось романтичным, мелкобуржуазным и т.д… Но сам акт мышления в классистских терминах означает, что любой отдельный класс ограничен пределами классового анализа. Это особенно важно, когда видишь, что миссией рабочего класса является уничтожение всех классов. Этим также избегается вопрос того, как этот класс совершит самоуничтожение, поскольку классовый анализ не позволяет извлекать какие-либо уроки из трагической интеллектуальной судьбы тех, кто противопоставил себя капиталу даже не признав и не поняв своего врага (как, например, в случае с Бергсоном). Сегодня, когда весь классовый анализ был лишён какой-либо твёрдой основы, можно пересмотреть правые движения и их мышление. Правые – это движение противостояния капиталу, которое стремится восстановить момент, твёрдо укоренившийся в прошлом. Отсюда для уничтожения классового конфликта, излишества капиталистического индивидуализма, спекуляция и т.д., Action Francaise и Nouvelle Action Francaise (NAF) воображают себе общность, которая может быть гарантирована, по их словам, монархической системой. (см. их главу о капитализме в Les Dossiers de l’Action Francaise).
Кажется, что все течения и группы, противостоящие капиталу всегда должны фокусироваться на человеческом как на основе всего. Оно принимает различные формы, но у него глубоко последовательная основа, и оно удивительно однообразно везде, где обретается человеческое население. Так, в поисках восстановления (и установления) volksgemeinschaft, даже нацисты представляют собой попытку создать подобную общность (ср. их идею Urmensh, «изначального человека»). Мы уверены, что феномен нацизма широко недопонят: многие рассматривают его лишь как демоническое выражение тоталитаризм. Но нацисты в Германии подняли старую тему, о которой до них теоретизировали немецкие социологи вроде Тонниса и Макса Вебера. В ответ, мы находим франкфуртскую школу, особенно Адорно, которая занимается пустыми и стерильными концепциями «демократии», из-за неспособности понять феномен нацизма. Они не смогли понять великую мысль Маркса о необходимости реформирования общности и признание им того, что это реформирование должно вовлекать в себя всё человечество. Проблемы остаются у всех; они серьёзны и требуют срочного решения. Люди пытаются выработать их с разных политических углов. Однако, не эти проблемы определяют, что революционно, а что контрреволюционно, а решения – т.е. эффективны они или нет? И здесь к нам опять приходит менталитет рэкетира: каждая левая или правая банда создаёт себе свою интеллектуальную территорию; любой кто заходит на одну из них автоматически клеймится как член соответствующей банды, контролирующей эту территорию. Так происходит овеществление: всё определяет объект, субъект пассивен.
[5] Здесь мы говорим о техниках, интеллектуалах, политиках и экономистах, таких как члены Римского клуба, Маншольт, Дюмон, Лабори и т.д.
[6] Человек не всегда погружён в природу; существование не всегда совпадает с сутью, бытие с сознанием и т.д. Это отчуждение вызывает к жизни потребность в представлении. Когда время начинают воспринимать как необратимое, субъект прошлого рассматривают как отличный от субъекта настоящего, а память начинает приобретать определяющую роль. Здесь для того, чтобы обеспечить посредничество в игру вступает представление. Из такого понимания открывается дорога для пересмотра философии и науки, задачи, которая однажды должна будет быть предпринята. Некоторые читатели найти схожие идеи (которые на деле будут иными, потому что они оставят в стороне значимость представления в социальных контекстах) в работе Кардана и социал-воображения, у ситуационистов с их спектаклем, у академиков, в анализе представления в шестнадцатом веке Фуко (который мы подняли в изучении демократической мистификации). Мы хотели бы прояснить нашу собственную позицию: мы используем термин «представление» точно так же как Маркс (vorstellung) для того, чтобы указать, например, что стоимость может быть представлена в цене. В статье «A propos du capital» (Invariance, III серия, № 1), мы кратко обсудили способ, которым капитал становится представлением, становящимся, в свою очередь, автономным, и как он затем может существовать, только если все будут принимать и признавать его реальность. Поэтому людям теперь приходится переводить капитал во внутреннюю плоскость. Вопрос о представлении вообще очень важен. С того момента, когда человек и природа больше не будут существовать вместе в непосредственном единстве (оставляя на данный момент в стороне вопрос о том возможно ли вообще «непосредственное единство»), становится необходимым представление. Представление является человеческим овладением реальностью и наших средств общения и в этом смысле его никогда нельзя упразднить: человек не может существовать в безраздельном единстве с природой. Смысл в том, что представление не должно становиться автономным, очередным выражением отчуждения.
[7] Этот пункт проясняет в Эросе и Танатосе Норманн О. Браун. Сам по себе страх индивидуальности не может объяснить глубокий феномен стереотипизации человека, вынужденного самоотождествляться с определённым типом бытия и растворяться в группе. Люди боятся сами себя, потому что не знают самих себя. Отсюда потребность в норме, для того чтобы ограждать себя от «излишеств», способных повредить социальному порядку точно так же как и индивидуальному сердцу. Казалось бы, организации слишком хрупки для того, чтобы позволить свободное развитие человеческого потенциала. При капиталистическом способе производства всё возможно как элемент капитализации, но возможно только то, что позволено; это означает, что индивид сводится к модальности бытия, которое не является ни нормальным, ни аномальным; в то время как тотальность существует только в дискурсе капитала, где она остаётся извращённой и вне достижимости. Страх индивидуальности очевиден в большинстве утопий, изображающих триумф деспотической и эгалитарной рациональности.
[8] Аббревиации означают компартию, соцпартию, объединённую соцпартию и две крупнейшие профсоюзные конфедерации: СЖТ (коммунистическая) и СФДТ («независимая» левая). Открытое брожение в лицеях началось 22 марта, когда 30 000 молодых людей вышли на демонстрацию в Париже против закона Дебре о 15-месячной военной обязанности (раньше это было два года) для всех 18-летних, но без отсрочки после 21. В течение первой половины апреля в Париже прошли крупные демонстрации (в одной из них приняло участие 100 000 человек согласно The Times от 10 апреля 73 г.), как и во многих других городах Франции, а также в Страсбурге. В лицеях были сформированы стачкомы и всеобщие собрания. Зачастую их контролировали политические активисты (как правило, из троцкистских организаций, La Ligue Communiste Révolutionnaire и L’Alliance Marxiste; молодые члены компартии оставались в существующих студенческих организациях), и этим лидерам удалось, несмотря на значительную оппозицию, наладить контакты с профсоюзами, выпускавшими длинные декларации в поддержку бастующих учеников лицеев. Это привело к «объединённым» демонстрациям 9 апреля, на которых колонны возглавляли лидеры СЖТ.
[9] В 1964-м Кардан видел, что молодёжные восстания были очень важны, но он рассматривал их как нечто внешнее, чем следует воспользоваться. Такую дань идеология платит старой идее привнесения сознания извне: «Революционное движение сможет дать позитивное направление сегодняшнему грандиозному бунту молодёжи. Если оно сможет обнаружить тот новый и искренний язык, который ищет молодёжь, оно сможет обратить их бунт в фермент социального преобразования и показать им иную деятельность для борьбы против мира, который они теперь отрицают». Socialisme ou Barbarie №35, стр. 35
[10] В отношении армии, мы настаиваем, что аргументы, проводящие различия между добровольцами, профессиональной армией и призывниками в национальную армию являются обманом, абсурдным шантажом. Если вы закрываете военную службу, у вас всё ещё остаётся профессиональная армия, преторианская гвардия, возможность возвращения фашизма. (Некоторые левацкие группы совершили «вмешательства» во время агитации 1973-го, требуя демократического и народного контроля за национальной армией. На практике, нынешняя система во Франции является смешанной: профессиональная армия, обучающая и тренирующая новобранцев, из которых потом создаётся национальная армия. И откуда пришла идея этой национальной армии, которую так превозносил Жоре? – из священного союза 1914-го, из священной бойни, перед которой до сих пор преклоняются. Есть книга под названием Новая армия (изд. 10/18), демонстрирующая в какой мере «фашизму» не нужно было изобретать свежих теорий в этой области, поскольку её уже разработал социал-демократический Интернационал. Жоре хотел примирить армию с нацией (а именно этого хотел и добился Гитлер). Примирение было достигнуто в 1914-м, когда храбрые французы бодро пошли на бойню. Как сильно это отличалось от культа родины Жоре. «Она коренится в самих основах человеческой жизни и даже, если угодно, в психологии людей» (l’Armée Nouvelle, стр.268). В Германии, примерно в то же время, Бебель размышлял схожим образом.
[11] Цит. По Ноам Чомски: American Power and the New Mandarins (Pelican, 1969) стр. 247.
[12] Азиатский способ производства испытал на себе большое количество повстанческих движений, которые возрождали его. Согласно некоторым историкам, некоторые бунты поднимались самим государством. Великая культурная революция Мао стала лишь переигрыванием подобных бунтов. Эти факты подтверждают тезис, который мы поднимали несколько раз, о сходстве между азиатским способом производства, при котором классы не могут стать автономными, и капиталистическим способом, при котором они поглощаются.
[13] CRS – это военизированная полиция для подавления беспорядков. В мае 1979-го появился новый вариант старого лозунга, когда троцкисты из Ligue Communiste Révolutionaire (LCR) объединились со сталинистами и CRS в насильственном подавлении «автономов» во время демонстраций сталеваров из Лонгви и Денэна в Париже: LCR=CRS, или LCRS.
[14] Не-насилие само является лишь пресной, лицемерной формой насилия, признаком неспособности некоторых людей постоять за себя и за своё человеческое достоинство.
[15] Старого противостояния между городом и деревней очевидно не существует. Капитал урбанизировал планету; Природы была минерализирована (стала неорганичной). Теперь мы видим новые конфликты между урбанистическими центрами и теми частями деревни, где всё ещё остаются крестьяне. Урбанистические центры требуют всё больше и больше воды, что означает сооружение многочисленных резервуаров на расстоянии пятидесяти-ста километров от города. Это ведёт к уничтожению хорошей сельскохозяйственной земли, а также угодий для охоты и рыболовства; в результате крестьяне лишаются воды, поскольку вся она уходит в резервуары и каналы. Этот конфликт может с двух сторон сказаться на человеке, если у него есть дача. Проблема, таким образом, выходит за рамки традиционного крестьянства; она включает в себя глобальное отношение людей к природному миру и новый подход к своему образу жизни.
[16] Именно так следует рассматривать деятельность американских психиатров, добровольно ложащихся в психбольницы, показывая так, что нет системы знания способной определять безумие. (Можно добавить, что производство настоящего безумия необходимо для существования капитала).
[17] Смерть стала существенным элементом с самосознании человека, но это сознание передаётся с большим трудом. Переход от внешнего к внутреннему очень сложен, но к счастью существуют уловки и обходные пути.
[18] Процесс, описанный Чезарано и Коллу как «протезирование» в Apocalisse et Rivoluzione (Dedalo, Bari, 1973). Книга представлена как «манифест биологической революции», и ни одно краткое изложение не способно выразить богатство его мысли. (Авторы также поднимают вопрос о представлении и символизме в социальных отношениях. См. прим. 7). Вот два отрывка, характерных для их позиций: Прогрессивные мыслители, написавшие отчёт MIT (О воздействии человека на окружающую среду, 1972) и предположения выдвинутые Маншольтом, утверждают, что капитал неспособен выжить если не будет постоянно увеличивать объём товарного производства (основа процесса валоризации). Но они ошибаются в понимании товара, как вещи. Не важно касается ли товарная форма вещи или «человека». Для того, чтобы капитал продолжал расти ему нужно лишь следующее: в процессе обращения должен быть момент, когда на один товар любого вида возлагается задача обмена на A с последующим обменом на X. В теории это абсолютно возможно, благодаря тому, что постоянный капитал вместо инвестирования в проекты по производству предметов, посвящается проектам, призванным создать корпоративный народ («социальные услуги», «кадровые услуги»). (стр. 82) Фикция (le fictif) достигает пика последовательности, когда она способна представлять себя как чистый образ, а отсюда, как организацию образов, которые абсолютно нереальны; наконец, он способен к полному отделению от конкретного, до такой степени, что он исчезает. (Эта фикция является основой всех религий). Человеческий вид сможет окончательно освободиться от протезирования, фикции и религии только когда он открыто признает, что субъективно действует как неотделимая часть органического движения природы в её глобальном процессе. Биологическая революция заключается в обращении вспять раз и навсегда тех отношений, которые были характерными для предыстории (т.е. для всего периода, предшествовавшего коммунистической революции), при котором физическое существование вида подчинено роли социального механизма; это освобождение органической субъективности, приручение машины раз и навсегда в любой форме, в которой она может проявиться. (стр. 153)