У Алеши странная, вздрагивающая походка. Никогда он так не ходил: кажется, что он не переставляет ноги, а с трудом отрывает их от земли. И сутулиться стал.
Капроновая сумка с едой врезалась Наде в ладонь. Рука онемела, но она же сама уговорила Алешу пойти па вокзал пешком, в автобусе было бы не легче. Теперь се часто тошнило, кружилась голова, хотелось лежать пе двигаясь'. Старушечьи желания! Нет, она не жаловалась мужу на свое неприятное, мучительное подчас, состояние,— ему и без того нелегко.
Как она презирала Женьку Шишигина! И за Серафиму Антоновну, и за девушку, которая поверила ему, распродала все, сказала, что к мужу едет. Не напрашивалась же она ему в жены! Сам вызвал. Телеграммой причем.
Наде уезжать не хотелось, нравилось ей на заводе, чувствовала она себя там хорошо, уверенно. А что ей особенно было по душе — никто никого не заставлял работать,— кто увидит, что надо сделать, тут же берется: получается, что каждый за все отвечает, болеет, как за свое собственное.
Но Алеша не может оставаться там, где Женька, не умеет он поддакивать, приспосабливаться.
А если на новом месте окажется свой Шишигин? Выходит, так они и будут летать по белу свету с места на место, писать заявления «по собственному желанию»? Неистощимое собственное желание...
Одно Надю радует: едут они к ее родителям.
Алеша сказал: «Выхода у нас нет другого, Надюша, из-за тебя на это соглашаюсь. Но каким беспомощным я предстану перед твоими, понимаешь?»
Чего же тут не понять?
Они подошли к вокзалу. Старое здание, узкое и длинное, казалось дровяным сараем рядом с новым, сплошь застекленным, с легким крылатым навесом.
В тени деревьев сидели люди с вещами. Пахло яблоками и дынями, особенно дынями, сладкий такой запах, приятный. У старика, сидевшего на толстом мешке, висело на шее ожерелье из красного перца. Рядом с ним парень наигрывал на гитаре н пел, сопровождая свое пение ужимками и притоптыванием. Возле него пританцовывали две девушки с оголенными спинами — загорелые, длинноволосые, красивы?. Надя подумала, что и для них, этих веселых девушек, настанет такое время, когда не захочется ни танцевать, ни просто двигаться, что запах бензина или чего-то подобного будет мучить их.
Ой, скорее бы все это кончилось!
Алеша, повернувшись к ней, улыбнулся: держись, мол!
Надю удивила толпа на перроне: казалось, если са* ма никуда не едешь, то и люди дома сидят. А все куда-то едут, едут, спешат. Едут и днем и ночью, без выходных и праздничных дней. Едут старые и малые, больные и здоровые, будто не сидится им на одном месте. Катится поезд по рельсам все вперед и вперед, как сама жизнь, приостановится на очередной станции: кого-то выпустит, кого-то подберет, и снова дальше и дальше, без начала, без конца.
Подошел поезд. Перрон ожил. Люди забегали, отыскивая свои вагоны. Надя схватила мужа за рукав:
— Это же не наш поезд! Наш не скоро еще.
— Знаю...
Люди толкали их и не извинялись, да и смешно было бы извиняться в такой суетне и суматохе: времени у каждого в обрез. Кто-то позвал «Катьку-паразитку», кто-то заплакал навзрыд. Промчалась, громыхая, почтовая тележка, доверху загруженная посылками. Хлопнула о цемент бутылка не то с ликером, не то с сиропом, и все обходили лениво растекающуюся лужу, в которой косо, словно разинутый рыбий рот, торчало зеленоватое горлышко бутылки.
Голоса, топот— все смешалось в негромком встревоженном гуле. Надя чувствовала себя неважно, с трудом держалась на ногах, боялась сделать шаг — упадет ведь! Вдруг ноги откажут, подкосятся? Поэтому она и стояла неподвижно на солнцепеке, в душном воздухе, его, казалось, можно было руками потрогать или отшвырнуть, как тяжелое ненужное покрывало.
— Нехорошо мне,— призналась она, вцепившись в рукав Алексея. — Присесть бы...
— Пойдем в тень. Там легче будет. Пойдем!
Надя, всхлипнув, покорно потащилась за мужем.
Алексей поставил вещи в тень возле широкой скамейки, на ней, охая и что-то бормоча, возилась с чемоданом женщина в войлочной шляпе,— переполненный, он не закрывался, это злило хозяйку, и она то пинала че-модап, то хлопала ладонями по крышке, то уминала вещи кулаками, будто месила тесто.
Алеша молча отстранил женщину, вынул из чемодана бумажный сверток и спокойно закрыл крышку.
— А куда я кофту дену? — совсем растерялась женщина. — Новая. Купила недавно. Шерстяная...
Алеша, и снова молча, засунул бумажный сверток в авоську, где желтели две маленькие ароматные дыни.
Женщина посмотрела Алеше в лицо, сказала:
— Спасибо! Жара! Устала безбожно. Спасибо, папаша.
— Пожалуйста, мамаша,— в тон ей ответил Алексей.
— Ага,— зачем-то сказала женщина и отвернулась.
Алексей сел рядом с Надей, обнял ее за плечи, шепнул:
— Потерпи маленько, потерпи. Так уж вышло..
Надя положила голову ему на плечо, закрыла глаза.
Вспомнилась, пришла почему-то на память именно сейчас Вольная улица. Надя неловко сидит на велосипеде: Алеша учит ее кататься. Она спокойно едет, зная, что Алеша рядом, держится за велосипед. Но вот он отпустил руку, и Надя помчалась стрелой. И конечно же врезалась с разгона в телеграфный столб. Алеша подлетел к ней, перепуганный, поднял, завязал платком ссадину, поцеловал. Оба они смутились: это был первый поцелуй...
К вокзалу на полном лету подкатило такси. Из машины выскочили какие-то парни и помчались в здание, видно, куда-то они опаздывали.
— Крохотуля! — узнала Толю в одном из приехавших Надя. — И Мажуга, кажется... Кузя Дудкин...
— Показалось,— неуверенно произнес Алеша. Но с места все же вскочил. — Погодя, я сейчас...
Надя пыталась удержать его:
— Не ходи. Не надо. Вдруг они пришли за Женьку мстить?
— Да ты что! Я сейчас... — Он тронул Надю за плечо и поспешил в здание вокзала.
— Стихи сочиняет? — спросила Надю женщина в иойлочной шляпе. — Я сразу догадалась. По бороде. И но глазам. У тех, кто стихи пишет, глаза с грустинкой.
— Нет. Он строитель.
— Хорошо, что строитель.
Женщина спросила ее что-то, но Надя не слушала се: вдруг парни из бригады примчались сводить какие-то счеты? Женька их послал, от него всего жди.
Больное Надино воображение рисовало картины одну страшнее другой. Она не могла больше оставаться и неведении: кто же еще поможет Алеше, кто бросится на помощь, если не родная жена, любимая женщина?
— Присмотрите, пожалуйста, за вещами,— попросила она соседку по скамейке, но не успела сделать и двух шагов, как увидела Алешу: он шел в окружении Крохотули, Мажуги, Сарычева. Кузя Дудкин с неизменными сигаретами за ушами держался сзади. Все весело переговаривались.
У Нади отлегло от сердца. Пришли провожать! И на том спасибо.
— Никуда мы не едем, Надежда! — издали крикнул Алеша. — Свадебное путешествие отменяется.
— А Женя? Как он?